Украинская история, европейское будущее

Там, откуда я родом, все очень непросто; но вы все знаете, что у Украины европейская история. В самом деле, ее история — типично европейская. Важнейшее для зарождения украинской истории, зарождения Киевской Руси противостояние между викингами и местным населением является ключевым и для истории Франции, и для истории Великобритании. Перед нами очень важный признак Европы.

Следующий этап в истории Киевской Руси — это противостояние между восточным и западным христианством, различные сделки, предательства, которые происходили в Киеве, как и в Варшаве, Праге, Болгарии, когда восточноевропейские лидеры колебались между Римом и Византией, стремясь заключить самую лучшую сделку. Это тоже самая типичная европейская история. После распада Руси очень интересным и, по моему мнению, очень важным этапом в украинской истории, о котором часто забывают как в самой Литве, так и на Западе, является история Великого княжества Литовского. Это весьма интересный этап, потому что именно в Великом княжестве Литовском сохранялось наследие Киева: язык древнего Киева, киевский свод законов.

Следующий этап в европейской истории Украины — это, разумеется, Речь Посполитая после подписания Люблинской Унии в 1569 году. Люблинская уния — очень важный момент, так как впервые в истории была проведена линия между территорией, которая является нынешней Белоруссией, и территорией, которая сейчас стала Украиной. Украинская территория отходит польской короне, а остальные земли — Великому княжеству Литовскому. И именно в этот период, период Речи Посполитой, история Украины становится наиболее европейской. Это период Ренессанса, Реформации и Контрреформации. Это период, когда мы видим республику.

Особенностью польской истории в тот момент является то, что она воссоздает все те вещи, которых у нее на самом деле не было! В польской истории есть Возрождение, но в ней не было «рождения» культуры. У Польши не было классической истории, но все равно есть Ренессанс. И Украина принимает участие в этом возрождении. Польша провозглашает себя республикой. У нее нет древних республиканских традиций, но она все равно обращается к ним. Украина — часть той республики.

Но внутри этой республики мы видим очень важные противоречия — противоречия, которые стоит вспомнить сегодня. Эти противоречия — между очень немногочисленной группой украинцев, магнатов, элиты, которым очень хорошо жилось в республике, и подавляющим большинством населения, которому жилось не очень сладко.

Восстание, которое в итоге произошло — восстание против правителей Украины, против Речи Посполитой — это бунт против неравенства. Это бунт от имени народа, исключенного из системы, народа, называющего себя казаками. Это очень важный момент в европейской истории Украины, но также момент, когда в ходе истории происходит перелом. Казаки скоро обнаружили себя в союзе с Московским государством, затем — под властью Московского государства, далее, после 1677 года, под властью Московского государства и, в конечном итоге, Российской империи оказался Киев и вся левобережная Украина. Это очень важный поворотный момент, потому что начиная с 1667 года и вплоть до недавнего времени, за исключением двух последних десятилетий, киевская элита в первую очередь смотрела на север, на Москву.

Видеозапись лекции (англ.)

Это краткий набросок отдельно взятой истории. В XIX веке всем европейцам, не только украинцам, полякам и русским, а всем европейцам пришлось переделывать свою историю в национальную форму. Это был господствующий дух того времени. У всех была сложная история, которую переделывали, перекраивали, переписывали как новый вид истории, — история национального государства. И здесь тоже Украина на удивление типична. Движение романтического народолюбия, которое начинается в Харькове, распространяется в Киеве и только после во Львове, — типично европейское. Идея, что история, в том числе восточноевропейская, принадлежит не элитам, а народу, с его языком, преданиями и песнями — совершенно европейская. Такое романтическое движение началось в Германии и распространилось дальше по всей Европе.

Здесь также следует заметить — и это тоже очень важный момент, — что украинский романтизм, украинское народолюбие, стремление поставить народ в центр всей украинской истории в первую очередь, направлено против истории Речи Посполитой, против поляков, или, как выражался Шевченко, против польских шляхтичей и ксендзов. Украинство было обращено против западного соседа и, следовательно, в некотором смысле против Европы. И это очень важная тенденция, развитие которой нужно рассмотреть пристально.

У украинских патриотов, у тех, кто считал себя голосом украинского народа, всегда было как минимум две проблемы. У них была проблема в виде Российской империи и проблема в виде Польши. И с точки зрения XVIII и XIX веков можно было поспорить, кто из этих двух стран был больше Европой. Вы, безусловно, можете говорить, что Санкт-Петербург был Европой. Вы также можете утверждать, что Варшава была Европой. Но обе «Европы» создавали проблему.

Многочисленные трудности, с которыми столкнулись украинские патриоты и строители государства, стали очевидны в 1914 году. 1914 год — это та точка, в которой стали происходить нетипичные вещи. Вначале я подчеркивал, насколько типично европейской была украинская история. В 1914 году случается нечто нетипичное. Первая мировая война в Восточной Европе — это такой поворотный момент, когда вы ничего не делаете для создания своего национального государства, но вы все равно его получаете. То, как вы боретесь за национальную независимость, и то, получите ли вы национальную независимость, практически не связано между собой. Румыния почти ничего не делала в Первую мировую войну, но получила огромную территорию. Чехи и словаки сражались на «неправильной» стороне, но получили совершенно новое государство Чехословакию. Польское движение за независимость продолжалось, но оно ни на что не влияло. Тем не менее, в результате возникло совершенно новое огромное польское государство. Можно было обойтись без национальной борьбы и стать нацией. Войну начала Сербия, и та же Сербия завершила войну, став ключевой частью намного большего государства — Югославии.

Случай Украины, однако, нетипичен. Во время и после войны многие украинцы ведут самую деятельную борьбу за независимость. Было две основных инициативы создания украинского государства: одна исходит из Киева, другая — из Галиции. Люди, сражающиеся за независимость Украины, несут огромные потери — от Киева на Восток и обратно до самой Варшавы. Множество украинских солдат погребены на польских воинских кладбищах в Варшаве, потому что в августе 1919 года они шли с боями до самой Варшавы.

Здесь мы имеем ту самую нетипичную ситуацию: есть крупный конфликт, множество людей гибнет ради создания государства; но государства, в конечном итоге, нет. Попытка создания государства полностью проваливается. Она проваливается, потому что русская Белая армия против независимости Украины, потому что польская поддержка слишком запаздывает и очень ограничена, но самое главное — потому что эту запутанную гражданскую войну выигрывает Красная армия.

Здесь мы переходим к Советскому Союзу. Советский период в украинской истории крайне интересен. Он интересен, потому что победа Красной армии и создание Советского Союза выставили вопрос об Украине и Европе в совершенно новом свете. Советский Союз, помимо всего прочего, был попыткой воссоздать Европу. Замысел Советского Союза был таким: мы отсталая страна, нам нужно создать свой капитализм — то есть Европу — для того, чтобы впоследствии превзойти ее. Это было первоначальным замыслом Советского Союза. Вторым замыслом было то, что национальные государства не будут существовать вечно. Поэтому Советский Союз был создан как государство, которое пытается построить нечто похожее на капитализм, для того чтобы затем превзойти его, и как государство, которое имеет внутренние государственные границы, чтобы со временем их превзойти, выйти за их рамки! Поэтому внутри Советского Союза была создана Украинская республика.

Отмахнуться от действительности легко. Легче всего сказать, что Советский Союза был просто репрессивен, он и был таким. Но нужно понять одну вещь до того, как мы дойдем до конца нашей истории: а именно, то, что Европа была одновременно и примером, и врагом для Советского Союза. Особенно явно это прослеживалось на Украине. Европа была примером, потому что всему Советскому Союзу нужно было догнать Европу, но она также являлась врагом, потому что была капиталистической.

Эта неопределенность наиболее остро ощущалась на Украине, потому что Украина была западным рубежом Советского Союза. Это была большая республика с длинной линией границы с Польшей и Румынией, а значит — с Европой. Поэтому в 1920-е годы, в этот интересный период позитивной дискриминации украинцев внутри Советского Союза, в период субсидирования украинской культуры, в период поддержки украинского модернизма и футуризма, этот конфликт был разрешен, потому что новое поколение украинских писателей, художников и даже ученых вырастает в Советском Союзе, создавая интересные произведения искусства, прекрасные романы, проводя отличные научные исследования. Но все эти люди в основной массе проевропейские.

Где-то ближе к концу 1920-х годов объявляется неправильным выступать за Европу, особенно после января 1930 года, когда по-настоящему разворачивается коллективизация, и крестьяне в советской Украине массово противостоят этому. В этой точке что-то навсегда меняется. Европу больше не считают примером. Становится неприемлемым быть проевропейским. Наоборот, Европу уже винят во всех проблемах коллективизации, включая голод. Идет пропаганда того, что голод на Украине случился по вине Польши: якобы польские агенты платят украинским националистам в рядах украинской коммунистической партии и т.д. Затем, на чуть более поздней стадии, уже говорили, что голода не было, а слухи о нем распространяет нацистская Германия. Поэтому если бы вы заикнулись о том, что в советской Украине был голод, то потребители советской пропаганды объявили бы вас агентами нацистской Германии.

Это очень интересный момент: он ужасный, кошмарный и при этом важнейший для нашей истории о Европе и вариантах европейского будущего. Именно в этот момент происходит разделение, примитивное абсолютное противопоставление фашизма и антифашизма, где антифашизм означал, что у Советского Союза нет внешних колоний. Я цитирую товарища Сталина: в отличие от западных держав, у нас нет внешних колоний, поэтому нам нужно колонизировать самих себя. Это означает эксплуатацию крестьян и земли. Это советская модель колонизации.

Другая, нацистская модель колонизации исходила из идеи lebensraum, жизненного пространства, и имела очень конкретную географию. Конкретная география lebensraum — это Украина. Как и Сталин, Гитлер считал Украину житницей региона. Он считал ее областью, которая сможет накормить весь континент. Вопрос был в том, какой именно континент она будет кормить. Если Сталин представлял Украину территорией, которую нужно контролировать, если Советский Союз хочет пережить заговор мирового капитализма, то Гитлер представлял Украину как территорию, которую нужно было контролировать, если Германия хочет справиться с заговором мирового еврейства.

Таким образом, в обоих случаях есть региональная колония, которую нужно обуздывать и контролировать в угоду безумной, но очень последовательной идеологии, как устроен мир. Говоря техническими терминами, была территория, которую нужно держать под контролем, чтобы стать мировой державой, будет ли столицей этой мировой державы Берлин или Москва. Затем немцы обратили внимание на коллективное хозяйство, и оно им показалось положительной моделью. Немецкие планировщики заявили, что им следует сохранить колхозы на Украине как средство контролирования населения и продовольственного снабжения. Они планировали вывозить продовольствие из Украины и использовать его для пропитания Германии и Западной Европы, а также одновременно уморить с голоду 30 миллионов советских граждан зимой 1941 года. Им не удалось погубить так много людей, но их намерения дают представление о том, что они совершили бы, если бы смогли взять под контроль всю европейскую часть Советского Союза.

Здесь мы видим Украину в центре двух европейских проектов в период, когда Европа меньше всего заслуживала свое доброе имя. То была совсем другая Европа. Украина оказалась под прицелом двух конкурирующих европейских проектов, основанных на глобальных идеологиях, нацеленных на мировое господство. Как это случилось на практике, описано в моей книге «Кровавые земли». Но в целом результат был таким, что между 1933 и 1945 годами в мире не было более опасного места, чем Украина. В результате такой политики на Украине было убито больше людей, чем где-либо еще в мире в течение этих лет.

Внутри этой истории советской власти, немецкой власти, соперничества и войны есть и чуть менее заметная история альянса, который я не хочу упускать. Альянс между советской Россией и нацистской Германией между 1939 и 1941 годами, период пакта Молотова – Риббентропа, очень важен для нашего представления о Европе сегодня, поскольку период союзничества с нацистской Германией показывает, чем на самом деле был антифашизм. Антифашизм означал не борьбу с фашизмом, а укрепление и защиту советского государства. Союз с Гитлером, по мнению Сталина, был способом восстановить Европу против самой себя. Сталин был недвусмыслен в этом отношении. Если Германия и СССР будут союзниками, то Вторая мировая война начнется между Германией, Францией и Великобританией и результатом станет уничтожение Европы, усиление противоречий капитализма и приближение к его окончательному падению. Поэтому между 1939 и 1941 годами в ход была пущена очень интересная модель: говоря, что ты против фашизма, заключить альянс с фашистами и уничтожить Европу. Отсюда мы переходим к другому важному периоду. Важнейшей и по-настоящему интересной декадой были 1970-е годы. 1970-е годы — это осевое десятилетие, ключевое для сегодняшнего дня: потому что в 1970-е годы делается очевидным противостояние между двумя идеями интеграции — противостояние, которое все еще продолжается и, в конечном итоге, имеет отношение к нынешнему положению Украины.

В Советском Союзе 1970-х годов больше не было надежды на то, что украинский народ станет частью советского народа именно как украинский народ, Советский Союз в прежнем смысле становится утопией. Главенствует идея о том, что уже достигнуто единство советского народа. Проект Брежнева был направлен на то, чтобы в Советском Союзе была единая гуманитарная интеллигенция, единая техническая интеллигенция и чтобы эта интеллигенция говорила по-русски. В школах и высших учебных заведениях украинской республики начинается отход от украинского языка.

Это первый проект интеграции. С другой стороны, на Западе осуществляется европейский проект интеграции, который к 1970-м годам уже имел многолетнюю историю, с самого конца Второй мировой войны, и привлекал к себе много внимания, как в советской империи, так и в самой Украине. Этот европейский проект косвенно привел к Хельсинкскому заключительному акту 1975 года, подписанному европейскими государствами, Канадой, США и Советским Союзом. Хельсинкский заключительный акт — это символический момент в политике, потому что люди здесь, как и в других частях Восточной Европы, ухватываются за идею прав человека — неминуемо европейскую и, конечно, американскую идею.

Однако менее известно то, что 1970-е годы означали для украинцев и поляков, в частности, для возобновления диалога после многих десятилетий, а то и веков, вражды. Для многих украинцев Польша начинает казаться Европой, а Европа начинает восприниматься как нечто позитивное. Это два очень важных изменения. Они начинаются с диалога вокруг журнала «Культура» в 1970-х годах, в котором поляки заявили: нам нужна будущая независимая Украина в своих нынешних границах. Мы уважаем все границы. Мы не собираемся претендовать на Львов.

В то же самое время многие украинские интеллектуалы двигались в направлении гражданского понимания украинского патриотизма, благодаря которому им стало проще говорить о Польше. Это означало, что Украина была отчасти готова к 1989 году. Польша во внешней политике в 1980 году году, — когда Польша была суверенным государством, а Украина нет, — могла открыто заявить: мы следуем политике европейских стандартов. Европейские стандарты означают, что мы признаем ваши границы. Мы признаем ваши западные границы. Мы признаем ваши западные границы даже несмотря на то, что вы еще не существуете. Мы заранее признаем ваши западные границы.

Делать что-то заранее — не всегда хорошо. Но заранее признавать чьи-то границы — это, пожалуй, неплохо. В этом проявилась подлинная обращенность к Европе: потому что важной частью европейского проекта является то, что границы не оспариваются. Границы государств принимаются такими, какие они есть. Предполагается, что вы можете свободно пересекать границы и благодаря этому создавать нечто значимое.

Итак, что-то начинает меняться. Появляется положительная идея Европы — Европы, в которой Польша должна сыграть позитивную роль. Это очень важно, потому что если Польша — отрицательный персонаж, то невозможно будет всю Европу считать положительной.

Я собираюсь пропустить последние пару десятилетий истории Украины, потому что вы знаете ее: историю разворотов внешней политики от Востока к Западу, от Запада к Востоку, от Востока к Западу, историю внутренней политики, которая представляет собой смену различных олигархических кланов и то, как в 2013 и 2014 годах это заканчивается Майданом. Вместо этого я хочу подчеркнуть, что сейчас появляется еще один проект.

В начале XXI века Европейский союз казался лучшим вариантом. Европейский союз был очень привлекателен для всей группы восточноевропейских стран, которые присоединились к нему и уже не представляют себя без Европы. Поразительно, что, как только государства добились независимости, их следующим шагом стала попытка поставить этот суверенитет под угрозу. Но в начале XXI века казалось, что это единственный проект интеграции. Прежний советский проект интеграции перестал существовать; перестал существовать и сам Советский Союз. Европейский союз продолжал двигаться вперед.

В 1990-х, в начале XXI века, Европа, пожалуй, представляла собой наиболее успешный общий рынок, наиболее впечатляющее коллективное государство всеобщего благосостояния, которое когда-либо существовало. И европейцы имели определенную склонность верить, что это было действительно так, что это единственная возможная модель и что она не может не нравиться. Кто захотел вступить в Европейский союз, уже не мыслит себя вне его.

За последний год что-то кардинально поменялось. У проекта появился соперник. Это не советский соперник, и даже не совсем русский соперник, несмотря на то что он находится в Российской Федерации. Этот соперник — евразийский проект. Особенностью Евразии — как с точки зрения идеологии Александра Дугина, так и с точки зрения политики Владимира Путина — является то, что Европейский союз для нее враг. Такая Евразия воспринимает Европейский союз как зло, которое должно быть уничтожено. Она планирует культурную, идеологическую и политическую атаку на Европейский союз как таковой. Я не рассказываю вам историю Майдана, которую вы и так знаете. Вы находитесь здесь. Я пытаюсь подчеркнуть, что этот конкурирующий проект был развернут во время Майдана.

Для тех из нас, кто наблюдал за событиями издалека, кто проводил дни и ночи, следя за Майданом и смотря российское телевидение, очевидно, что в российской пропаганде произошли фундаментальные изменения. Майдан воспринимается как агрессия со стороны Европейского союза, а не только США. Впервые нечто преподносится как агрессия со стороны Европейского союза, и эта агрессия совершенно определенно описывается как разлагающаяся, если выбирать точное слово. «Разлагающаяся» означает, что она терпимо относится к таким вещам, которые я бы назвал основными свободами человека: как вы хотите жить, с кем, каким образом — основные гражданские права. Таким образом, Европейский союз преподносится не только как враг, но и как декадент. Это нечто новое. Во время Майдана тенденция представления Европы как «Гейропы», которая существовала и до этого, вышла на передний план, потому что Майдан затем обличался перед всем миром именно таком образом — как часть агрессивного, злонамеренного и загнивающего Европейского союза.

Это привело к очень интересной дихотомии того, как Россия представляет Украину остальному миру. Для нас на Западе российская пропаганда говорит, что украинцы — плохие европейцы, потому что они фашисты (хотя фашистов не меньше и в России), а внутри страны она говорит, что украинцы слишком европейцы, чтобы относиться к ним хорошо. Вы слишком похожи на европейцев, вот в чем проблема для России, вы, сидящие здесь, слишком похожи на европейцев. Поэтому в российской пропаганде есть важное противоречие — логическое противоречие.

И, разумеется, это неизбежно ведет к политическому противоречию, потому что евразийский проект ищет и находит союзников среди крайне правых партий Европы; и это уже давно не секрет. Члены крайне правых европейских партий во Франции, Австрии, более мелкие партии во всей Европе, в Венгрии, Греции — все они были завербованы, и все они публично заявили о приверженности путинскому проекту.

Поэтому сейчас мы наблюдаем новую моду: теперь есть международное движение крайне правых, которое группируется вокруг Москвы. В то же время Москва требует критиковать Украину за то, что она «крайне правая». Другими словами, все европейские крайне правые — за Россию, и все же нам не следует любить Украину, потому что она крайне правая. В этом есть противоречие, которое не сразу все заметили, но оно просто вопиющее.

В Москве никому нет дела до этих противоречий, потому что они считают, что мы на Западе просто слишком медлительны и тупы, чтобы раскусить их хитрости и маневры, — и, к сожалению, они в целом правы. Мы очень медлительны, и мы должны быть такими, потому что мы плюралисты. Мы воспринимаем любые политические аргументы очень серьезно. Нам нужно находить баланс, уравновешивать аргументы за и против.

И, если честно, это хорошо. Мы можем быть не слишком быстрыми, потому что мы считаем, что есть разные точки зрения, которые нам необходимо рассмотреть. Но в евразийстве ничего сложного нет, и я думаю, мы раскусим его довольно быстро. Противоречия здесь не важны. Москва прекрасно отдает себе отчет в том, что ее проект весь и состоит из противоречий, — просто она этого не стыдится. Для нее важно, что это последовательный проект. Он далеко не безумен и не иррационален. Он не из разряда тех, когда можно указать на противоречия, и проект будет дискредитирован. Это последовательный проект, целью которого является низвержение Европейского союза и замена его альтернативным европейским проектом. И именно на этом моменте я хочу завершить свою лекцию рассмотрением идей вариантов европейского будущего.

Разумеется, варианты европейского будущего неразрывно связаны с прошлым, с тем прошлым, которое случилось, с тем прошлым, каким мы его постоянно помним. Сейчас есть несколько вариантов будущего Европы. Есть только один вариант, который невозможен. Это возврат к национальным государствам. И это одинаково верно как для Украины, так и для Европейского союза. По-разному, но Украина и государства — члены Европейского союза сталкиваются с одной и той же ситуацией. Все или, по меньшей мере, все разумные люди на Украине знают, что сильное украинское государство будет существовать до тех пор, пока оно интегрировано с другими значимыми и, хотелось бы надеяться, благонамеренными мировыми субъектами. Это относится к Украине так же, как и к Бельгии, Австрии и Италии. Ни одно из этих государств не устойчиво само по себе. Поэтому ситуация во всем Европейском союзе одинакова.

На выборах в Европейский парламент, которые проходят в данный момент, основные партии выстраивают свои кампании на лозунгах возврата к национальному государству, что является глупой, саморазрушительной утопией. Любой, кто хоть что-то знает о Европе 1920–1930-х годов, — оставим в стороне Вторую мировую войну, возьмем только 1920-е и 1930-е годы — знает, насколько это было тяжело, болезненно, насколько качественно и количественно это отличалось от того, что возникло в 1950-е и 1960-е годы или сегодня. Возвращение к национальному государству — это утопия. Такое будущее невозможно. Это не может произойти.

Что может произойти в Евразии? Идея возврата к национальному государству или идея национального государства, существующего само по себе, будь этим государством Австрия или Украина, если можно так выразиться, неизбежно заведет нас в Евразию. Ведь евразийский проект направлен исключительно на то, чтобы сделать всю Европу похожей на Украину: одинокой, не имеющей понимающих друзей, раздробленной страной, напрашивающейся на вмешательство извне. Российская политика в отношении Украины — это только часть этой идеи, в украинских границах. Я не пытаюсь преуменьшать особенность вашей ситуации. Но это также испытание и для всего Европейского союза.

Таким образом, Украина и Европа сейчас связаны друг с другом намного больше, чем европейцы и украинцы это осознают. Есть евразийское будущее, в которое вы можете войти вместе, и есть европейское будущее, в которое вы тоже можете войти вместе. Других вариантов нет. Это то общее, что связывает вас. Я говорю не о политике. Это просто логический вывод. Существовать как национальное государство для вас — такая же фантазия, как и для итальянцев или бельгийцев. Европа будет вместе, будет ли она Европой или будет она Евразией. Поэтому Украина является европейским настоящим. Сейчас мы достигли точки, где украинская и европейская истории — это одно и то же, хорошо это или плохо.

Европейский союз уже не единственный в мире. Европейский союз больше не может тешить себя иллюзией, что у него нет врагов. Европейский союз может утратить связь со своими историческими корнями, как это происходит в идущей сейчас информационной войне о Второй мировой войне. Европейский союз больше не контролирует историю Второй мировой войны. Мы видим, как немецкие элиты теряют контроль над историей Второй мировой войны. Европа утрачивает контроль над своей историей. Она утрачивает контроль над своими историческими корнями. Информационная война, которая так ожесточенно ведется здесь, в Украине, идет и на всем Западе. Весь европейский порядок сталкивается с вызовами точно так же, как Украина, — может быть, не в таком ближайшем будущем, может быть, не с такими жесткими, как у вас, не с такими болезненными, но сейчас это общие вызовы. И в этом смысле европейское будущее зависит от украинского точно так же, как украинское будущее зависит от европейского.

Большое спасибо!