Девять тезисов о реакции

Тезисы выступления Александра Филиппова «Время, скорость и направление реакции: темпоральность в отсутствие прогресса» на XIII Малых Банных чтениях (Санкт-Петербург, 28–29 апреля 2017 года)

1. Понятие реакции в политическом языке привычно связывают с понятием революции. Вслед за революцией — а особенно за неудавшейся, остановившейся, опрокинутой революцией — наступает реакция. Пока она продолжается, можно говорить о времени реакции, которая продолжается до следующей революции или хотя бы до той поры, пока революционное движение не примет снова то же направление, пусть и в менее радикальных формах. Но понятие реакции, по меньшей мере, двусмысленно в политическом языке, куда оно, подобно понятию революции, пришло из философских трактатов о природе. «Реакция» — это сначала ответ, а уже потом радикальное противодействие, подобно тому как «революция» — это сначала переворот, а уже потом радикальное изменение форм правления и строя всей жизни.

2. Поначалу реакция понималась как изменение состояния того, что испытало на себе действие чего-то, но не как ответное действие. «Начиная со Средневековья, эта пара (“действие” и “реакция”. — А.Ф.) пронизывает физические трактаты. Затем наши термины поступают на вооруженный уравнениями корабль геометров. Они ходят под флагом механицизма, после чего вновь напоминают о себе в числе преданных слуг виталистического направления» [1]. Только в натуральной философии Ньютона говорится об акции и реакции как ответном действии, и лишь после него Монтескье переносит понятие реакции на политическую жизнь. В первой главе пятой книги «О духе законов», Монтескье пишет: “C’est ainsi que, dans les mouvements physiques, l’action est toujours suivie d’une réaction” («Подобно физическим движениям, здесь за действием следует противодействие»). Однако, широко используя понятие революции в техническом смысле, как синоним радикального изменения, он ничего не говорит в том же роде о реакции. Ни терминологически, ни концептуально рассуждение о действии и противодействии не получает у него развития и остается очень робким перенесением механической модели в политику, впрочем, не без инструментального умысла. В «Рассуждениях о причинах величия и падения римлян» он обосновывает продуктивность республиканского устройства, в котором части государства действуют и противодействуют и тем самым обеспечивают его благополучие. “Il en est comme des parties de cet univers, éternellement liées par l’action des unes et la réaction des autres” («Здесь (в государстве. — А.Ф.) дело обстоит так же, как с частями этой вселенной, вечно связываемыми действием одних и реакцией других») [2]. Несколько преувеличивая значение того, что тем самым сказано у Монтескье, Старобинский заключает: «Иными словами, пара “действие и реакция” является повсеместной фактической данностью. И если мы не готовы смириться с этой данностью, то нужно научиться ею пользоваться» [3]. Во всяком случае, этот инструментальный подход очень далек от современной идеи восстающего против революции реакционера.

3. Все изменилось во время Французской революции, пишет Марк Лилла; тогда якобинцы даже ввели новый календарь, чтобы ни один гражданин не спутал прошлое с настоящим. Революция была радикальным началом. Предшествующая история стала означать лишь подготовку к этому великому событию. “The river of time flows in one direction only, they thought; reversing upstream is impossible. During the Jacobin period anyone who resisted the river’s flow or displayed insufficient enthusiasm about reaching the destination was labeled a ‘reactionary’” («Река времени, думали они, течет лишь в одном направлении и плыть против течения невозможно. В период якобинства всякий, кто стоял против течения или выражал недостаточный энтузиазм относительно достигнутого, был заклеймен как “реакционер”») [4]. Лишь в XIX веке оказалось, что не все критики революции — реакционеры в точном смысле слова. Впрочем, кто и на каких основаниях может определить этот точный смысл, остается неясным. “Reactionaries are not conservatives. This is the first thing to be understood about them. They are, in their way, just as radical as revolutionaries and just as firmly in the grip of historical imaginings” («Реакционеры — не консерваторы. Это первое, что надо себе уяснить по их поводу. Они, по-своему, столь же радикальны, как и революционеры, и столь же крепко держатся за воображаемую историю») [5]. Основательность этого определения не очевидна, но дает, на первый взгляд, хоть какой-то ориентир: “The reactionary mind is a shipwrecked mind. Where others see the river of time flowing as it always has, the reactionary sees the debris of paradise drifting past his eyes” («Реакционный дух претерпевает кораблекрушение. Где другие видят реку времени, текущую, как обычно, реакционер видит обломки рая, проплывающие мимо него») [6]. Постоянные перемены, свойственные современности, вызывают к жизни реакционное мифотворчество даже при отсутствии революций и революционных программ, полное отрицание модерна [7].

4. Это можно иллюстрировать. Возьмем классический пример реакционной риторики — знаменитую речь Доносо Кортеса 4 января 1849 года, известную также как «Речь о диктатуре». Он говорит о реакции несколько раз, не упоминая, правда, ни о каком райском прошлом: «Социальная жизнь, как и жизнь человеческая, состоит из действия и реакции, из прилива и отлива определенных наступающих и сопротивляющихся сил» [8]. Эти агрессивные, вторгающиеся извне силы он в социальной жизни, как и в человеческой, уподобляет болезни. Она может быть рассредоточена по всему телу, а может собраться, сконцентрироваться — (в обществе) — в виде организаций, политических объединений, — и тогда для ее отражения нужна концентрированная сила диктатуры. Предлагая теорию диктатуры, которую сам он называет «ясной, блестящей и нерушимой», Доносо Кортес на самом деле выстраивает большую политико-теологическую концепцию, в которой трактовки современного положения дел сопряжены с трактовками богословского взгляда на историю. Бог-законодатель, говорит он, предоставил людям управлять своими делами, но может вмешаться в любой момент [9] как диктатор, то есть как тот, кто стоит выше всякого им созданного закона. Здесь Доносо делает самый важный и богословски не бесспорный ход. Уж если Бог бывает вынужден прибегнуть к диктаторским средствам, рассуждает он, то не может же партия, желающая править, использовать меньше средств, чем Бог, то есть отказаться от диктатуры. Но для чего? Для противодействия революции, которая обещала свободу, равенство и братство, но установила вместо того диктатуру, «аристократическую демократию» и «языческое братство». Революцию совершают не голодные и рабы, но сытые и свободные, возбужденные ораторами, и результатом совершающегося движения является не увеличение свободы, но ее гибель. Не вперед идет человечество, а назад. Существуют лишь два сдерживающих момента: внутренний и внешний, то есть религиозный и политический. Чем больше внутреннего, тем меньше нужды во внешнем. «Итак, одно из двух, или наступит религиозная реакция, или нет». Если поднимется «религиозный термометр», то сам собой, «без каких бы то ни было усилий народов, правительств, отдельных людей политический термометр опустится» до умеренной температуры свободы народов [10]. Однако, скорее всего, произойдет не это, «оздоровительная религиозная реакция» возможна, но маловероятна, а потому и выбор, который предстоит, — это не выбор между диктатурой и свободой (в этом случае любой выбрал бы свободу), но между диктатурой бунта и диктатурой правительства. Здесь надо выбирать последнее как менее тяжкое и позорное. Между диктатурой кинжала (диктатурой террора и бунта) и диктатурой сабли (правительства) он выбирает ту, что более благородна, то есть диктатуру сабли [11].

5. В этой картине примечательна, помимо прочего, ее темпоральная структура. Человечество, пишет католический публицист, проходит свой путь, отягощенное первородным грехом, но именно сейчас наступает наиболее тяжелое время, которое, правда, он не решается назвать концом, финальной стадией. Именно под конец, когда восторжествует Антихрист, все человеческие действия уже не помогут, тогда потребуется прямое вмешательство Бога. До этого речь может идти именно о политической активности тех, кто противодействует злу. Это более сложный взгляд, чем может показаться. Если бы речь шла именно о последней битве, на нее можно было бы смотреть из того будущего, которое неизвестно когда наступит, но время тогда прекратится. Однако в этом случае не только возможность религиозной реакции, но и осмысленность политического вмешательства стоит под вопросом. Если дела человеческие уже проиграны настолько, что ожидается прямое вмешательство Бога, реакционеру не остается ничего, кроме резиньяции. Если он предлагает что-то иное, значит, рассчитывает еще на неопределенно длинную череду битв.

6. Это можно, вслед за Карлом Шмитом, сопоставить с рассуждениями другого католика-контрреволюционера — Жозефа де Местра. Что говорит об основании государства и его законов де Местр? Он говорит, что «законодатель подобен Создателю; он не работает постоянно; он творит и затем отдыхает» [12]. Законодатель, однако, вынужден вмешаться, если что-то в законах портится, и чем больше в его законодательстве сугубо человеческого, тем чаще он вынужден вмешиваться. Отсюда де Местр переходит к критике современного ему (послереволюционного) французского законодательного процесса с его огромной и все нараставшей интенсивностью в создании все новых законов. Нет Законодателя, говорит де Местр, вот отчего столько законов, все короли Франции не создали их такое множество, как три Национальных Ассамблеи, а принятие трех Конституций за пять лет — это и вообще нечто невообразимое. Отсюда выводится и возможность контрреволюции: Бог отдыхает, он не вмешивается, но люди заблуждаются, когда полагают, будто достигают того, чего намеревались достигнуть. Та подлинная, неписанная конституция, выражающая суть предусмотренного Богом устройства их совместной жизни, поменять которую невозможно, определит и легкость возвращения французов к монархии и христианству, которое будет пассивно и благожелательно принято большинством. А вот чего действительно нельзя делать, так это медлить: задерживать напрашивающееся изменение куда хуже, чем совершить контрреволюцию [13], ибо нынешнее состояние чревато гражданской войной [14]. Именно потому, что монархия естественна, ее возвращение не будет болезненным, а контрреволюция не будет противореволюцией, а будет противоположностью революции [15].

7. Здесь та же самая темпоральная структура, только проявленная более внятно. Реакция ожидается и призывается как уже завершенная, нам предлагается посмотреть на нее из более отдаленной перспективы, то есть того будущего, для которого она является уже прошлым. Аргумент, в общем, выглядит так: есть некий установленный Богом порядок, уклонение от него и последующая реакция для восстановления порядка задерживается Провидением только для того, чтобы тем более радикальным было наказание уклонившихся от него революционеров. Альберт Хиршман использовал «Рассуждения» де Местра для иллюстрации «тезиса о превратности» (“perversity thesis”) как первого в развитии реакционной риторики и акцентировал следующий его аргумент: поскольку люди добиваются прямо противоположного по сравнению с тем, чего хотели, революционеры, желая разрушить монархию и вселенское христианство, добьются восстановления и укрепления того и другого. Хиршману это напоминает установки родителей, которые не запрещают, а поощряют неправильное поведение детей, чтобы те скорее столкнулись с последствиями своих действий. Но результат таких воспитательных усилий часто оказывается не столь уж блестящим, заключает он [16].

8. Хиршман переводит разговор о реакции в рассуждение о действии, и это весьма важно. Именно действие, которое рассматривается со стороны его намерения и его результата, является ключевым понятием для более абстрактной, но и более продуктивной постановки вопроса, который необходимо оторвать от обстоятельств, от исторического контекста, чтобы увидеть существо дела. Когда реакцию связывают с революциями, а революции с прогрессом, идея противонаправленного движения остается очень ограниченной, потому что в лучшем случае в нее заложено, как писали про радикальный консерватизм 30-х годов в Германии, restitutio ad integrum, восстановление первоначального, неповрежденного состояния. Restitutio ad integrum против novus ordo saeclorum (нового порядка) — это, безусловно, реакционная идея, но она питается мыслью о том, что сам реакционер знает направление предстоящего движения: все движется туда же, где уже было однажды. Однако если новый порядок не устанавливается, если его не планируют установить? Есть ли тогда место для реакции? Лилла говорит, что современный реакционер реагирует на общее движение постоянно обновляющегося модерна. Вопрос лишь в том, есть ли ему что восстанавливать, как определяется реакционность той или иной идеи или движения, если они противостоят не конкретно новому, а именно постоянному обновлению?

9. Чтение старых реакционеров в этом отношении может быть поучительным. Что остается, если убрать из их рассуждений революции, веру в божественный порядок и предусмотрительное проведение? Остается определенное понимание действий. Реакция видит действие, повторим еще раз, в горизонте свершившегося события с ясными последствиями. Противодействие наступает, как говорят феноменологи, в модусе точного будущего времени. Реакция претендует на точность, на понимание ограниченности горизонта планирования действий ее противниками, но у нее нет собственного горизонта планирования, она не имеет руководящей идеи и зависит от чужой повестки. С исчезновением представлений об истории как однонаправленном и захватывающем всех людей движении реакция превращается в то, чем она была изначально: в ответ на действие, с которым она чередуется на авансцене социальной жизни, но с одним важным дополнением. Это не столько восстанавливающий ответ, сколько действие из точного будущего (когда роковые, губительные последствия действия уже дадут о себе знать) уже сейчас. Таким образом, направление реакции может быть каким угодно, все зависит от того, реакцией на что она становится. Скорость реакции является одним из важнейших факторов: действие должно оформиться, но еще не исчерпаться, чтобы на него возникла реакция. Возможность обратиться при этом к ресурсу «идеального прошлого», конечно, остается, но конструируется оно ad hoc и не остается неизменным. Приложение этой схемы к конкретным событиям остается под вопросом.

Примечания

↑1. Старобинский Ж. Действие и реакция. Жизнь и приключения одной пары. СПб.: Владимир Даль; Культурная инициатива, 1998. С. 8. Он продолжает: «В политико-историческом словаре слова “действие и реакция” поначалу привлекались в поддержку циклической истории, пишущей “революции” во множественном числе. Но затем, когда история оказалась подчинена цели совершенствования, Революция и Прогресс назначили Реакцию своей противницей: о ней немало говорилось на политических собраниях, в газетах, листовках, в обыденной речи» (Там же).

↑2. Ср.: Монтескье Ш.Л. Избранные произведения. М.: Госполитиздат, 1955. С. 88.

↑3. Старобинский Ж. Цит. соч. С. 308.

↑4. См.: Lilla M. The Shipwrecked Mind: On Political Reaction. N.Y.: The New York Review Books, 2016. Kindle edition. Loc. 45–54.

↑5. Ibid. Loc. 66.

↑6. Ibid. Loc. 77.

↑7. См.: Ibid. Loc. 87–89.

↑8. Juan Donoso Cortés. Discurso pronunciado en el congreso el 4 de enero de 1849 // Obras de Don Juan Donoso Cortés Marques de Valdegamas, ordenadas y precedidas de una noticia biográfica por don Gavino Tejado. Tomo tercero. Madrid: imprenta de Tejado, editor, 1854. P. 256. Kindle edition. Loc. 54.

↑9. «…Algunas veces, directa, clara y explícitamente manifiesta su voluntad soberana, quebrantando esas leyes que él mismo se impuso, y torciendo el curso natural de las cosas» («…Иногда прямо, четко и недвусмысленно выражает свою суверенную волю, нарушая те законы, которые сам он установил, и извращая естественный ход вещей») (Ibid. Loc. 78. P. 258).

↑10. «Pues bien, una de dos: ó la reaccion religiosa viene, ó no: si hay reaccion religiosa, ya vereis, señores, cómo subiendo el térmometro religioso, comienza á bajar natural, espontáneamente, sin esfuerzo ninguno de los pueblos ni de los gobiernos ni de los hombres, el termómetro político hasta señalar el dia templado de la libertad de los pueblos» (Ibid. Loc. 283. P. 270).

↑11. См.: Op. cit. Loc. 354. P. 274.

↑12. «Le législateur ressemble au Créateur; il ne travail pas toijours; il enfante, et puis il se repose». Considération sur la France. Par Comte Joseph de Maistre. 2e éd, revue et corr. Par l’auteur. Londres (Bâle), 1797. P. 104.

↑13. Ibid. P. 178.

↑14. Ibid. P. 181.

↑15. Ibid. P. 210 (“ne sera point la révolution contraire mais le contraire de la révolution”).

↑16. См.: Hirschman A.O. The Rhetoric of Reaction. The Belknap Press of Harward University Press, 1991. P. 17–19.