Влад Кравцов
10 тезисов о мультиполярности по-русски
«Какой бы на сегодняшний день военной мощью ни обладала Россия, успех в отстаивании идеала многополярного мира в длительной перспективе отнюдь не гарантирован»
3 400 1. Обсуждение внешней политики РФ не должно сводиться к характеристике режима.
Действительно ли кремлевский внешнеполитический курс непредсказуем, как это утверждают оппоненты политики Путина? Действительно ли Кремль использует внешнюю политику для решения исключительно внутриполитических задач — максимальной консолидации «доверчивой массы» вокруг власти? На оба вопроса дается чаще всего положительный ответ; и большинство комментаторов ставят своей задачей либо расшифровать глубинную мотивацию первых лиц страны (и, собственно, слишком часто сводящейся к психологизации одного только Путина), либо сконструировать объяснение исходя из политически ангажированных представлений о сущности нынешнего режима. При этом, несмотря на прямо противоположные характеристики консерваторов и либералов, добавочной ценности в подобных суждениях немного. Ведь они не позволяют связать воедино эволюцию решений последних лет и вовсе не помогают понять поведение РФ как части глобальной системы.
2. У РФ есть большая стратегия, хотя она и не очевидна для наблюдателей.
Смысловым центром доктрины внешней политики Российской Федерации можно считать нормативное представление о многополярности как лучшей модели международного устройства [1]. Верно и обратное. Из доктрины Евгения Примакова, одного из главных архитекторов международного курса последних десятилетий, следует, что именно униполярность является источником и катализатором региональных военных конфликтов. Незаменимым условием для утверждения мультиполярного мира является сосуществование двух или более центров силы, сопоставимых по своему фактическому и потенциальному могуществу, т.е. симметричное распределение могущества в мировой системе.
Смысл политического наследия Примакова в том, что условие долгосрочного выживания России — именно в ее способности сконструировать подобный мир. И, напротив, стратегия России, исходящая исключительно из необходимости примирения с доминантным международным игроком (США) и приспособления к его единоличным желаниям, способна как нанести ущерб национальным интересам Российского государства, так и подорвать мирный потенциал международной системы в целом, т.е. ее способность разрешать конфликты без разрушительных войн [2].
3. Приверженность идеалу многополярного мира следует принимать всерьез.
Для Кремля концепт многополярности привлекателен в силу многих причин. Здесь есть и позитивная самоидентификация в структуре международных отношений (Россия как великая держава), морально оправданное сопротивление односторонним решениям и действиям, игнорирующим мнение большинства государств, явно выраженный прагматизм и гибкость (многовекторность), и следование самостоятельно сформулированным интересам, а не нормам и принципам, установленным извне.
Начиная с 2003 года Владимир Путин открыто выражает свою приверженность идеалу мультиполярного мира. Аксиома внешней политики времен Путина: «Если мы хотим, чтобы мир был безопасным, он должен быть многополярным» [3]. А «момент однополярности убедительно продемонстрировал, что наращивание доминирования одного центра силы не приводит к росту управляемости глобальными процессами. Напротив, подобная неустойчивая конструкция доказала свою неспособность эффективно бороться с… подлинными угрозами» [4].
Для понимания внешней политики РФ важно то, что концепт многополярности как утверждение о справедливой природе глобального мироустройства подстегивает политическое руководство к принятию решений и действий, далеко выходящих за обтекаемые и миролюбивые формулировки о необходимости уважения законных интересов, сотрудничества и компромиссов [5]. Очевидно, что лидер многополярного мира — это страна, чьи предпочтения и действия по поводу важных вопросов, возникающих в проблемных регионах за пределами непосредственного (в случае РФ-постсоветского) «регионального» пространства, должны быть приняты всерьез. Менее очевидно другое последствие, к детализации которого я вернусь в тезисах 7 и 8, что для решительного отстаивания идеала многополярного мира нужна наступательная, а не оборонительная стратегия внешней политики.
4. Институты однополярного мира работают, но российская элита этого не видит.
В униполярном мире отношения строятся на иерархической основе: государство-гегемон гарантирует безопасность «приспосабливающихся», но при этом юридически независимых государств, за счет чего слабые государства способны отказаться от поведения, диктуемого логикой баланса сил (например, от наращивания военной мощи), и поэтому не нуждаются ни в мультиполярном мире, ни в участии в сдерживающих альянсах.
Справедливость данного утверждения российская элита могла проверить давно. Внешне многообещающее совместное российско-франко-германское заявление по Ираку в 2003 году не привело к совместным действиям по переформатированию однополярного мира. Точно так же пять лет спустя остались бесплодными идеи Дмитрия Медведева о создании новой архитектуры европейской безопасности [6].
Российская верхушка совершенно справедливо считает, что государство-гегемон не готово взять на себя обязательство способствовать выживанию РФ как международного субъекта. Напротив, многие действия (например, расширение НАТО) кажутся весьма недружественными; значит, и встраивание РФ в международную иерархию означало бы частичный отказ от собственной автономии без явных преимуществ, но со значительным ущербом для государственной неуязвимости. Ожидания же ощутимых выгод от участия России в международных институтах неуклонно снижались, несмотря на продолжавшиеся разговоры о необходимости интеграции с Западом.
Неприемлемо для РФ и то, что уплотняющаяся институциональная и правовая международная среда размывает суверенитет государств [7]. Действительно, паутина международных договоров и обязательств связывает руки национальным правительствам по многим кардинальным вопросам, но при этом снижает транзакционные издержи (особенно в экономической сфере) и поэтому позволяет «приспосабливающимся» государствам извлекать выгоды из своего подчиненного положения в иерархии. Российская же элита предпочитает подчеркивать принудительный характер отношений в униполярном мире.
4а. Несмотря на позитивную риторику власти, институты в мультиполярном мире имеют вторичное значение.
Возможности главных противников гегемона по использованию международных институтов для проведения собственной политики существенно ограничены. Дело не только в том, что вовлечение игроков в новые, или альтернативные, международные учреждения — дело дорогое и нетривиальное. Российское руководство не боится экономических санкций и, несмотря на ощутимый урон, даже использует их как оружие в международной борьбе. Непокорные мировые лидеры, бросающие вызов однополярному миру, — уже по этой своей миссии и по положению в глобальной структуре — готовы нести сопутствующие издержки.
Но для прочих стран, даже разделяющих идеал мультиполярного мира, такая логика поведения не будет безусловно привлекательной. Реальные выгоды от вступления в новые «мультиполярные» институты могут оказаться намного ниже ожидаемых. За безусловную поддержку слабые государства будут либо требовать все большие компенсации, либо постепенно придут к выводу, что вхождение в униполярный мир не так уж и плохо для достижения собственных целей. И именно в связи с этим политическое значение институциональных форм, учрежденных основным противником однополярного мира, будет весьма ограничено.
Несмотря на позитивную риторику, эксперты сильно переоценивают стратегическое значение и интеграционный потенциал таких глобальных партнерств, как «полуспящая» Шанхайская организация сотрудничества (ШОС) и форум стран БРИКС [8]. То же касается и сопряжения Евразийского экономического союза (ЕАЭС) с китайским Экономическим поясом Шелкового пути (ЭПШП) [9].
И в целом, когда Владимир Путин говорит о важности институтов для обеспечения международной безопасности, он непременно подчеркивает, что институты работают на общее благо только в условиях мирового баланса сил. Значит, международные институты, международное право скорее отражают объективное распределение силового могущества, чем всеобщую приверженность хорошо усвоенным нормам и стандартам международного взаимодействия. Поэтому основная внешнеполитическая стратегия РФ до складывания устойчивого баланса сил, несмотря на все риторические приемы, сводится к минимальному использованию сложившихся глобальных институтов.
5. Для Москвы важен вопрос о государстве как таковом.
Униполярный мир, то есть наличие сверхконцентрированной мощи в руках одного правительства, самим своим существованием угрожает мировой стабильности, поскольку доминантное государство может без ограничений вмешиваться в дела иных государств. По мнению российского политического класса, именно вмешательство гегемона в дела Югославии, Ирака, Ливии, а не внутренние проблемы и противоречия, которые эти автократии десятилетиями загоняли вглубь, подстегнули коллапс этих государств и спровоцировали виток нестабильности.
Для Москвы наиболее остро стоит вопрос о целенаправленном разрушении тех стран, которые отказались «приспосабливаться» к требованиям униполярного мира. Снос конкретного политического режима здесь безусловно важен, но вторичен по отношению к уничтожению собственно «государства» или разделению его на части, несмотря на часто проговариваемый риторический знак равенства между ними. Разрушение централизованных структур принудительной власти, сопряженное с уменьшением могущества этих государств, — это прямой вызов для поборников государствоцентричной многополярности.
Да и гегемон не способствует созданию новых независимых государств, хотя «объективные» условия для их функционирования есть. Несмотря на участившиеся недавно разговоры о перекройке границ, непризнание вполне функционального Курдистана как субъекта международного права, вера в возможность мирной пересборки распавшейся Сирии объективно работает на нестабильность международного порядка и подрывает его мирный потенциал. Ведь функциональные части распавшихся стран не могут выходить на международную арену как самостоятельные и признанные игроки. Децентрализованная, несконцентрированная военная сила не является сильным фактором для переустройства международной структуры, а значит, по умолчанию работает на однополярный мир.
6. Применение жесткой силы вовне границ РФ вполне рационально.
Проекция силы униполярного мира вовне давно стала обыденной реальностью. Главный практический вопрос — это вопрос о желательности применении прямой военной силы в рамках «большой стратегии» и последствиях проекции военной мощи для упрочения международного положения современной России как одного из основных полюсов силы в современном мире. Россия сделала свой выбор, решившись на вторжение в Грузию в августе 2008 года.
Путин декларирует разрыв с оборонительным пониманием задач страны, то есть способностью избежать поражения в открытом военном конфликте. Если прежде Кремль полагал, что большой ядерный потенциал вполне достаточен для отстаивания суверенитета (концепция «ядерного суверенитета») и системного управления многополярным миром, то к 2015 году возобладала точка зрения, что снижение роли ядерного оружия как сдерживающего фактора приводит к «нормализации» военного вмешательства. По мнению экспертов, сегодня значение атома сведено исключительно к дипломатической риторике, выступающей как сигнал другим международным игрокам [10]. Военная доктрина РФ 2010 года, по крайней мере в интерпретации генерала Балуевского, признает ядерное сдерживание недостаточным условием выживания государства [11].
В своей последней Валдайской речи Путин доводит развитие этой мысли до логического пика. Поскольку модель одностороннего доминирования приводит к неуправляемости военных и политических конфликтов, то именно силовое вмешательство в эти неуправляемые конфликты необходимо для восстановления баланса мировой системы и глобальной регулируемости [12].
7. Вхождение в Сирию продолжает прежнюю стратегию РФ, а не ломает ее.
Действия РФ в Сирии впервые по-настоящему сдвигают международное устройство по направлению к многополярности, ведь США не могут ни игнорировать действия РФ, ни прямо помешать им. Иными словами, впервые со времен Холодной войны присутствие России на Ближнем Востоке начало обуславливать цену вовлечения других основных игроков и риски их участия в разрешении большого конфликта с мировым уже значением. Хотя России не удается полностью сдержать США от одностороннего применения силы в регионе, корректировка поведения униполярного мира в отношении суверенных государств все-таки наблюдаема.
Побуждение к применению силы вовне связано и с отказом входить в военные альянсы. 22 июля 2015 года Путин указал, что «Россия, слава Богу, не входит ни в какие альянсы. В этом тоже в значительной степени залог нашего суверенитета. Любая страна, которая в альянсы входит, сразу часть своего суверенитета отдает. И далеко не всегда это отражает национальные интересы той или иной страны…» [13] Характерно и то, что российский лидер никогда не характеризовал сближение с Францией и Германией или же со странами БРИКС как устойчивый альянс. То, что государства без военных союзников предпочитают наступательную доктрину, используя военную силу для достижения дипломатических целей, уже давно стало одним из коренных тезисов политического реализма [14].
Несмотря на то что стратегия частого вооруженного вмешательства в дела малых держав за рубежом затратна, она же способна упрочить положение России как одного из ведущих центров силы на международной арене. В современных условиях конфликты с малыми державами приносят относительно незначительный материальный и человеческий ущерб Российской Федерации. В то же самое время Москва извлекает непосредственные выгоды из проведения настойчивой внешней политики. Активизация G-20 — прямое тому подтверждение. Кроме того, настойчивая проекция силы вовне снизит западную мотивацию и готовность к вовлечению России в прямое военное столкновение. Поэтому на данный момент лучшим вариантом поведения для Кремля является продолжение международной проекции своей силы.
8. Не следует недооценивать собственную уязвимость, особенно в длительной перспективе.
Большая территория, население, политическая стабильность, экономическая прочность, передовые технологии, способность конвертировать экономические успехи в боеготовность — только основные параметры могущества, необходимые для отстаивания мультиполярного мира. Основная же опасность для РФ заключается в ограниченности всех этих ресурсов и более того, в их уменьшении. Несмотря на разворачивающиеся санкции, уменьшения зависимости от развитых экономик не происходит. Какой бы на сегодняшний день военной мощью ни обладала Россия, успех в отстаивании идеала многополярного мира в длительной перспективе отнюдь не гарантирован.
Подобное невыигрышное положение побуждает руководство России к незамедлительному военному вмешательству. С другой стороны, слишком настойчивая и агрессивная внешняя политика способна надорвать силы государства. Избежать дилеммы невозможно: оставаться в региональных рамках означает отказаться от важнейшего индикатора своего глобального статуса. Альтернативой было бы вмешаться в дела Молдовы, но ведь региональная проекция силы уже показана в случае Грузии, а для подлинного мирового полюса важен именно выход на глобальную сцену. Поэтому Афганистан более предпочтителен как следующая арена применения РФ своего могущества. Кроме того, согласно новой идее военного сотрудничества, которую российский президент предложил государствам — участникам СНГ в октябре 2015 года, Россия готова взять на себя обязательства по обеспечению безопасности на южных границах Средней Азии [15].
9. Значение цивилизационной уникальности вторично для мировой политики.
Ценностная и даже цивилизационная подоплека взаимного недоверия и непонимания, то есть сущностные отличия РФ от условного Запада, на которые часто обращают внимание многие комментаторы (например, А. Дугин [16]), имеет глубоко вторичное значение. Ведь тема об особости России, ее уникальности, несмотря на богатую традицию воспевания самобытности, возникла уже после неудачи вхождения в западную иерархию. А до того важные операторы режима, включая президента, неоднократно подчеркивали генетическую связь России и Европы [17]. Да и предполагаемое углубление сотрудничества с восточными партнерами, особенно с Китаем, уже после окончания романтического периода отношений с Западом, российская дипломатия замышляла вовсе не из-за якобы сходности ценностей и родственности культур.
Напротив, идеал мультиполярного мира напрямую связан с теорией структурного реализма в международных отношениях, для которой нормы, духовные ценности и политические стандарты внутри отдельно взятого государства имеют только вторичное влияние на поведение того же государства на мировой арене. В конце концов, параметры принадлежности к той или иной цивилизации являются производной международной политики, а не наоборот. А дискурс о цивилизационной особости РФ, принятый на вооружение властью, только риторически оформляет логику международной борьбы и не имеет самостоятельной движущей силы.
Все вышесказанное в данном параграфе можно переформулировать и без цивилизационной переменной как объяснительного фактора. Режимы, чья идеология несовместима с идеологией доминантного государства, вовсе не обязательно будут проявлять свою непокорность униполярному миру. До сих пор Саудовская Аравия, в гуманитарном смысле абсолютно чуждая Западу, остается в своих региональных рамках. И напротив, режимы, идеологически сходные с доминантным государством, могут бросать вызов по ряду важных вопросов, как это делают сегодня Бразилия и ЮАР. Глобальный спор об интеллектуальной собственности, например, четко обозначил кардинальную линию разлома между «глобальным Севером» и развивающимся миром, но цивилизационная идентичность здесь ни при чем.
10. Рождение многополярного мира остается под вопросом.
Под успехом многополярной системы можно понимать ситуацию, когда решительные действия, направленные на значительное повышение рисков глобальной активности доминантного государства, начнут приносить плоды. На сегодняшний день мир остается однополярным, какие бы конфигурации баланса сил ни возникали при российском участии или без него. Чем выше ожидания у игроков международной системы (и особенно у потенциальных союзников лидера многополярного мира) от сотрудничества с доминантным государством, тем выше и их неготовность нести транзакционные издержки, а значит и тем ниже готовность бороться за переустройство мира. Подлинно многополярный мир возникнет, когда силовое могущество гегемона сойдет на нет, а два или более актора будут способны к глобальной и непрерывной проекции своей силы.
Примечания
Комментарии