Шесть тезисов о новом миропорядке

Выборы не всегда отличаются от абсолютной монархии, и в обоих случаях смена власти рутинна: смерть и наследник или выборы каждые четыре-пять лет. В социалистическом Зимбабве уже почти сорок лет это выборы Мугабе, в социалистической же КНДР — наследственная монархия, называемая «народно-демократической». Социализм на практике располагается между феодальным и рабовладельческим строем, где «любимый руководитель» или «генсек» — хозяин страны, а управленческий аппарат — свита на кормлении. В европейских же монархиях все обстоит ровно наоборот: реальная власть регулярно меняется, выборы настоящие — государства держат равновесие, живя то с правым, то с левым акцентом. В ХХ веке терминология перевернулась, с этого и началась коррозия последних лет. В РФ, которая и не федерация вовсе, а унитарное абсолютистское государство, уже 17 лет бессменный хозяин. В следующем году предстоят очередные выборы Путина с кордебалетом из Жириновского и прочих проверенных товарищей, но так в России было и всю историю, с краткими обновленческими всплесками. В цивилизованных — они же демократические — странах с выборами возникли проблемы: рутинная, в хорошем смысле, процедура стала давать сбои — в плохом смысле. Что же произошло?

Изношенность

Всякая система, которая исправно носится, как добротное пальто, однажды протирается до дыр, которые поначалу легко залатать. И кто скажет, что народу надо переодеться в новое пальто, будет осмеян: пальто любимое, уютное, привычное, в нем тепло, и нашивка на нем — величайшего в истории бренда. Но в один прекрасный день вдруг пальто это начинает казаться старым, немодным, потертым, в нем становится тесно, оно не сходится, и вуаля — Трамп. Что же произошло?

Смена полюсов

Была левая повестка и правая, но постепенно «повестки» заменились риторическими формулами, власть сплотилась в кланы, в США почти монархические: Буш-отец — Буш-сын, Клинтон-муж — Клинтон-жена. Деяния их стали происходить на закрытом Олимпе, где проворачивались неведомые народу сделки, а главное — результат их правления стал казаться плачевным. Причем это не значит, что существует список допустимого и недопустимого, который каждый правитель может выучить наизусть. Нет, одна война «проглатывается», а другую не прощают, десять закулисных игр проходят легко, а одиннадцатая вызывает приступ ярости, один финансовый кризис проживается с патриотическим «затянем потуже пояса», а из-за другого все вдруг распоясываются. Потому что жизнь постепенно изменилась таким образом, что восемь самых богатых людей планеты владеют таким же состоянием, как половина населения земного шара. Потому что руин в мире все больше. Потому что на весах уже не левые и правые, а единицы и массы, диктующие свою волю и не могущие ей ничего противопоставить, у одних жизнь сверхбезопасна, а другие каждый день сталкиваются с угрозами. Мир изменился, а политикам незачем это замечать, у них одна цель — власть, и они действуют по лекалам, которые еще недавно работали, но внезапно перестали. Количество неудовольствий перешло в качество отторжения всего политического класса. Потому возникла

Ставка на джокера

Джокером стал Трамп. Джокером стал Брекзит. Джокером стал Алексис Ципрас в Греции — раз «настоящие», респектабельные политики наделали таких долгов, пусть попробует молодой и нахальный. Те обещают и обманывают, а этот вдруг и совершит чудо. Причем выбрали его в момент, когда ситуация начала чуть-чуть выправляться, а не наоборот. Чуда не произошло, все стало гораздо хуже, чем было, но Ципраса все равно переизбрали. Потому что не верили больше никому, так зачем менять шило на мыло?

Олланда выбрали тоже как джокера. Выбор был между переизбранием разочаровавшего президента Саркози, голосованием за «страшную» фамилию Ле Пен и французским Ципрасом — ультралевым Меленшоном. Выбрать кого-то из ультра — подписаться на революцию, с тем или другим знаком. К революции народ готов не был. И проголосовал за партийного социалистического начальника, никогда не занимавшего никаких государственных постов, то есть за Джокера. Авось, хуже не будет, а вдруг и лучше. Его лозунгом было Le changement — c’est maintenant, «Перемены — прямо сейчас». Как раз то, чего хотелось. Но результат оказался еще хуже, чем у предшественника, Саркози.

А ведь был в самом начале президентской кампании тот, кто возглавлял рейтинг претендентов и стал бы президентом не как Джокер — Даниэль Стросс-Кан (ДСК). Но он был выброшен из политики при помощи спецоперации, хотя французы так привыкли доверять прессе, что считают, в большинстве, процесс над ДСК и выборы 2012 года «простым совпадением». Стороннему наблюдателю очевидно, что это было

Манипулирование кувалдой

Манипулирование электоратом — составная часть политики и отдельный вид искусства. Когда искусство не срабатывает, или кажется, что не сработает, поскольку «решительный шаг» надо сделать срочно, а искусство — дело кропотливое, политики переходят к акционизму и берут в руки кувалду. Выборы в России уже давно — танец стареньких лебедей, в Турции Эрдоган решил не просто поменять Конституцию, как это сделал Медведев для Путина, а устроить референдум для легитимации его абсолютной и пожизненной власти.

Во Франции лидера гонки Франсуа Фийона убрали с дистанции при помощи компромата, частью ложного, частью правдивого, но это уже не имеет значения. Ему больше ничего не светит. Если бы к Фийону применялось искусство, то следовало развивать тему его премьерства при президенте Саркози. Вовсе не славный период в истории Франции. Что касается Эмманюэля Макрона, которого «тащат» в президенты (и пока компромат на него был предъявлен совсем «дохлый»), то он был министром экономики у Олланда. Экономика только проседала, так что Макрону как государственному деятелю похвастаться нечем. Я почитала программы всех кандидатов в президенты (М. Ле Пен, Ж.-Л. Меленшон, Б. Амон, Ф. Фийон, Э. Макрон) в той части, в которой они были опубликованы, и обнаружила, что в отличие от остальных, Макрон ограничивается общими словами, чтоб не отпугнуть ни одну группу избирателей. Сам он заявил, что «программа — не главное». А избиратель думает как раз об изношенности Пятой Республики, о том, что все, кроме Фийона — джокеры, из которых можно выбрать либо того, кто добьет ее с ультралевого фланга (Амон, Меленшон) или ультраправого (Ле Пен), либо Олланда-2, только молодого и симпатичного — социалиста, позиционирующего себя в электоральной кампании как центрист. Голосовать за Макрона — значит голосовать за продолжение существующего положения вещей. С той добавкой, что Макрон делает акцент на более тесных связях Франции с арабским миром: он уже был в Тунисе и Ливане, теперь направляется в Алжир, чтоб установить с этой страной такие же тесные отношения, как с Германией.

Над Марин Ле Пен кувалда занесена давно, рейтинги Амона и Меленшона низки, так что им удара кувалдой можно не опасаться, результат — в мае.

Черное лебединое озеро

Парадокс нынешней ситуации — и в России, и в мире — в том, что люди одновременно хотят и боятся перемен. Потому что перемены из сегодняшнего положения вещей могут быть только резкие, а это путь в неизвестность, которая нередко в истории, давней и недавней, оборачивалась совершенным кошмаром. Половинчатость (перемены на 50%, а не на 5–10) не удерживает «веса» — так не удержался Горбачев с перестройкой. Резкая перемена в Англии в XVII веке — война Оливера Кромвеля против короны — привела к диктатуре и последовавшему после смерти диктатора хаосу. Ленин воспользовался усталостью от войны и сложностей преобразования монархии в республику — в подобных ситуациях «черт из табакерки», «упоение в бою», «до основанья, а затем» всегда имеют наилучшие шансы.

Сейчас «замерло все до рассвета». Предшествующая рассвету «ночь» с битвой волков и боем быков уже начинает казаться предпочтительнее тараканьих бегов на фоне застывшего у линии горизонта заката, при условии, что ночь будет летней, короткой, хотя всё говорит о том, что она будет долгой и беспощадной. Поразительно то, как в разных социальных организмах — государствах — происходит

Синхронность

В одно и то же время крушились империи. Романтические 1960-е закончились романтическими же протестами. В СССР это было по-своему, во Франции по-своему, 1980-е же и в изобильной Франции, и в нищем СССР стали эпохой потребительского бума. Идеология «ультра» — диктаторская, красная и коричневая — в 1930-е распространилась по континентам. По сегодняшним меркам Де Голля сочли бы ультраправым. Из «страшилки», какой она была все послевоенные десятилетия, ультраправая идеология стала захватывать умы. «По-человечески» она заключается в том, что (как формулировал некогда старик Ле Пен) на первом месте для меня — семья, собственность, потом друзья, потом сородичи. Свои интересы выше общего контекста.

Ультралевая идеология ей противоположна: кроим карту мира, стремимся, чтоб другие стали, как мы; родовое, этнокультурное — пережитки; дом-семья — дело десятое; все мы братья, кроме тех, кто с нами не согласен. Сегодня в каждой стране обе эти картины мира как бы накладываются одна на другую, несмотря на их несовместимость. Выбрать центр тяжести, приемлемый для всех, не выходит. Когда равновесия — плазменного, текучего состояния — нет, синтезировать его проблематично. Время становится все более жестким и оттого хрупким.