Беклемишевская башня, или Россия, которую мы опять потеряли

Слово «убийство» затмило остальные. Оно неточное: убивают каждый день — разбой, разборки, перепой, да мало ли. Здесь — казнь. В царской России казни были открытые, в сталинской России — громкие и рядовые, «мясорубочные», но всегда подписанные «тройкой» для как бы «легитимности». Хотя непонятно, кому она должна была быть предъявлена. В постсоветской России, которая за четверть века так и не стала просто Россией, без этого двусмысленного «пост-», политические казни всегда были замаскированы под «бытовуху». Смертельная болезнь — что ж, бывает (полоний был раскрыт, а Щекочихин «просто умер»), в других — неведомые бандиты, в первом из известных политических убийств его взяла на себя жена. Некоторые преступления удалось раскрыть: не главные заказчики, но киллеры и операторы были названы.

Впервые, в случае Бориса Немцова, казнь была построена как спектакль, как если бы она была публичной и «официальной». Под кремлевскими камерами, на усиленно охраняемой территории в ста метрах от стены и Беклемишевской башни. Не простой башни. Иван Никитич Беклемишев по кличке Берсень был членом великокняжеской Думы. «За светлый ум, за всегда удачные советы, за точное и быстрое исполнение поручений, Иван III питал к нему особенное расположение». При Василии III Беклемишев утратил свое высокое положение, «во время Литовской войны произошло открытое столкновение великого князя с Берсенем, который, по привычке громко высказывать свое мнение и давать советы, позволил себе по какому-то обстоятельству относительно Смоленска противоречить Василию III. “Поди прочь, смерд, ненадобен ми еси”, — ответил ему великий князь, и с этих пор добрые отношения между великим князем и Берсенем уже не возобновлялись».

«Ныне государь, запершись, сам-третей все дела у постели решает», — позволил себе сказать вслух Белемишев и был казнен зимой 1525 года в этом самом месте, на Москве-реке, где 27 февраля в Бориса Немцова были выпущены шесть пуль.

Авторы казни знали историю башни? Скорее всего. Если нет — совпало, перст судьбы, провал сквозь время в XVI век.

Первой реакцией Кремля, Пескова, были слова о том, что «Путину невыгодно», поскольку Немцов был «чуть более чем среднестатистическим гражданином». Похожие слова уже звучали после убийства Политковской, тогда говорил еще сам Путин. Слово «выгодно» — вообще главное слово его правления. Общество легко «пересело» на него с ельцинского «цивилизованно», вдруг прозрев, что цивилизованность — это усилия, которые все время требуются от тебя, а выгода — это то, чего требуешь ты сам. Настойчиво потребуешь — и получишь. Таким образом, водораздел гражданского самосознания сместился: живущие «с выгодой» нецивилизованные бандиты интегрировались в интеллигентное общество, хотя в нулевые годы слово «интеллигенция» усиленно маркировалось как ругательное. «Интеллигенция погубила Россию?» — называлась одна из телепередач Михаила Швыдкого. «Я не интеллигент, я профессионал», — один за другим заявляли тогдашние властители дум. Не сумевших оседлать выгоду в нулевые прозвали лузерами. А похороны Япончика показывали по федеральным каналам так подробно, будто он занимал важнейший государственный пост.

Незаметно выгодой стало измеряться все. Почему писатель N против Новороссии? Потому что публикуется за границей и получает там гонорары. А писателя NN, который за Новороссию, «патриотический карман» кормит, видимо, сытнее, чем западные гонорары, но об этом говорить не принято. Вспомнишь тут Синявского с Даниэлем и Пастернака, «продавших родину за тридцать серебренников». Крепостные не имеют права отлучаться с места без дозволения хозяина. Сегодня время идет назад, проскочив 21 августа 1991 года и остановившись на 19-м — путче, ГКЧП. И так и продолжает ползти назад.

Что я помню из языковых клише брежневских времен? «Тарковский — это для первых двух рядов Дома кино». «Театр на Таганке — не искусство, а фрондерство», «Бродский вторичен, это литературщина, останься он в СССР, мог бы стать поэтом». «Солженицын — литературный власовец». «Сахаров — предатель». Все, кем мы гордимся в России XX века, в риторике тогдашней власти и вечно поддакивающей массовки были облаяны и оболганы или расстреляны, посажены, сосланы, высланы. В 90-е годы «здешние» и «тамошние» (упоминания о которых исчезали из советской прессы и титров фильмов, их лишали гражданства и прописывали статью «измена родине») в сознании общества воссоединились. Мы все — Россия. К сожалению, «Русский мiр» явился противоположностью той России, которую мы опять потеряли. Русский мiр сказал: если мы не можем получить выгоду добром, получим ее силой. И приступил к действию.

На вопрос «Кому выгодно?» — по поводу казни Немцова — власть и семенящая за ней часть общества отвечают: 1. Не Путину. 2. Оппозиции, Западу, Обаме. Без Обамы, но тот же словесный кисель лился и после убийства Политковской. Организатором признан (и осужден) бывший руководитель секретного подразделения московского ГУВД Павлюченков. Если говорить об этой проклятой «выгоде», то отнюдь не оппозиция стала ее бенефициаром: все эти годы государство только последовательно маргинализировало «несогласных». Кадыров, в чью сторону смотрели тогда в связи с чеченской тематикой статей Политковской, только расцветал, а оппозиция отправилась в аут.

Вообще, на месте власти я бы не напирала на «выгоду» в случае терактов (политические убийства, разумеется, ими являются). Кому были или оказались выгодны взрывы жилых домов в сентябре 1999 года, а?

Эволюция власти прослеживается не только в постепенном ужесточении режима, но и в этих самых прискорбных «происшествиях». Поначалу робких, потом все более дерзких. Более демонстративного, чем расстрел Немцова, и быть не может.

Владимир Пастухов написал о предполагаемых им авторах казни: «Эти люди не просто хотят своей доли власти, они хотят воплощения своей мечты, если не во вселенском, то хотя бы во всероссийском масштабе. Вся Россия, по их мнению, должна стать Донбассом, и всякий, кто к этому не готов, поневоле становится их оппонентом.

Путин пока к этому не готов, и поэтому растет раздражение (посмотрите на эволюцию взглядов “шестерки” Стрелкова (Гиркина), что уж говорить тогда о том, что происходит в душе “генералов” этой войны). А вместе с раздражением растет желание поставить Путина в такое положение, когда он вынужден будет даже не пойти, а побежать стремглав в политический ад.

Так получилось, что если и есть сегодня силы, заинтересованные в том, чтобы в России начался ну хоть какой-нибудь Майдан, то это вовсе не либералы, американцы и прочие “чистюли”. Майдан нужен сегодня “черносотенцам” для того, чтобы подтолкнуть Путина к активным действиям».

Алексей Навальный сужает круг подозреваемых: «Я считаю, что Немцов был убит участниками правительственной (спецслужбы) или проправительственной организации по приказу политического руководства страны (включая Владимира Путина)».

Одно ясно: без участия, содействия спецслужб, тех или других, и на ответственном уровне, убийство политика в таком месте произойти не могло. Будь это антимайдановцы» или «борновцы», да и кто бы ни был, они не могли рассчитывать на то, что, по собственному почину совершив убийство, останутся не замеченными камерами и «наружкой» и не будут схвачены через полминуты. Но они спокойно уехали, даже не меняя машину и не прячась по подворотням. Они были уверены, что им дадут уйти. А уж была это месть за все доклады (был готов, по словам Яшина, и новый, по Украине) и марши или послание Путину, чтоб никаких «Минсков», а шел бы до Киева, а потом и Вашингтона (так эти товарищи пишут), — кто знает. Кто-то, разумеется, знает, но нам к этому знанию доступа нет. Посмотрим на грядущую «выгоду».

Обличительные клише из советской эпохи я вспоминаю в последнее время неслучайно. Дело в том, что начиная с «перестройки» и далее по нарастающей общество переставало воспринимать себя как «мы» и «они». Все эти «я Пастернака не читал, но скажу» произносили «они» — которые «как мать вам говорю и как женщина». Их было абсолютное большинство. Но в одночасье не мы и они, а условные «все» стали поминать добрым словом вышедших на Красную площадь в 1968 году «семерых смелых». «Все» пели Цоя, любили Высоцкого, Галича и Окуджаву, чтили Сахарова, ужасались сталинизму (так был настроен тогда телевизор), а если у кого были другие мнения («плюрализм»), то можно было и обсудить, и поспорить. В обществе возник диалог. Путину он не понравился, и он постепенно отводил стрелки назад, все дальше и дальше, дошли до 1930-х.

Год назад «мы» и «они» снова стали разными обществами, но гораздо более агрессивными, чем в брежневском «застое». В соцсетях, заменивших советские «кухни», диалог по инерции продолжался, но это уже были сплошное хамство и ругань. С «их» стороны сыпались упреки: «вам надо, чтоб вам только поддакивали, потакали, только в своем кругу способны разговаривать?». Невольно обозначившиеся «мы» (часто знакомые только виртуально), напротив, к сталинистам-прохановцам-кургинянцам-дугинцам-антисемитам-новороссцам в дискутанты не набивались. Я, по крайней мере. Но продолжала считать, вопреки очевидному, что по-прежнему есть общий социум минус отморозки со всех сторон. А сейчас, начитавшись «рад его смерти, хоть бы их всех завалили», вспомнила 80-е, когда мысли общаться с подобным контингентом у меня не возникало вовсе, и да, я снова хочу общаться только с этическими единомышленниками, со «своими», как бы мало их ни было. «Башню из слоновой кости» можно теперь переименовать и в Беклемишевскую.