Десять тезисов о противоречиях многополюсной стратегии

1. Чтобы понять внешнюю политику Кремля после марта 2018 года, ждать установочных статей необязательно.

Какой будет внешняя политика Путина в следующие шесть лет его президентства и как она повлияет на глобальные позиции России в ближайшие десятилетия? В ближайшие месяцы, а то и недели, мы наверняка прочитаем новые установочные тексты, подобные статьям, опубликованным перед возвращением Путина на президентскую должность в 2012 году. Не исключено, что новые установки прояснят детали возможной корректировки и расставят новые смысловые акценты. Но вряд ли они будут революционными по содержанию. Основные тренды прояснились за последние десятилетие вполне отчетливо.

2. Путин не откажется от своего видения мультиполярного мира.

Приверженность идеалу многополюсного мира образовывает смысловой центр его курса, а большинство решений последних лет четко укладывается в данную логику. Да и никаких убедительных альтернатив за последние несколько лет эксперты ему так и не предложили. Робкие попытки придумать нечто похожее на изоляционизм нашли свое отражение в таких экспертных формулах, как «отстраненность вместо конфронтации» (2016) и «сдержанность вместо напористости» (2017). Но маловероятно, что эти формулы перепрограммируют путинскую политику, ведь для Кремля отстраненность есть синоним пораженчества, а без напористости нет и убедительных побед, необходимых в том числе и для внутренней легитимации режима.

Так что на первый взгляд грядущее президентство не несет в себе никакой интриги, никаких неожиданностей. И все же интрига — именно в ставшей уже привычной приверженности политике многополярности, смысл которой — в попытке создать равновесную конструкцию международных отношений, которая не давала бы откровенных преимуществ сильнейшему игроку, США. В долгосрочной перспективе эта политика перестанет приносить политические дивиденды и усилит уязвимость России. Эту политику невозможно продолжить, но и отказаться от нее крайне нежелательно. И тем важнее сегодня вернуться к ее ключевым пунктам, прояснить, в чем же тут ловушка.

3. Россия не может обойтись без наступательной внешней политики, в этом ее вынужденная стратегия.

Главный постулат многополярности повторяет тезис реалистов, что безопасность страны определяется уровнем силового могущества по отношению к другим игрокам в мировой политической системе. Очевидно, что Кремль может выйти победителем из любого, или почти любого, локального конфликта. Но основные трения происходят, конечно, не между Россией и ее соседями по региону, а между однополярным центром силы и теми странами, которые бросают ему вызов. И этот конфликт асимметричен в том смысле, что он диктует противоборствующим сторонам разные стратегии поведения и его структура изначально неблагоприятна России.

Перед гегемоном и его союзниками, распоряжающимися преобладающей военной и экономической мощью, стоит довольно простая и не требующая особых затрат задача. Им следует сдерживать своих противников от проведения настойчивой, наступательной внешней политики, способной изменить глобальный баланс сил и подорвать основы «большой стратегии» США. Целью сдерживания является сохранение статус-кво с помощью различных, в том числе и несиловых, механизмов. А вот для альтернативных центров силы, пытающихся перехватить мировое лидерство, критерии успешности во внешней политики связаны как раз с решительным переустройством неравновесной конструкции мироустройства.

4. У силовой политики многополярности большие ресурсные и репутационные издержки.

Проблема не в применении силы как таковой, а в том, что политика принуждения крайне противоречива по своей сути. Она направлена на то, чтобы умерить амбиции гегемона, и при благоприятном развитии событий способна достичь успеха. Но она вовсе не гарантирует замирение региональных конфликтов (а для малых держав, оказавшихся под перекрестным огнем противоборствующих сверхдержав, именно это является главным).

И кроме того, стратегия принуждения является удобной мишенью для обличения, так как ставка на силовой способ влияния подрывает веру в международную стабильность, которую якобы охраняет либеральный левиафан. В любом случае, риски (и военные, и репутационные) несет только претендент на мировое/региональное переустройство, то есть Россия. А вероятные полюсы силы, такие как Южная Африка, готовы оказывать поддержку России только на словах, не ввязываясь в переустройство мира.

5. Для того чтобы политика мультиполярности приносила плоды, необходима дальнейшая проекция силы.

Политика многополярности будет успешной только в том случае, если Россия сможет систематически ограничивать власть государства-гегемона, и не только в Сирии, а и во множестве других конфликтов и на протяжении десятилетий. Немедленно встает вопрос: в каких именно горячих точках Россия готова ставить заслон тому, что Кремль воспринимает как неоправданное военное вмешательство однополярного центра силы во внутренние дела малых держав? Проекция силы успешно продемонстрирована в Сирии, но усилия Москвы на Ближнем Востоке и в остальном мире носят ограниченный характер.

Предел амбиций и возможностей Кремля очевиден уже сегодня. Можно только приветствовать идею создания российской военной базы в Судане (если это не просто разговоры), но каково будет ее практическое применение? Россия стоит в стороне от ужасающей гуманитарной катастрофы, разрывающей Йемен из-за интервенции его недоброжелателей. Будет ли Россия поддерживать Курдистан силовыми методами, если тот действительно возьмет курс на национальное самоопределение? Примет ли Россия действенное участие в судьбе мусульманских меньшинств Бирмы? Без деятельного участия в данных регионах статус России как одного из авторитетных центров многополюсного мира останется под вопросом.

6. Россия уже достигла структурных пределов своих силовых возможностей, а значит достигла и пределов политики принуждения.

Наступательная внешняя политика зависит не только от политической воли руководства страны, но и от объективного уровня силового могущества страны, который, как ни странно, не так уж просто измерить. С одной стороны, Путин значительно увеличил вливания в военный сектор. Наконец-то проведена военная реформа, приведшая к модернизации и усилению мобильности вооруженных сил. На фоне уменьшения военных инвестиций в натовских странах такая позиция смотрится внушительно. Но чтобы претендовать на роль сверхдержавы, этих параметров явно недостаточно. Политика многополярности крайне затратна, она требует не только однократных материальных вложений, но и устойчивой экономики, и стабильной демографической ситуации.

Сегодня трудно предсказать степень экономического замедления; но денег на систематическую поддержку военных операций на два ближайших десятилетия не хватит. И более того, статус сверхдержавы предполагает обладание передовым технологическим потенциалом, ведь военная сила в ближайшие десятилетия будет производной от качества технологий и возможностей производства сложного оружия. Военная сила сегодня определяется прежде всего ее качеством, технологическим совершенством, а не только большим населением, готовым встать под ружье. Но вот у кураторов оборонного сектора проколы с военно-технологическим прорывом случаются уж что-то слишком часто.

7. «Назад, к концерту» вернуться не получится при любых глобальных раскладах.

Построение равновесной конструкции исключает опору на любые — как универсальные, так и локальные — ценности и нормы в международной политике. Многополюсный мир не может не быть миром антиамериканским, ведь сомнительные для Кремля ценности либерального интернационализма остаются одним из трех столпов «большой стратегии» Вашингтона.

Дело не в том, что эти ценности входят в противоречие с культурным кодом России, в соответствии с которым Россия проводит (или, как вариант, должна бы проводить) свою внешнюю политику, а в том, что даже в постамериканском мире доброжелательное сотрудничество, порядок и стабильность не могут быть основаны на идеях «концерта» позапрошлого века. Слишком много зависит от институтов, а в основе институтов лежат именно ценности, а не что-то иное. Да и распределение могущества в мировой системе сегодня совсем не такое, как это было после поражения Наполеона.

8. Упование на транзакционизм беспочвенно.

Действительно, с приходом Дональда Трампа в Белый дом возобладало убеждение, что транзакционизм станет концептуальной основой его подхода к международным делам. По Трампу, Соединенные Штаты могут идти на сделки с любыми игроками ради получения немедленной выгоды, независимо от того, разделяют ли они американские ценности. И это было бы Москве на руку. Но Кремль не учел того, насколько американская внешняя политика определяется в лабиринте многочисленных федеральных агентств и насколько карьерный истеблишмент привержен принципам либерального интернационализма. Действительно, Трамп обескровил и деморализовал эту бюрократию (к которой часто применяется уничижительный термин the blob), но, тем не менее, так и не перевернул основ. Права человека и продвижение демократии, например, так и не ушли из американской внешнеполитической повестки.

9. Несмотря на общепринятую мудрость, Москве нужны преданные союзники, единомышленники, а не только армия и флот.

Пока же кумуляции сил вокруг Россия не происходит. Кремль по-прежнему неспособен обратить сомневающихся, неопределившихся (а последних не так уж и много) в союзников. Те страны, которые сегодня скептически смотрят на усилия Москвы в мире, попросту не готовы самостоятельно изменить свою политику безопасности в пользу России. Не готовы потому, что транзакционизм Москвы противоречит нынешним принципам многостороннего сотрудничества.

Вопрос, насколько консервативный поворот, а точнее разворот к новому национализму, частью которого является «трампизм», был бы благоприятен путинскому курсу, остается открытым. Действительно, новые националисты в Европе относятся к проявлениям либерального интернационализма и космополитизма с откровенным подозрением. Но насколько подобные силы готовы осуществить концептуальный переворот и повернуться лицом к Москве, останется неясным вплоть до решающей победы данных сил. Да и сама эта победа новым националистам вовсе не гарантирована.

10. В ближайшие шесть лет политика Кремля будет не упреждающей, а реакционной.

Для Кремля здесь явная дилемма. Необходимо либо принимать американские принципы и присоединяться к однополярному миру на невыгодных для России условиях (поскольку нет гарантий выгод и безопасности, только издержки), либо предлагать какие-то альтернативные принципы, которые так и не были сформулированы за последние шесть лет. Без внятных принципов и ценностей Кремлю остается уповать на ситуативные союзы и непрочные союзные отношения. Конкретные шаги руководства предсказать практически невозможно, ведь зачастую Смоленская площадь только реагирует на поставленные вызовы, такие как санкции, а не создает собственную повестку. Но реакции на вызовы для создания равновесной конструкции мира явно недостаточно.

Как Путин будет выходить из данного затруднения, покажут следующие шесть лет.