Государство д’Аннунцио: опыт аристократического анархизма на республиканской почве

Европейские интеллектуалы начала XX века мечтали о возрождении республиканских традиций героической древности на основе политических институтов эпохи модерна. Многие писатели, художники, оппозиционные политики во Франции, Германии, Италии и России идеализировали древнегреческое и древнеримское политическое устройство на ницшеанский манер. Скажем, поэтический символизм Вячеслава Иванова пронизан духом дионисийства и связан с культом сверхчеловека, причем этот культ им самим воспринимался не только отвлеченно, но и политически конкретно, как образец для претворения в жизнь. Республиканский миф тогда был и сейчас остается привлекательным благодаря сочетанию в нем таких элементов, которые, как правило, вместе не встречаются. Это и идеал аристократической доблести, и признание высшей ценности общего дела, и здоровый анархизм сплоченного коллектива, не нуждающегося во внешней по отношению к нему властной инстанции.

После Первой мировой войны возникла возможность воплощения этих интеллектуальных мечтаний в европейской политике. В общественном мнении образовался смысловой зазор: левые были все еще не достаточно сильны, а реакционные, государственнические силы оказались ослаблены войной. Ни те ни другие не смогли предотвратить катастрофу, вина за развязывание войны лежала на всем политическом истеблишменте. Зато республиканцы, не имевшие до той поры ни представительства во власти, ни влияния в печати, легко могли использовать риторику политического обновления, у них появился исторический шанс.

Итальянский писатель аристократического происхождения Габриэле д’Аннунцио стал олицетворением и философских, и поэтических, и политических устремлений правых интеллектуалов. Его романы, стихи и пьесы были известны всей Европе. В них он воспевал эпикуреизм, торжество волевого Я и извращенческий эротизм. Сразу надо сказать, что политические взгляды д’Аннунцио ничего общего со здравым смыслом не имели и абстрактным республиканским идеалам не соответствовали. Это был авантюрист, которого несли волны истории. Он моментально воспринимал новые идеи и сам становился их воплощением. Но, не имея четкой политической программы, д’Аннунцио жаждал перемен, в своих книгах и публичных выступлениях призывал к переустройству социального порядка. Его idée fixe было возрождение культуры древнегреческого полиса; Д’Аннунцио считал, что, воссоздав древние ритуалы, можно будет восстановить и соответствовавшие им социальные институты, более справедливые, нежели современные ему. Он даже ввел в лексикон своих армейских сослуживцев приободряющий боевой клич греческих воинов eja eja alalà! (что-то вроде русского «ура!»). В стихийной эмоциональности, страстности коллективного единения он видел квинтэссенцию афинской демократии.

В политической жизни Италии конца XIX века тон задавали две партии — либерально-прогрессистская «Левая» (Sinistra) и консервативная «Правая» (Destra). «Левая» и «Правая» — исторические названия партий, не соответствующие политической принадлежности к современным «левым» или «правым». Идеологические различия между ними фактически стерлись, и вместе они образовывали своего рода фронт проправительственного большинства. Помимо них, в парламенте были представлены: радикально-социалистическая «Крайне левая партия» (Estrema Sinistra), социал-либеральная «Республиканская партия» (Partito Repubblicano Italiano) и «Социалистическая партия» (Partito Socialista Italiano). На парламентских выборах 1897 года три партии либеральной направленности в совокупности получили 451 из 508 мест, а две социалистические партии — 57 мест.

В 1897 году д’Аннунцио был избран в парламент Италии как кандидат от консерваторов. Он привлек избирателей обещанием бороться за социальные изменения во имя торжества античных идеалов и объявил себя депутатом красоты (deputato della bellezza). В своих речах апеллируя к большинству, д’Аннунцио, парадоксальным образом, критиковал право этого самого демократического большинства определять политику страны. Он говорил о недопустимости построения государства на принципах избирательного равенства, считая, что привилегированное сословие должно направлять развитие общества и что только внутри созданных аристократией политических форм возможна свобода действий масс. В 1900 году поэт вдруг меняет политическую ориентацию с консервативной на социалистическую. Прямо на заседании парламента он демонстративно покидает ту половину зала, где располагалась фракция консерваторов, и переходит в стан социалистов. Он объяснил свой поступок стремлением присоединиться к единственной общественной силе, которая представляет жизнь и новизну, противостоя утилитаристскому буржуазному схематизму правящей партии. Теперь д’Аннунцио использует риторику крайне правых, от которой он и не собирался отказываться, для обоснования левых идей. Его политическая позиция — синтез эстетского снобизма, искреннего национализма и поверхностной, но эмоционально насыщенной социалистической риторики. Д’Аннунцио влечет националистический миф, цели социалистов его не вдохновляют, но у них он учится популизму и искусству мобилизации масс. В том же 1900 году д’Аннунцио покидает парламент, но не отказывается от политической деятельности.

С началом Первой мировой войны политик, наконец, находит выход своей жажде героической самоотдачи. Яростный милитарист, он агитирует за вступление Италии в войну на стороне Антанты. Война, с его точки зрения, может стать инструментом национального возрождения, она дает Италии исторический шанс превратиться в империю. В 1915 году в возрасте 52 лет поэт отправляется добровольцем на фронт в качестве военного летчика, становится одним из лучших боевых пилотов итальянской армии, принимает командование эскадрильей, в бою теряет зрение на один глаз. В 1918 году д’Аннунцио получает звание майора.

В течение года после окончания войны социальное брожение в Италии нарастало, но не находило политически значимого выхода. Вернее сказать, эксцессов было много, но знаковых, символических для будущей истории Европы событий не происходило. Воодушевление Рисорджименто, в XIX веке нашедшее выход в кропотливой политической работе по воссоединению итальянских земель, но не до конца исчерпанное, в начале XX века постепенно переплавлялось в абстрактную идеологию внешней экспансии. Ситуация изменилась, когда в ходе послевоенного урегулирования границ встал вопрос о принадлежности города Фиуме, который ранее был в составе Австро-Венгерской империи; международное сообщество склонялось к тому, чтобы передать Фиуме не претендовавшей на него Италии, а Королевству Сербов, Хорватов и Словенцев.

В глазах итальянских «патриотов» город стал символом не только поражения итальянского правительства, но и ослабления позиций итальянской культуры, напрямую наследующей культуре античной. Д’Аннунцио обнаружил в себе задатки предводителя анархистского толка, когда 12 сентября 1919 года во главе с группой военных, изменивших присяге, вторгся на территорию Фиуме и, сломив вялое сопротивление англо-американо-французских оккупационных войск, провозгласил там итальянскую власть. Разумеется, правительство Италии не поддержало авантюру. Тогда 8 сентября 1920 года д’Аннунцио в революционном стиле объявил о создании на территории города Итальянского регентства Карнаро, вошедшего в историю под названием «Республика Фиуме». Новое государство продержалось недолго (с 12 сентября 1919-го до 30 декабря 1920 года): республика пала под натиском итальянской армии через год с небольшим. Однако поначалу его возникновение казалось политическим доказательством действенности республиканских идей.

Освобождение Фиуме приветствуют и европейские левые (прежде всего, художники-абсурдисты), и футуристы круга Ф. Маринетти, и Б. Муссолини, вбросивший лозунг «Фиуме или смерть!». В России острее всех охарактеризовал событие Маяковский: «Фазан красив, ума ни унции. / Фиуме спьяну взял Д’Аннунцио». Существует апокрифическое свидетельство одного из итальянских интернационалистов, будто бы Ленин назвал д’Аннунцио единственным революционером в Италии. Однако на деле революционеров там было много. В ближайшее окружение поэта-вождя входили итальянский синдикалист Альсесте де Амбрис (Alceste de Ambris), интернационалист Леон Кохницкий (Leone Kochnitzky), полубезумный военный летчик Гвидо Келлер (Guido Keller), радикальный анархист Марио Карли (Mario Carli), позже в Фиуме приехал Филиппо Маринетти (Filippo Marinetti), который дальше, чем кто бы то ни было еще в итальянской интеллектуальной элите, эволюционировал в сторону фашистского мировосприятия, опередив в этом самого Муссолини.

В сущности, д’Аннунцио был человеком классической культуры, тайным монархистом, его вкусы с точки зрения передовых художников того времени были архаическими, он был скорее волюнтаристом, нежели теоретиком новизны. При этом с первых дней переворота он оказался в окружении радикалов, причем представлявших противоположные политические позиции. Л. Кохницкий (назначен министром иностранных дел республики Фиуме) и М. Карли хотели сделать из города-государства форпост будущей мировой революции, Альсесте де Амбрис (назначен главой правительства республики Фиуме) развивал идеи тред-юнионизма (эта тенденция и породила корпоративизм), Маринетти представлял круги ультраправой аристократии. Никому из них не удалось добиться своего. Уникально несовместимые политические деятели, искусственно объединенные волей поэта-демиурга, нейтрализовали репрессивные амбиции друг друга, и благодаря этому в Фиуме возник плодотворный микрокосм свободы как таковой, выведенной из-под пресса идеологий. Свобода политической дискуссии сочеталась с диктатурой вождя, оргиастические празднества — с непрерывными военными маневрами и все это — на фоне поэтизации повседневности, принимавшей гротескные формы.

Проводя параллели с реалиями советской диктатуры, легко увидеть разительное отличие: новый советский человек с первых дней Октябрьской революции был под закрепощающим гнетом новых социальных стандартов — новый человек Фиуме, наоборот, раскрепощался вплоть до впадения в естественное состояние в духе Руссо. И тут нет риторического преувеличения; свидетельства гостей Фиуме (среди них изобретатель радио Маркони, дирижер Тосканини, семейство герцога Аостского) однозначны: политическая, общесоциальная и сексуальная свобода достигла почти антропологических пределов возможного. Эстетика абсурда и гротеска сделалась ориентиром поведения для всех. Герой войны Гвидо Келлер, который обращался к д’Аннунцио на ты и был его ближайшим доверенным лицом в деле руководства войсками, задавал в этом тон. Он ввел моду на нудизм среди солдат, хождение без одежды не возбранялось и не мешало армейской дисциплине. Наркотики, в основном кокаин, были общедоступны и дешевы. Местные женщины симпатизировали освободителям. Каждый третий день в атмосфере свободной любви проходил парад цветов. Его участники, в основном «легионеры» и их возлюбленные, зачастую были облачены в одежду противоположного пола. Можно провести параллели между опытом Фиуме и социальными практиками, которые спустя пятьдесят лет вошли в жизнь всего западного мира благодаря студенческой революции 1968 года. В обоих случаях страстный творческий порыв маргинальных интеллектуалов сметал твердые, архаические структуры общества, чтобы высвободить человеческие силы из-под гнета консервативной культуры во имя торжества справедливости.

Внешний капиталистический мир сразу же начал создавать новой республике проблемы. Прекращение поставок продуктов вынудило революционеров ввести карточную систему распределения продовольствия, построив хозяйство вне системы денежного обращения. Налоги с населения решено было не взимать. Порядка восьмисот детей пришлось отправить к родственникам в сопредельные округа Италии, чтобы не подвергать их возможным тяготам длительной блокады. Однако гениальное решение проблемы снабжения было найдено. Д’Аннунцио реквизировал местный морской флот, которым командовал дружественно настроенный адмирал Казанова, принял к себе на службу несколько десятков военных летчиков, которые самовольно слетелись в Фиуме со всех концов Италии, и сорганизовал эти силы в мобильные пиратские отряды, которые должны были захватывать проплывавшие мимо корабли или обворовывать крупных землевладельцев тех мест Италии, до которых легко можно было долететь. Флибустьерская рента, взимаемая с окрестных капиталистов, позволяла революционному обществу безбедно существовать.

Д’Аннунцио фактически стал диктатором (comandante) самопровозглашенного государства и вместе с соратниками написал для него Конституцию (Carta del Carnaro). Конституция Фиуме в соответствии с древнеримскими идеалами провозглашала создание общества, где каждый гражданин обязывался быть членом одной из десяти профессиональных корпораций. Д’Аннунцио хотел выработать принципиально новую систему властвования, децентрализованную, фрагментарную, но сведенную воедино общим принципом, наподобие музыкальной симфонии. Инструментом децентрализации должны были стать самостоятельные, автономные корпорации, которые, обособляясь, вбирают в себя однородные массы профессионалов, но, взятые вместе, образуют полный спектр имеющихся в обществе сил: ни один человек не остается вне этой системы. Через дробление, децентрализацию социального пространства предполагалось обеспечить прочный синтез, консистентный механизм централизации власти: девять корпораций (инженерно-бюрократических) полностью освобождаются от бремени принятия политических решений — за них все решают «аристократы духа», объединенные в десятую корпорацию (творческую). Стержневая идея д’Аннунцио состояла в том, что сферу политического надо полностью заместить сферой поэтического. Творческая импровизация, страсть берется в чистом виде как эссенция преобразующей мир гениальности. Политические свободы не распыляются между отдельными индивидами, а сосредоточиваются в руках избранных людей, художников, поэтов и героев. Так д’Аннунцио воплощает в жизнь ницшеанский миф об артисте, властвующем над миром. Правда, образ «сверхчеловека» при этом заземляется, рутинизируется, теряет уникальность, ибо творец действует не в одиночку, а в союзе с себе подобными, соединенными в Совет лучших (Consiglio degli Ottimi). Наряду с Советом лучших учреждался Совет корпораций (Consiglio dei Provvisori). Совместные заседания двух советов (Arengo del Carnaro) должны были созываться в чрезвычайных ситуациях с целью назначения диктатора.

Согласно Конституции гражданам гарантировались: habeas corpus (личная свобода); бесплатное начальное образование; оплата труда, обеспечивающая достойную жизнь; гражданские права в полном объеме вне зависимости от пола, расы и религиозной принадлежности; прожиточный минимум для безработных. Конституционно закреплялась своеобразная концепция прав собственности: отныне никто не мог претендовать на имущество, если оно не было приобретено непосредственно за счет личных трудовых усилий. Д’Аннунцио выдвинул лозунг fatica senza fatica («труд без утомления»); он исходил из того, что труд не должен вытеснять радостей жизни, а мистифицированный социалистами феномен «отчуждения» можно победить благодаря внедрению артистизма в саму ткань повседневной работы.

Фундаментальным принципом организации государства была объявлена музыка, поэтому карнавальные шествия не прекращались ни днем, ни ночью. Постулировался приоритет возможно более полной свободы гражданина. Права любых меньшинств гарантировались в полном объеме. Был введен абсолютный запрет на насилие. И действительно, никаких репрессий не было. Новые порядки принимались на ура. В городе сохранялась богемная атмосфера; только в последние пару месяцев всеобщая радость была омрачена на этот раз уже полной блокадой Фиуме правительственными войсками.

При всем при том восстановить житейски привычный, рутинный ход жизни после захвата города не удалось. Не работали магазины, простаивали предприятия, регулярность движения общественного транспорта не соблюдалась. Население Фиуме оказалось вне пространства буржуазной социальности. Демонстративный отказ от либерально-капиталистических принципов устройства общества сделал невозможным нормализацию городской жизни, а значит, недостижимым оказалось осуществление республиканского идеала общего дела, совместного созидательного труда равноправных граждан. Тем самым эксперимент д’Аннунцио неопровержимо доказал ошибочность противопоставления либеральных и республиканских ценностей. Там, где отрицаются либерально-буржуазные устои европейской цивилизации, республика невозможна.

Республиканская и либеральная теории нерасторжимо переплетены между собой. Они представляют два параллельных и вместе с тем взаимосвязанных направления рассуждений. Первое, берущее начало в античности, содержит размышления о том, как должно быть устроено идеальное государство и как должен вести себя разумный правитель, чтобы укрепить свою власть во имя всеобщего блага. Второе, возникшее в Новое время и развитое в эпоху Просвещения, смещает внимание в сторону взаимоотношений власти и индивида. Республиканец интересуется прежде всего формой организации государства, а либерал — содержанием борьбы индивида с властью за свою свободу. Между ними нет непреодолимого противоречия, напротив — существует давняя традиция плодотворного теоретического диалога. Нет никаких гарантий, что республиканцы будут лучше либералов справляться с проблемами обустройства общества. Тем не менее, вполне возможно, что им удастся оплодотворить либеральное, ныне преобладающее, направление европейской политической мысли некоторыми идеями классического республиканства, наподобие внедрения механизма выборов по жребию при формировании органов местного самоуправления. Но такие попытки построения неогреческого или неоримского общества, которые сопровождаются упразднением институтов либеральной демократии и капиталистической экономики, что и сделал д’Аннунцио, обречены на провал. Более того, вывернутые наизнанку республиканские идеи могут выродиться в фашизм.

Однако д’Аннунцио, как представляется, не может быть причислен к фашистским идеологам. Он подбросил дров в топку социальных преобразований послевоенного периода как убедительный критик либерализма и рационализма, его можно условно назвать политическим крестным отцом Муссолини, но философски и эстетически фашистская доктрина не соответствовала его поэтическому умонастроению. Д’Аннунцио — человек ренессансного склада, индивидуалист и эгоцентрик, в то время как фашизм изначально был идеологией, противостоявшей индивидуализму и личной инициативе. В «Доктрине фашизма» (эссе 1932 года, подписанном именем Б. Муссолини, подлинным автором которого считается Д. Джентиле) постулируется необходимость самоотрицания индивида: отдельный человек ценен постольку, поскольку он способен отождествить себя с нацией и полностью растратить себя в акте служения ей — «вне государства нет индивида»; государство — это «внутренняя форма и норма», «душа души» личности. И главный вывод: «ничто человеческое или духовное не существует и тем более не имеет ценности вне государства». В общем, для поэтического творчества и самовольного героизма д’Аннунцио в политической системе фашизма места не остается. Да, штурмовые отряды (arditi), созданные д’Аннунцио во время авантюры в Фиуме, влились в ряды сторонников Муссолини и участвовали в знаменитом Марше на Рим 1922 года. Конечно, д’Аннунцио повлиял на изменение общественного мнения в Италии и тем самым подготовил приход фашистов к власти. Но сам он к тому времени выпал из политического процесса.

Если Д. Джентиле дал теоретическое обоснование фашизма, то д’Аннунцио изобрел социальную практику фашистского вождизма с бесконечными маршами, древнеримскими жестами приветствия и стихотворными обращениями диктатора к массам, в этом смысле непосредственно повлияв на Муссолини. В общем, д’Аннунцио создал ритуально-символическую, театральную форму тоталитарного режима, не успев наполнить ее экзистенциально травмирующим содержанием. Искусственность и утопичность его государственного проекта способствовали доведению до предела, до абсурда политико-философских постулатов тогдашних правых. Шанс на обновление европейского мира на почве республиканского мифа был упущен. Тогда, в 1920-е годы, республиканские ценности были дискредитированы. Сегодня, сто лет спустя, европейская политика снова оказалась в точке выбора пути, а у республиканцев появилась возможность повлиять на этот выбор решающим образом.

Нынешний интерес западных интеллектуалов к фигуре д’Аннунцио вызван многими причинами. В нем видят и крупнейшего итальянского поэта-декадента всех времен, и военного теоретика, повлиявшего на тактику латиноамериканской герильи, и героя консервативной революции, и первого «сверхчеловека» новой постлиберальной эпохи. Наиболее интересны две интерпретации феномена д’Аннунцио. Первая, гламурная (ее выразитель — историк культуры Lucy Hughes-Hallett), упрощает и осовременивает характер поэта, наделяя его чертами распространенного сейчас типажа постмодерниста-коммерсанта вроде итальянского популиста Джузеппе Грилло, который продуманно конвертирует символический капитал в политический. Вторая, аналитическая (развитая политическим теоретиком Matteo Giglioli), предлагает видеть в д’Аннунцио человека тотально иррационального, понять которого можно только герменевтически, через исследование истории его эстетических исканий. Этот второй подход кажется более глубоким. Действительно, в рациональность д’Аннунцио трудно поверить, думается, что будет правильнее трактовать его жизненный путь как пример импровизированной экспансии эстетического в сферу политического.

В европейской культуре 1890–1910-х годов (fin de siècle) возникла стойкая реакция против классического либерализма, идеи прогресса и культа разума. Такое достижение XIX века, как эмансипация широких слоев населения, вовлечение их в политическую жизнь, создало проблему неуправляемости масс. Если на индивидуальные действия, вписанные в хорошо отрегулированную систему отношений, можно рационально повлиять, то коллективное поведение людей, не приобщенных к сложной политической культуре, не понимающих ее условностей, трудно даже предугадать. Перед интеллектуалами встала задача выработки языка общения власти с массами. Именно в этой атмосфере д’Аннунцио и создает свой образ. Он стремится стать олицетворением рока, иррациональных сил истории. Эта роль кажется ему эстетически привлекательной. Он разработал стратегию своего художественного поведения, но ее политические последствия не мог и не хотел продумывать. Республика Фиуме — материализовавшийся фантазм д’Аннунцио, продукт его эстетических, а не политических устремлений.