Девять тезисов о краеведении

1. Краеведение — знание своего места жительства.

В познавательном интересе к этому месту нет ничего необычного и ничего обязательного. Минимум краеведческих знаний вменяется школьникам и т.н. «местной интеллигенции», но не более того, так что можно прожить где угодно всю жизнь, не зная об этом «где» ничего за пределами минимума, необходимого для обеспечения повседневного жизнеобеспечения. Краеведение — это возможность, открытая перед теми, кто чувствует интерес или потребность в ориентации относительно того места в пространстве и времени, где они проводят свою жизнь.

2. Краеведение — это универсалистская практика насыщения смыслами и значениями некоего сравнительно ограниченного ландшафта. Краеведение создает собственное пространство-время и дарит радость усложнения и обогащения повседневности, размещая ее в новооткрывающихся пространствах в новом времени.

Краевед стремится о своем месте (топосе) знать все. Привычное многим с посещения разнообразных «краеведческих музеев» в детстве и юности — это по большому счету разрыв выстроенного на целостном повседневном опыте знания. Такой разрыв может быть продуктивен, однако придавать ему какое-то значение, кроме методического, не нужно.

3. Краеведение абсолютно непредвзято в отборе значимых социальных фактов, событий прошлого и природных явлений, из которых строится образ места («края»), взятого в его особости (особенности).

«Особенность» — это ключевая категория краеведческого мышления. Деятельность краеведа во многом выстроена вокруг выявления особенностей, решений относительно ценности (значимости) этих особенностей. Это делает ее упражнением в диалектике.

4. Всеядность краеведения позволяет ему как деятельности происходить на любом подручном материале, постепенно трансформируя любые населенные пункты и территории в «места». «Краевед» как специалист по такому преобразованию посвящает себя «достраиванию» или доразвитию места, в котором живет.

Развитие краеведения сопутствует развитию населенных пунктов. Точнее, стихийно возникающий краеведческий интерес может развиться в мышление, обогащенное современным рационализмом, а «краевед» может быть полноправным участником местной культурной политики. Эта возможность чаще всего теряется, и теряют ее сами жители территорий, завороженные пропастью между их повседневностью и событиями «большой истории» (известными им из третьих рук). Этот разрыв краеведение как раз и сращивает, но для этого нужно, чтобы как минимум кто-то брался за эту долговременную работу. В современной России развитие краеведческого мышления на материале своего собственного места жительства почти никогда не входит в число возможных и респектабельных «миссий» современного гуманитария (см. тезис 7).

5. Краеведение требует постоянного ограничения внимания, локализации, даже заземления, однако это заземление оказывается раскрытием всеобщего в какой-то особенной, «своеобразной» форме его явления.

Но встретиться со «всеобщим» человек и может только в форме особенного, так что «местная» история, «местная» экосистема — это и есть доставшиеся нам формы раскрытия всеобщей истории и глобальной экосистемы. Над этой диалектикой можно смеяться, особенно когда ее практикуют люди, не подозревающие о существовании диалектики, и по отношению к «особенностям» мест, не совсем даже пригодных к проживанию, но тем не менее — они ее все же практикуют. Краеведение может быть школой диалектики.

6. Краеведение сходно с путешествием. У путешественника и краеведа сходны практики и привычки универсального внимания, сбора сведений, привычка к выявлению своеобразия и особенностей посещаемых мест.

Принципиально отличаются они отношением к пространству: краевед интенсифицирует избранный фрагмент пространства, тогда как путешественник, не укореняясь, движется все дальше. Встретить в новопосещенном месте «краеведа» — старинное стремление и удача «путешественника»; но первый не ищет встреч со вторым.

7. В советской культуре «краеведение» по политическим причинам принципиально и последовательно было вытеснено на периферию внимания образованных людей.

Оно было сведено до компонента школьного образования, иллюстрирующего некие общеобязательные сведения о прошлом и настоящем. Это легко увидеть, пойдя через экспозицию старых «краеведческих музеев» с узнаваемыми картами.

8. Политическое самоопределение краеведения — регионализм.

В таком сверхцентрализованном государстве, как современная Россия, регионализм часто, почти неизбежно предстает как культурная деколонизация (а вслед за ней, возможно, политическая деколонизация), пользуется таким языком и может восприниматься как сепаратизм. Однако это исторически неизбежное следствие бедности мыслительных схем и языка, применимых в разговоре о своем месте, то есть исторический результат того же самого длительного угнетения и маргинализации краеведения. Целью этого угнетения, а затем маргинализации краеведения состояла в уничтожении и маргинализации регионализма как формы мысли, и сейчас мы видим, что эта цель действительно эффективно достигалась.

9. Однако теперь краеведение может быть местом рождения нового политического воображения и местом иного самоопределения. Иного по отношению к привычным без-местным, детерриториализованным противопоставлениям «западники / путинисты / патриоты / либералы / правые / левые/» и т.п. Эти противопоставления задают сейчас координаты пространства, в котором многие ищут возможности политической перспективы политического действия — и это пространство полностью истощено.

Краеведение как деятельность и регионализм как политическое и идеологическое осмысление этой деятельности — это прививки равно и от «казенного патриотизма», и от «казенного национализма» и других идеологий, которые роднит «естественность» включения в обращаемое общее без внимания к локальному «своему».