Пять тезисов о мифе и гуманизме

«Миф выступает как реальная политика, но загипнотизированная, а гуманизм — как идеалистическая демократическая политика, но не только с отложенным эффектом, но и с отложенным причинением эффекта»

Тезисы 18.01.2016 // 2 783

1. Противопоставление мифа и гуманизма — дело литературы, а не истории.

Обычно миф и гуманизм располагаются во временной последовательности: сначала темная архаика, а потом просвещенный гуманизм. Но это не противопоставление, а некоторое общее видение истории, историзация опыта, в котором запомненные нами рациональные решения стоят «ближе» к нам. Когда миф и гуманизм стали равно значимыми предметами литературы, они стали существовать параллельно: спор Диониса и Аполлона, Гершензона и Иванова, Петера Стокмана и Томаса Стокмана, Нафты и Сеттембрини, Наркисса и Златоуста. Подробнее всего причины конвергенции «науки» и «литературы», «жизненного опыта» и «эксперимента», «исследования» и «изображения» в становлении этой параллели рассмотрены в работе О. Седаковой «Гермес: невидимая сторона классики».

2. Гуманизм всегда появлялся как реакция на опыт возвышенного, при расширении круга сакрального чтения.

Гуманизм осуществляется там, где необходимо сохранить человеческий облик при столкновении различных культур. Исторически гуманизм возникал всегда там, где расширялся круг сакрального чтения: Ренессанс читал Гермеса Трисмегиста и алхимические трактаты, а романтики читали Авесту и Бхагават-Гиту. Древние сакральные тексты, с их мощными мифологическими образами, прочитывались тогда как опыт «возвышенного», как опыт пугающих образов и слов, сразу переходящих в действие. Поэтому гуманизм возникает уже не только как приручение намерений, но и как приручение действий, даже если эти действия пока только задуманы или существуют только в литературе. Редкие примеры другого приручения — приручение богов у Гёльдерлина, которые становятся родными, или приручение событий у Томаса Манна, которые становятся всем понятными, — связаны с особым пониманием дружбы как «ожидания богов» как лучших друзей или событий как высшего блага.

3. Нельзя сводить гуманизм только к секуляризации христианства в гуманитарных науках.

Секуляризация в гуманитарных науках началась еще до торжества христианства: например, Плутарх в специальном трактате объясняет, что Пифия не говорит стихами, потому что современным людям можно все сказать прямо, без священной санкции. Смысл проекта секуляризации виден из «Жизнеописаний» Плутарха, в которых герой сражается одновременно с обстоятельствами и со своей судьбой. Позднейший гуманизм мог выразить эту одновременность двух сражений, только привлекая новые понятия, вроде «замысла» или «изобретения». Не менее важной, чем секуляризация христианского наследия у Шлейермахера или Шеллинга, растворявших его в правилах филологической интерпретации, была и воинствующая антицерковность Руссо и Дидро, которая основана не на критике возвышенного, но на критике прекрасного: любые достижения Церкви объявляются результатом паразитирования на общественной культуре — прекрасное выступает тогда как присвоение тех возможностей, которые отняты насильно у недостаточно прекрасного большинства ради мнимого удовольствия.

4. Тоталитарная мифология — результат не столько утопии, сколько отсутствия реального проекта будущего.

Тоталитарная мифология исходит из того, что любая старая мифология имеет измерение времени, она затрагивает опыт только после того, как будет развернута как часть коллективных переживаний. Поэтому тоталитарная мифология создает другой тип мифологии, чем изначальная архаическая мифология: этот тип выстроен на том, что опыт с самого начала «затронут» прежде, чем мы успели одуматься, что натурализм этого опыта должен стать мифологическим, — именно на этом строится тоталитарное искусство как прикладное применение уже «затронутого» заказом опыта (мастеровитость) с целью мифологизации самого положения человека в его эпохе.

5. В современном мире спор мифа и гуманизма выступает как спор проекта настоящего и проекта будущего.

Проект настоящего исходит из представлений о необходимости постоянно мобилизовывать возможности настоящего, повышать ставки, чтобы избежать страха перед будущим. Настоящее выступает как область завороженности собственными все быстрее и невпопад принимаемыми решениями. Тогда как проект будущего как проект дальнейшего международного развития исходит из распределения задач на будущее, из того, что часть задач надо отложить на завтра, именно чтобы не быть слишком завороженным своей деятельностью сегодня. Поэтому миф выступает как реальная политика, но загипнотизированная, а гуманизм — как идеалистическая демократическая политика, но не только с отложенным эффектом, но и с отложенным причинением эффекта.

Комментарии