,

О бюргерах и хуторянах

Мы публикуем два отклика — историка философии Николая Плотникова и публициста Михаила Соломатина — на дискуссию вокруг текстов И. Крастева, Г. Павловского и А. Морозова.

Дебаты 02.05.2012 // 2 257

Михаил Соломатин: Жил хомяк не по-хомяковски

Герой чеховской «Неприятной истории» поговорил с некстати встреченным французом «про Греви, Деруледа, Зола, и мог убедиться, что эти имена француз слышал от него только впервые. В Париже он знал только несколько торговых фирм и свою tante m-me Blesser и больше никого». Я вспомнил об этом, читая у Александра Морозова, что «австриец, который аккуратно поддерживает свой забор» — это не лауреат нобелевской премии, а обычный, средний житель, чей жизненный горизонт вряд ли простирается дальше «любимой футбольной команды, местного пива и округи, которую можно объехать вместе с женой и детьми». Разумеется, об этом послепетровском отрыве верхних классов от народа известно уже давно, однако ж такие сопоставления показывают, насколько жива и насущна для России эта ситуация. Вот и затевай в таких условиях переход от истории мучеников и мучителей к истории «жизнепоказанной»! А ведь если рассуждать теоретически, то эта сформулированная Г. Павловским задача не вызывает никакого отторжения. Все так. Но в России теория суше, чем в других странах.

Русский, а затем советский человек привык получать часть продукта не хлебом и даже не зрелищами, а интеллектуально, идейно и духовно. Для того чтобы принять положение сидя (используя метафору А. Морозова), нужна или возможность, или потребность. Русские же лишены и того и другого. Сажать их на задницу сложно сразу по двум причинам: во-первых, исторически им нечего делать, сидя на заднице, — не хуторяне мы, не бюргеры, во-вторых, нет и стремления «осесть», ибо русские выросли не сидельцами, а перипатетиками. Советская власть, которая должна была, казалось бы, уничтожить неравенство «верхов» и «низов», не тронула саму идею элитарности. Просто элитарность лишилась привязки к социальному слою и стала заново привязана к идеологии, будучи, скорее, ориентиром, чем реально достигнутым состоянием. Задача «усаживания на задницу» ни в коем случае не ставилась, поскольку советского человека заставляли «подпрыгивать», нацеливая на более высокий уровень. Соответственно, после краха советского проекта встал вопрос о «приземлении».

Это приземление — не чей-то интеллектуальный изыск и даже не чья-то потребность. Это историческая задача, хотя лично я, например, предпочел бы, чтобы ее не было. Дело в том, что за грохотом разваливающегося СССР, падением железного занавеса и железного же Феликса мы не заметили, что буржуазной революции у нас так и не случилось. О том, что Россия находится хронологически не впереди, а позади буржуазно-демократической революции, заявил, кстати, в недавнем интервью Ленте.Ру Сергей Удальцов, чем меня сильно, но приятно удивил. Точнее, буржуазная революция произошла у нас на треть: соответствующие изменения претерпела экономика, но не политика и не общество. Произойдут ли оставшиеся две трети необходимых (истории, а не мне, поскольку мое отношение к буржуазности отрицательное) преобразований? Рискну утверждать, что сами по себе не произойдут.

Так, например, в России принято считать, что проблему общественно-политической недоразвитости (я говорю только о тех, кто признает наличие этой проблемы) можно решить ловким пересаживанием европейских институций, таких как парламентаризм, местное самоуправление и т.п. Неудачи при этом принято списывать на порчу технологий. Это неверно в принципе. Говорить, что местное самоуправление и есть гражданское общество, — лукавство. Уровень местный и уровень государственный сильно различаются. Отстоять свое право в споре с соседкой по лестничной клетке (сначала убери коляску и лыжи, а потом про мой шкаф пасть разевай) проще, чем донести свой интерес до президента. Не потому даже, что президент страшнее соседки, а потому что тут нужно владеть инструментами, потребными для делегирования своего интереса представительным органам разных уровней.

Чтобы заставить все это работать, надо копировать не самоуправление, а особые исторические условия, приведшие много веков назад к его зарождению. На эту тему можно было бы пофантазировать, но там начинаются проблемы, которые могут увести мою мысль дальше, чем я готов ее отпустить. Поэтому ограничусь констатацией: сейчас у нас нет инструментов, чтобы запустить механизм гражданского общества, нет людей, обученных этот механизм обслуживать, и т.п. Но есть потребность в том, чтобы этот механизм заработал. Вот отсюда и следует задача «усаживания нации на задницу». Собственно говоря, эта задача — не что иное, как третья (общественная) часть буржуазно-демократической революции.

Но при отсутствии механизма и обслуживающего персонала мы уже вполне можем увидеть людей, которые хотят все это заказать. Им не нужны великие потрясения, но и великая Россия им не нужна. Они готовы решительно поддержать нелюбимых Путина и Медведева, потому что считают их своего рода «горьким лекарством» для страны. Выступление «белоленточников», по крайней мере в «хомячковой» его части, они восприняли чуть ли не как предательство своего класса. Состав этих неоконформистов настолько неоднороден, что о них нельзя говорить в социальном плане — только как о носителях определенной идеи. Одно ясно: ни бюргеров, ни хуторян среди них нет, даже если посчитать за «хуторянина» начальника танкового цеха «Уралвагонзавода» Игоря Холманских. Это уточнение принципиально. Приземление без «земли», без собственности, а главное, своей неотделимости от нее (о чем никто не упоминает) невозможно. Но запрос на него есть, впервые он был сформулирован Павловским еще перед первым сроком Путина и много чаще формулировался сейчас, во время «мятежной зимы» 2011–2012. Это уже тенденция, от которой не отвертишься.

Еще Хомяков сказал, что реформы Петра оторвали российское образованное общество от народа, превратив его в своего рода европейскую колонию в стране дикарей. Но только сейчас вопрос о преодолении этого разрыва встал по-настоящему остро. В СМИ и социальных сетях началась «быдлоистерия», когда каждый уверен, что где-то рядом с ним прячется абстрактный интеллигент, в любую минуту готовый выскочить и назвать его быдлом. Но при этой мощной тенденции к выравниванию мы не найдем нигде сколько-нибудь приемлемого объяснения, кого и к кому надо приравнять, на какой средний уровень выводить и т.п. Задача усаживания страны на жопу сильно осложняется полным отсутствием ясности относительно того, где эта жопа и где желаемая горизонтальная плоскость. Нынешние «хомячки» вряд ли захотят жить по Хомякову и предпочтут завалинке барный табурет, но выравнивание по уровню барного табурета возможно только для небольшой части общества, то есть опять же ведет к разделению на европейскую колонию и страну дикарей. В этой ситуации самым актуальным становится вопрос о том, кого считать жопой. И те, у кого хватает исторического воображения, чтобы учесть одновременно Манежку, адвоката Хасавова, флюиды из Нижнего Тагила, выступления прот. Вс. Чаплина, «Анатомию протеста» и многое другое, наверное, угадывают пугающий масштаб этой актуальности. На какую жопу мы сядем — большой вопрос.

Комментарии

Самое читаемое за месяц