Все, что вы хотите знать про американского профессора, но боитесь спросить

Лев Усыскин беседует с Михаилом Нoсоновским, профессором колледжа инженерных и прикладных наук Висконсинского университета в Милуоки, специалистом по физике трения, адгезии и гидрофобии.

— Михаил, давайте попытаемся описать окружающую вас американскую университетскую среду в координатах стандартных жалоб ваших российских коллег. Начнем при этом с самой яркой — жалобы на денежную сторону вопроса. Мало платят. Приходится работать на стороне или прибегать к рентным доходам — типа репетиторства абитуриентов (не знаю, сейчас сохранилось или нет). А вот на Западе — там, де, платят много. В связи с этим расскажите о системе доходов и оплаты труда в американских университетах. Отличия, достоинства, недостатки.

— Я работаю с 2009 года на факультете прикладных и инженерных наук в Висконсинском университете в Милуоки. Работа профессора или доцента в Америке включает три компонента: преподавание, научную работу и организационную или общественную работу (“service”). Обычно, с точки зрения администрации и устава, в соотношении 40%-40%-20% или 50%-25%-25%, но это, конечно, формальные цифры.

— Что такое эта общественная работа?

— К «сервису» относится работа в разных комитетах, подготовка документов, например для аккредитации программы, мероприятия вроде профориентации будущих студентов и сервис для профессии: рецензирование, подготовка научных конференций. Например, я состою в комитете на кафедре, который занимается вопросами программ для аспирантов и подготовкой аспирантских экзаменов, в общеколледжском комитете по апелляциям студентов, куда попадают жалобы студентов на несправедливые оценки, и в общеамериканском комитете отделения трибологии (науки о трении) американского общества инженеров-механиков, который готовит американские конференции по трибологии, награды в этой области, издание журнала и тому подобное.

— И как это все оплачивается?

— Что касается зарплаты, то, с одной стороны, как это бывает везде и всегда, у нас тоже постоянно жалуются на маленькую зарплату. С другой стороны, она все же достаточно приличная, примерно как зарплата у профессионалов (инженеров, программистов, менеджеров среднего звена) в индустрии. Но в науку и в университет люди обычно идут не за зарплатой, ведь добиться той же зарплаты в индустрии обычно — более легкий путь. Университетская работа дает возможность самореализации и определенную независимость, когда у тебя нет начальника, который указывал бы тебе, каким проектом заниматься, и ты можешь более-менее заниматься, чем хочешь. То есть, конечно, есть декан и завкафедрой, которые распределяют, например, преподавательскую нагрузку, но в твою научную работу или работу с аспирантами никто не вмешивается. Зарплаты в университете в Америке обычно раза в полтора выше, чем в развитых странах Европы, к тому же в таком месте, как Висконсин, жизнь относительно дешевая, дома не слишком дорогие. Скажем, приличный дом в хорошем районе стоит от 200 тыс. долларов, наверно, как небольшая квартира в Москве или Питере, новая машина — в районе 20 тыс., не слишком дороги и другие товары и услуги. Профессорам и доцентам обычно платят зарплату за академический год, девять месяцев. Три летних месяца считаются формально неоплачиваемым отпуском. И это действительно отпуск — вы можете уехать куда-нибудь и не появляться на работе три месяца. Но большинство профессорско-преподавательского состава предпочитают набирать какие-то внешние заказы или гранты и получать дополнительную, летнюю зарплату. Вы можете из собственных дополнительных источников, таких как гранты, через университет иметь летнюю зарплату, но она не должна превышать вашу номинaльную зарплату, то есть 1/9 от номинальной зарплаты в месяц. Я думаю, начальная зарплата «молодого» ассистант-профессора на сегодня у нас 85–90 тысяч за девять месяцев, зарплата полного профессора может быть разной, но типичная в районе от 120 тыс. за девять месяцев. Кстати, поскольку у нас государственный (в собственности штата Висконсин) университет, все зарплаты не являются тайной, они публикуются на специальном сайте. Короче говоря, у вас зарплата, скажем, 90 тысяч за девять месяцев (или 10 тыс. в месяц). Если у вас есть гранты или еще какие-то источники, то вы можете ее повысить за счет летней зарплаты, выходит, максимум, 30 тыс. дополнительно за три летних месяца, если у вас много грантов. Это зарплата через университет.

— Не вполне понял, а эта вот зарплата в основное время — она от чего зависит, какие в ней составляющие? Как она связана с привлеченными грантами?

— Повышается ли ваша зарплата или же остается неизменной много лет, зависит от вашей продуктивности (гранты, публикации, выпущенные аспиранты, отзывы о преподавании) и от того, насколько в вас заинтересованы. У нас обычно повышают зарплату на 1% каждый год всем, кто минимально справляется с обязанностями. Это не компенсирует даже инфляции. И бывают годы, когда даже этого повышения нет, когда в штате сокращения бюджета. Были даже годы, когда объявляли furlough — «фурло» на 3% из-за сокращения бюджета. Это красивое слово означает неоплачиваемый отпуск, но в случае профессоров вы не имеете права брать эти неоплачиваемые дни в те дни, когда преподаете, а общее количество обязанностей у вас не уменьшается, поэтому «фурло» — это просто сокращение зарплаты на 3%, а не отпуск. Любое же повышение зарплаты выше этого 1% зависит от ваших достижений за год, и гранты — всегда самое весомое достижение.

Например, если у вас есть предложение работы из другого университета с зарплатой на 25% выше, то ваше начальство может резко поднять вам зарплату, чтобы вы не уходили, а может и не сделать контрпредложения. Но так, наверно, на любой работе? Ценят прежде всего тех, кто приносит внешние деньги. Собственно, только эти люди и имеют шанс получить предложение работы из другого университета, потому что везде рады принять профессора с уже готовой финансируемой программой исследований.

— Какую долю рабочего времени занимает писание заявок на гранты? Можно ли как-то оценить КПД писания заявок?

— Писание заявок на гранты занимает много времени. КПД здесь оценивать сложно, потому что, так же как в бизнесе, «магическое число — единица» (важно найти первого покупателя для вашей технологии, если он есть, то будут и другие, и вы сумеете со временем выгодно продать вашу компанию большим игрокам). Думаю, что если одна из 20 ваших заявок получает финансирование, то дела у вас не так плохи.

— Все же уточню мой вопрос: заплата как-то жестко, формулой связана с объемом привлеченных вами грантов или же лишь субъективно соотносится с этим объемом теми, кто начисляет эту зарплату?

— Нет, основная зарплата жестко не связана. А про летнюю зарплату, которую вы сами себе платите из гранта, я уже сказал выше. Кстати, эта летняя зарплата платится летом, но это не значит, что работа по гранту проиcxодит летом. Скажем, у меня есть грант на разработку новых покрытий для водной индустрии, работает по этому гранту аспирант в течение года и получает зарплату-стипендию, а в бюджете заложено, что за общее руководство я получаю две недели летней зарплаты. В течение года нельзя платить профессору выше установленной зарплаты, даже если он дополнительно работает, поэтому доплачивают летом.

— Можете ли привести пример каких-то серых будней: «вот в настоящее время я работаю по двум темам, гранты на которые я выиграл тогда-то и тогда-то, кроме того, за месяц я должен подготовить заявки на гранты туда-то и туда-то»?

— У меня с грантами ситуация считается не самой удачной по нашим меркам. За шесть лет у меня был небольшой грант на год от консорциума индустрии магнитных лент, был многолетний грант, совместный с коллегой (который был основным заявителем, Principle Investigator, а я созаявителем, co-PI), от центра Национального фонда науки (NSF) на новые «биомиметические» покрытия, был грант с другим коллегой-строителем, на новый водоустойчивый нанобетон, и было три крупных внутренних гранта: два от университетского фонда развития науки, Research Growth Initiative, и один — от компании Bradley через University Foundation, «общественного фонда», который существует при университете и занимается фандрайзингом для университета в компаниях и у частных спонсоров. Поскольку университет государственный, такой фонд должен быть отделен от университета (чтобы не путать бюджетные деньги с частными), но такой грант многие все равно считают «внутренним». Мне этих грантов вполне хватает. Но поскольку крупных внешних грантов, где я был бы главный PI, у меня нет, некоторые люди говорят обо мне: «У Носоновского самая высокая на кафедре цитируемость и много публикаций, но внешних денег он под свое имя не приносит». Поэтому я продолжаю работать над этим, пишу десятки заявок каждый год.

Есть еще такое казуистическое рассуждение, когда начальники вам говорят, что грант, мол, сам по себе не важен. Hо поскольку гранты распределяют обычно закрытые комиссии, состоящие из ваших профессиональных коллег, то грант является показателем вашего признания коллегами в научной области. Поэтому, даже если тебе конкретно деньги и не нужны, ты все равно должен приносить гранты, поскольку это показатель твоего научного статуса: известен ли ты в научном мире, уважают ли тебя коллеги? Конечно, это не совсем правдивое рассуждение, ведь можно пользоваться уважением, но на конкретные гранты в конкретных комиссиях не вписываться по разным причинам, например, потому что твоя тематика отличается от модной, или потому что ты теоретик, а деньги дают экспериментаторам, или просто не принадлежишь к правильной группировке. В целом, давление на молодого профессора со стороны начальства и старших по званию коллег с требованием грантов — большое. Вам постоянно напоминают, что вы должны приносить гранты, ставят в пример коллег, которые приносят, и так далее. У нас на ежегодном собрании всех преподавателей колледжа (это около 70 человек) в торжественной обстановке, с аплодисментами, дают почетные грамоты 10 профессорам с самыми большими research expenditures за прошедший год, т.е. тем, кто больше всех принес и потратил денег на исследования. Есть также «клуб миллионеров»; тем, кто за все время работы принес больше миллиона долларов внешних денег, дают выгравированный памятный знак в рамочке. Никому такой упор на деньги вместо разгадок тайн природы, ради которых, по идее, существует наука, не кажется дурновкусием. Но это не значит, что ценят только деньги, когда я опубликовал что-то в Nature или выпустил монографию, меня тоже поздравляли администраторы.

— Это все про зарплату через университет…

— Наверно, есть люди, которые помимо этого пытаются заниматься и внешней работой, скажем, консультированием каких-то компаний. Я этого никогда не делал. Это делать можно, но вы обязаны отчитываться о внешних доходах, университет не вмешивается, но и не хочет, чтобы вы на полную катушку в рабочее время занимались посторонней работой; для карьеры в университете это в зачет не идет. Некоторые профессора также открывают стартап-компании по внедрению тех или иных научных прикладных идей. Это поощряется, университет помогает вам найти потенциальных заинтересованных покупателей и инвесторов. Потому что университет принадлежит штату, его цель — помогать экономике штата. Но стартапы — это дело сложное, в большинстве случаев они никакой прибыли не приносят. Я этим никогда не занимался, бизнес не для меня, я считаю, что пришел в университет, чтобы заниматься наукой.

Основные жалобы на зарплату иcxодят от среднего звена преподавателей. Обычно на начальные позиции ассистант-профессоров стараются нанимать перспективных молодых людей в возрасте 30–40 лет, которые либо имеют какие-то гранты, либо занимаются чем-то, что имеет хорошие шансы получить гранты. Соответственно, чтобы их привлечь, приходится им платить на уровне. А люди, которых приняли на работу 10–20 лет назад и которые уже имеют постоянный контракт, теньюр, зачастую снижают активность, ведь их приняли на работу, когда не было установки «гранты любой ценой». Поэтому иногда складывается ситуация, что молодой 35-летний Assistant Professor, только принятый на работу, получает 90 тыс., а 50-летний Associate Professor, отработавший 20 лет, — только 85. Это называется salary contraction и многим не нравится, потому что вызывает если не конфликты, то определенную моральную напряженность.

Нужно сказать, что для администрации вакансии инженерных профессоров имеют смысл нe сами по себе, а потому что ожидается, что они будут приносить внешние контракты или гранты. Администраторы забирают оверхед с каждого гранта, примерно треть, которую университет забирает себе, она идет на оплату университетских накладных раcxодов: электричество да отопление, ремонт помещения да зарплата администраторов и секретарей. Основная сумма вашего гранта идет также на стипендию вашим аспирантам и на оборудование, которое тоже принадлежит университету. Короче, гранты и внешние контракты выгодны университету. Под их ожидание и создаются вакансии инженерных профессоров. Поэтому стараются принять на работу людей, занимающихся чем-то деньгоемким. У нас на отделении механики, например, все больше принимают людей, занимающихся не механикой в классическом понимании (когда пишут и решают уравнения), а биомедицинскими исследованиями: током крови, лекарствами, моделированием роста опухолей и т.п. Потому что в медицине и медицинских исследованиях — самые большие деньги, здоровье ведь дороже всего. Хорошо ли это для развития механики как науки, можете судить сами.

— Второе. Связанное с преподаванием. Тут целый комплекс жалоб: чрезмерная нагрузка на преподавателя, низкий уровень учащихся, невозможность проявить принципиальность в требованиях. Что тут иначе в Америке?

— Формально преподавание должно составлять, как я уже сказал, 40 или 50% от ваших усилий. То есть (если предполагать 40-часовую неделю), выходит, 16–20 часов. Но это, конечно, не только лекционные часы, вы ведь тратите время на подготовку к лекции, проверку заданий, консультационные часы со студентами. На практике у нас преподают два курса по две лекции, в сумме пять астрономических часов в неделю. Я преподаю в этом семестре теорию машин и механизмов (которую в Америке называют «механический дизайн») и теорию колебаний. Полагаю, что это значительно меньше, чем в российских вузах. Кроме того, профессор, у которого есть гранты, часто может выкупить преподавательские часы. То есть он вносит деньги и преподает только один курс (два с половиной часа лекций в неделю). Бывает, и что вообще ни одного.

— А все ли профессора занимаются исследованиями? Нет ли напротив «чистых» преподавателей, не ведущих научной работы?

— Кроме профессоров бывают просто лекторы («инструктора»), которые не занимаются научной работой, а только преподают, раза в два больше, чем профессора и за меньшую зарплату, зачастую более профессионально, чем профессора. Администрации, вообще говоря, выгоднее поручить преподaвание инструкторам. А от штатных профессоров администрация ожидает, что те будут приносить внешние деньги или, по крайней мере, повышать репутацию и престижность университета важными публикациями. Бывают и ситуации, когда профессор предпенсионного возраста перестает заниматься наукой и объявляет себя «хорошим, популярным преподавателем». Это особенно характерно для тех, у кого английский язык родной и кто не имеет международной известности как ученый. То есть для местных людей из Висконсина, которые по каким-то причинам давно оказались профессорами, но остаются людьми локального, а не международного масштаба. Всегда кто-то лучше преподает, кто-то лучше находит гранты, а кто-то лучше публикуется. Всех под одну гребенку не подстрижешь.

— А могут быть отдельно оплачиваемые преподавательские подработки? Скажем, беретесь читать дополнительный курс или вас приглашают прочесть курс в другом учебном заведении, помимо основного места работы? И еще, как оплачивается участие в приеме экзаменов?

— Конечно, бывают иногда дополнительные обязанности, за которые либо платят летнюю зарплату, либо сокращают преподавательскую нагрузку. Собственно, есть и летнее преподавание, ускоренный семестр шесть недель, за который платят дополнительные деньги, если вы добровольно за это беретесь. Административная работа, скажем, зав. кафедрой, компенсируется месяцем летней зарплаты и немного сокращенной нагрузкой, и тому подобное… Про экзамены — в конце каждого курса есть экзамен. А вступительных экзаменов здесь нет. Для абитуриентов есть общеамериканские тесты, аналог ваших ЕГЭ, которые проводит частная фирма (в Америке принято роль государства во всем сохранять минимальной), и есть средний балл аттестата у выпускников школ.

— И каковы эти студенты?

— Undergraduate students, т.е. те, кто учится на степень бакалавра, у нас старательные, но не всегда сильные в плане математической подготовки. Полагаю, то же вы можете ожидать от инженерных студентов в провинциальном техническом вузе в любой стране. Многие из них получают высшее образование в первом поколении. В основном у нас это белые молодые люди (девушек, наверно, на наших инженерных специальностях меньше 10%). Они зачастую знают гораздо больше меня про то, как устроен автомобиль, но при этом не знают, чему равна производная логарифмической функции. Но они (или их родители) платят за учебу и стараются учиться. Пока на нашем отделении набор студентов только растет, и они практически все находят работу, работают в местных компаниях, таких как «Харли-Дэвидсон», General Electric-Health, Rockwell Automation, Johnson Controls, или идут учиться дальше в graduate school.

— А несколько слов о том, откуда они берутся: что перед этим оканчивали, как происходит набор на обучение?

— Из местных школ. У нас планка отбора не очень высока, а обучение относительно недорого, поэтому к нам часто попадают те, кто не смог поступить в более престижные университеты либо кто хотел учиться именно в Милуоки и никуда не уезжать. Кстати, даже государственные школы здесь очень дифференцированы, не говоря о частных. Помимо того, что школы в приличном пригородном районе очень отличаются от школ в трущобах (ведь школы финансируются из местных налогов жителей микрорайона, поэтому где живут богатые, там и школы богатые), но и в одной и той же школе бывает несколько разных уровней программ. Скажем, в школе, где учится мой ребенок, есть четыре уровня математики: для догоняющих, обычный, «ускоренный» и уровня колледжа. Кто-то в 11-м классе изучает мат. анализ или химию по программе колледжа, а кто-то изучает таблицу умножения и природоведение. Это влияет на будущую судьбу студентов, принимают ли их в престижный колледж.

Часть студентов — иностранцы, например, из таких стран, как Саудовская Аравия или Кувейт, где король или эмир оплачивает студентам учебу в Америке.

— Магистранты?

— Что касается graduate students, то есть мастерантов и докторантов, то с ними ситуация другая. Значительная часть мастерантов — вечерники, которым их компания оплачивает учебу на мастерскую степень. Они более серьезны, поскольку имеют опыт работы. Что касается докторантов (аспирантов), то в большинстве это иностранцы, в основном из Индии, Китая, Ирана и других стран. В этих странах считается престижным поехать на учебу в аспирантуру в США. Поэтому приезжают лучшие и более-менее хорошо подготовленные. У них обычно нет денег оплачивать учебу, поэтому университет дает им стипендию в обмен за черновую научную или преподавательскую работу. Вот для этого, в частности, и нужны гранты.

— А для них какова процедура приема?

— Иностранцы сдают стандартные экзамены (их давно уже можно сдавать в американских центрах в самых разных уголках мира), присылают документы. Процедура приема в аспирантуру для них не отличается от американцев. С той, конечно, разницей, что им нужна виза, и пока университет не гарантирует им стипендию, они не могут получить визу, если своих денег у них нет.

Они хорошие студенты, хотя, честно говоря, я не слышал, чтобы кто-то из наших недавних выпускников-докторов стал крупным ученым. Правда, один из наших давних выпускников стал нобелевским лауреатом (Джек Килби, изобретатель карманного микрокалькулятора, принтера и микросхемы), другой наш известный выпускник, Сатья Наделла, сейчас глава «Майкрософта».

В целом наше начальство большое внимание уделяет предпринимательству, развитию инициативы. Скажем, я никогда не слыхал, чтобы у нас проводились студенческие олимпиады по математике, или по механике, или по программированию. А конкурсы студенческих бизнес-проектов и идей стартапов проводятся и рекламируются постоянно, как будто это факультет бизнеса, а не прикладных наук.

Конечно, как и везде, у нас есть проблема grade inflation, когда студенты получают «пятерки» за то, за что 50 лет назад и «тройку» могли бы не поставить. Мне как преподавателю легче поставить высокую оценку, чем получить жалобы или конфликт со студентом. В конце семестра студенты заполняют анонимные анкеты и проставляют «оценку» преподавателю, зависящую от его или ее популярности, от ожидаемой ими оценки на экзамене, от общего иx ощущения, выучили ли они что-то полезное для себя. Они ведь наши клиенты, они платят деньги, a мы получаем зарплату. Студенты уважительно относятся к профессорам, но средневековых отношений «Учитель-Ученик», когда учитель — бог для студента, давно нет, мы все больше — сфера обслуживания. Эти эвалюации, оценки от студентов, внимательно изучаются, администрация придает им большое значение. То есть, если вы постоянно непопулярны у студентов, у вас могут возникнуть проблемы.

— Третья ламентация. Занятия научными исследованиями. Уже отчасти нами затронутые жалобы на ограничения финансирования и на ограничения источников финансирования — скажем, по каким-то направлениям существует монополизм источников, что порождает коррупцию и прочие неприятные вещи. А что в Америке? Сколь легко найти финансирование?

— Я бы начал с того, что все же не для любой науки нужны большие деньги. Для занятия математикой денег не надо. То же касается очень многих других областей: теоретической физики, прикладной математики, компьютерных наук, теории управления. Есть очень много задач, для решения которых не нужно сложного оборудования и больших денег. Что касается механики, то в том виде, как мы ее изучали во времена нашей молодости, это была математическая наука, целью которой было создание механических моделей, то есть уравнений. В наше время такая механика менее востребована. Администраторы пытаются развивать те направления, в которых есть приличные деньги и гранты, поскольку гранты приносят оверхеды. В нашей области это все, связанное с биомедицинскими исследованиями (от расчета тока крови в артериях до графеновых детекторов вируса Эболы и до охраны труда и предотвращения подскальзывания), с энергетикой (от ветроэлектростанций до литий-ионных аккумуляторов) и, поскольку мы находимся на Великих озерах, с пресной водой (от очистных сооружений до водопроводных труб и до детекторов примесей с использованием нанокомпозитов). То есть ставки профессоров создаются в расчете, что профессор будет приносить внешние деньги. Зачастую для администраторов уровень научной работы определяется количеством потраченных денег, research expenditures. Это приводит к тому, что люди, у которых много денег, но, может быть, не такие хорошие научные достижения, нет значительных публикаций и результатов, зачастую получают продвижение по службе раньше, чем те, у кого есть важные цитируемые публикации и результаты.

Вся эта необходимость искать деньги — результат того, что государство (наш штат Висконсин) все в меньшей степени поддерживает университет. Если 30 лет назад государство субсидировало до половины университетского бюджета, то теперь только 18%, и продолжает эту долю сокращать. В обмен на эти субсидии, разумеется, университет предоставляет льготную (заметно ниже рыночной) цену на обучение для жителей штата. Висконсин традиционно славился доступным народным образованием (the Wisconsin Idea), но в последние пять лет к власти в штате пришли правые, то есть республиканцы, которые придерживаются линии на сокращение налогов и поддержку бизнеса, а не социальной сферы, к которой относится образование.

— А кто является грантодателем? Какова доля правительственных структур? Частных? Бывают ли иностранные гранты?

— Гранты бывают из самых разных источников: и федеральные правительственные, и местные, и внутриуниверситетские, и от общественных организаций. Кроме того, у инженеров нередко под видом грантов проходят контракты с индустрией — хоздоговора, когда предприятию проще заказать какой-нибудь расчет или экспериментальное измерение в университете, чем делать в своей лаборатории. Тут бывает некая натяжка, поскольку серьезной научной новизны в таких рутинных расчетах обычно нет, но в университете они проходят по статье «научная работа», все рады деньгам. А стандартные большие грантодатели — это федеральные Национальный фонд науки (NSF), Министерство энергетики (DOE), Национальный институт здравоохранения (NIH), армия. Они рулят американской наукой, получить их гранты сложно. Как там в Вашингтоне (точнее, Арлингтоне) это происходит — отдельный вопрос, я не слишком это знаю. В NSF гранты распределяют директора программ, обычно это профессора, которые на несколько лет взяли отпуск и приехали работать в Вашингтон. Они собирают панели рецензентов, человек по 15, приглашают профессоров по своему списку приехать на день-два и рецензировать проекты (я один раз в жизни был на такой панели). Все они ходят важные, все с ними хотят дружить. Грант — это одновременно и награда (award), и заказ на работу. Но гранты — тоже не панацея, даже когда они есть, они быстро заканчиваются, их постоянно не хватает (как всегда с деньгами), аспирантов приходится перебрасывать с одного на другое.

A иностранные гранты бывают обычно на развитие какого-то международного сотрудничества. Вот в России одно время, при Медведеве, были программы сотрудничества с соотечественниками в нанотехнологиях, Сколково и подобном. Но иностранные гранты — это все же экзотика.

— Имеет ли место коррупция в распределении грантов на исследования?

— Что же касается коррупции при распределении грантов, то с откровенной коррупцией я не сталкивался. Существуют многочисленные строгие правила, направленные против конфликта интересов, непотизма, местничества или «откатов». Существуют сдержки и противовесы, «разделение властей», общественный контроль, чтобы не получалось, что те, кто распределяет деньги, и те, кто их тратит, — одни и те же люди. Но в то же время за закрытыми дверями, конечно, процветают борьба под ковром и politics (это американское слово правильнее всего переводить как «интриги»), когда проталкивают свою группу, и подобное. Конечно, как всегда и везде, зачастую финансируется всяческая разрекламированная ерунда или те, кто имеет связи. Без связей финансирование найти очень трудно.

И еще, об этом не принято говорить, но я думаю, что добиться успехов, особенно на начальных этапах академической карьеры, можно, только если у вас есть старшие покровители или менторы, которые вам помогают, сеть знакомств. Это не обязательно «блат» в плохом смысле слова, это может быть ваш научный руководитель, или кто-то из влиятельных соотечественников, или старший коллега, восхищающийся вашими работами. Но если у вас нет покровителя, который вас проталкивает и готов замолвить за вас словечко, то ваши перспективы плохи, знаю это по собственному опыту.

— Третья с половиной вещь. Угнетающий многих мелочный контроль, регламентация всего и вся, необходимость писания немыслимого количества никому не нужных бумаг.

— Американцы традиционно — люди практичные и ориентированные на результат. Бюрократии здесь, думаю, поменьше, чем в Европе. Вообще система более гибкая, чем в Старом Свете: меньше госструктур, меньше бюрократии. Но бессмысленной писанины и здесь немало. Скажем, раз в пять лет каждая программа должна проходить добровольно-принудительную аккредитацию. В Америке нет Гоcкомвуза, и аккредитация не государственная. Ее проводит общественная организация, называемая ABET. Она требует огромное количество странных и довольно бессмысленных бумаг по каждому из преподаваемых курсов, и заполнение их — изрядная головная боль для кафедры. Другой пример — в университете штата любая работа, скажем, по изменению чего-либо в лаборатории (провести трубу, построить перегородку) или просто чтобы починить лифт в здании, затягивается надолго, поскольку требует множества согласований. Госучреждение имеет право нанимать контракторов только из определенного утвержденного списка. Или вот при покупке авиабилетов из своего гранта вы не можете сами заказать билет на Expedia.com в Интернете, а должны пользоваться только утвержденной фирмой-контрактором. Все это не смертельно, но создает определенные неудобства.

— А насколько самостоятелен человек в плане выбора направлений исследований? Влияет ли начальство на его тематику?

— Вы полностью самостоятельны в плане выбора направлений исследований. Начальство это вообще не интересует, его интересует только результат: приносят ли ваши исследования деньги, выпускаете ли вы мастерантов и докторантов, публикуетесь ли.

— Связанный вопрос — в какой степени ученый может распоряжаться средствами своего гранта? Должен ли он согласовывать траты на командировки, покупку книг и оборудования, наем подрядчиков и т.д.? В какой степени здесь — свобода рук?

— Профессор полностью распоряжается средствами своего гранта, хотя, конечно, должен тратить их целевым образом. Это же относится и к другим средствам, например, когда меня приняли на работу, мне дали в распоряжение бюджет 50 тысяч, который я мог тратить по своему усмотрению на поездки на конференции или на покупку какого-то недорогого оборудования: компьютеров в офис, недорогих приборов. Я ездил на интересные и полезные научные конгрессы в Японию, в Рио-де-Жанейро, в Европу. С точки зрения администрации, это инвестиция. Они думают, что вы поедете на научный конгресс, заведете там профессиональные связи с учеными, а потом вам, благодаря вашим связям, дадут гранты. Поэтому вам доверяют, в ваши дела не вмешиваются. То есть завкафедрой и зам. декана должны подписать ваш запрос на командировку, но если вы платите из своего фонда, то их интересует только непрерывность учебного процесса: что формально вы нашли кого-то, кто подменит вас на лекциях, или перенесли лекции и т.п.

Некоторые ограничения есть со стороны штата: вы можете покупать что-либо (включая авиабилеты) только у утвержденных поставщиков, которые, по идее, должны давать штату более низкую цену, но на практике это не всегда так. Вы не можете купить принтер или клавиатуру для своего компьютера в любом магазине, а только в утвержденном по списку. Скажем, я пару раз забывал про этот список и покупал что-то в обычном Best Buy или Office Depot. Мне потом приходил запрос из университетского отдела покупок с аудитом: объясните, что да зачем вы там купили, где этот принтер находится, да пообещайте никогда больше так не делать. Однажды я, не зная об изменении правил, заказал авиабилеты в Европу на сайте «Экспедии», чего делать, оказывается, нельзя, хотя там может быть дешевле. Зам. декана по хоз. части сделал мне «выговор» и заставил подписать письмо, что я предупрежден и что в следующий раз мне расходы не компенсируют, если я буду пользоваться неутвержденным бюро путешествий… Множество длительных согласований может потребоваться при покупке оборудования дороже 5 тысяч долларов, что считается «капитальной инвестицией». А оборудование дешевле 5 тысяч, компьютеры например, вы можете купить или, наоборот, выбросить старое без согласования с начальством. Конечно, если вы начнете этим злоупотреблять (например, уносить домой купленные по гранту компьютеры), то рано или поздно нарветесь на какие-нибудь неприятности.

Многие в университете думают, что утвержденные поставщики — это друзья губернатора. Например, один наш профессор возмущается тем, что бумагу для принтеров и ксероксов нам поставляет фирма, принадлежащая братьям Коч, известным консервативным «олигархам» — сторонникам республиканцев и губернатора Волкера, демонизируемым либеральной прессой. Но я надеюсь, что эти возмущающиеся неправы и коррупции здесь нет.

— Вообще, если можно, — про самоуправление и т.н. академическую свободу…

— Университет, согласно уставу, — это non-profit организация, т.е. его цель не прибыль, а выполнение определенной миссии, как у общественной или религиозной организации или школы. Но на практике каждый администратор пытается повысить именно доходность своего участка, тем более что у инженеров, в отличие от, скажем, гуманитариев, для этого много возможностей. Университет — это не корпорация, а самоуправляемая организация, как коммуна, потому что в университете существует “shared governance” — система комитетов и самоуправления на разных уровнях, система разделения власти. Во многом это то, что предотвращает коррупцию. Скажем, если в промышленной корпорации 97% власти принадлежит руководителю, CEO, а 3%, скажем, профсоюзам, то в университете, допустим, только 80% власти принадлежит канцлеру (ректору), а 20% рассредоточено в других коллективных центрах. В результате канцлер не всегда может делать, что хочет: увольнять неугодных ему подчиненных, отменять какие-то программы и тому подобное. Конечно, причина этого в специфике научной жизни, ей нельзя управлять директивно, она требует самоуправления. Но многие сторонники рыночного капитализма полагают такую систему неэффективной и хотели бы в идеале, чтобы политики назначали канцлера, а у того было бы 100% власти делать, что он хочет, и полная ответственность перед губернатором штата.

— Отчасти это похоже на недавнюю реформу в Российской академии наук, когда решено было отобрать у никому не подчиняющихся академиков полномочия управлять всем академическим имуществом и деньгами и создать новую организацию, ФАНО, напрямую подчиненную президентской вертикали власти.

— Разница, конечно, в том, что губернатор Висконсина не имеет такой абсолютной власти, как российский президент. Здесь сильное гражданское общество, а у губернатора поддержка на выборах всего 53%. Кроме того, у губернатора Волкера просто нет юридическо-бюрократического аппарата, нужного для такой реформы (это ведь связано с утрясанием множества правовых деталей), это скорее его попытка показать «крутизну» перед общеамериканскими президентскими выборами 2016 года, в которых он надеется участвовать. Надо сказать, что большинство гуманитарных профессоров — левые по взглядам и настроены против губернатора. Инженеры, как правило, аполитичны, но сокращение финансирования никому не нравится. Власти пытаются отомстить университету за левизну, в результате страдают не только левые гуманитарии, но мы все, хотя против инженеров и инноваций правые ничего не имеют.

Сейчас власти в рамках борьбы с университетом пытаются в очередной раз сократить финансирование. В результате отменяются важные внутренние гранты (скажем, я не получу небольшой внутренний грант, который бы иначе мог получить), откладываются планы расширения, возможно, опять будет фурло, т.е. сокращение зарплат при прежнем уровне обязанностей, власти пытаются отменить shared governance и теньюр. Некоторые профессора с деньгами увольняются и уходят в университеты, например, в Техас, в Пенсильванию, и уносят с собой свои гранты. Это, конечно, больно бьет по планам инженерного колледжа привлечь сюда лучших в Америке молодых профессоров, которые смогли бы приносить гранты. Думаю, декану приходится нелегко, когда он должен говорить перспективным кандидатам, что колледж дает им высокую зарплату, создает перспективы, тепличные условия на мировом уровне, чтобы они шли к нам в Висконсин, а не к конкурентам в другие штаты. Но в то же время, обещая высокую зарплату, приходится признавать: вы знаете, у нас здесь может быть фурло, сокращение зарплаты на 5%, повышение учебной нагрузки и вообще губернатор хочет отменить теньюр.

Губернатор Волкер, который сам не окончил колледжа, вылетел с последнего курса, раздает интервью, в которых он говорит, что «профессорам следует преподавать больше», что так же, как он «победил» висконсинские профсоюзы и университет, он сможет победить Исламское государство в Сирии и Ираке и Путина, если станет президентом США. Эта как бы «крутая» демагогия нравится некоторым избирателям, хотя на деле нашему штату только ущерб от того, что технологии, инвестиции и мозги убегут из Висконсина в соседние штаты. Вся надежда на то, что политическое руководство нашего штата все же понимает, что ломать — не строить. Hа разрушении создававшейся десятилетиями университетской системы Висконсина много политических очков не заработаешь, и антиинтеллектуальная риторика останется лишь риторикой.

— А можно на конкретных примерах — у кого какие полномочия и ограничения? Скажем, как происходит прием профессора на вакансию? Или решение о введении нового учебного курса?

— Скажем, если ищут нового профессора на вакансию, то создается специальный отборочный комитет. Он из сотен кандидатов отбирает несколько претендентов для короткого списка и рекомендует их декану колледжа, который приглашает их на интервью. Потом исполнительный комитет кафедры (ведающий всеми финансовыми и кадровыми вопросами кафедры) делает свои рекомендации, декан принимает решение, канцлер и совет попечителей его подписывают. Если хотят уволить профессора за какой-то проступок (что, конечно, чрезвычайная ситуация), то тоже будет комитет по расследованию, комитет по апелляциям и так далее. То есть существует множество комитетов. Чтобы ввести новый курс или новую специализацию или, скажем, поменять какие-то формальные требования к аспирантам, сначала специальный постоянный комитет по программам обучения на кафедре этот вопрос рассматривает и рекомендует, потом собрание кафедры голосует, потом комитет всего колледжа и общее собрание колледжа (в каком-то смысле аналог ученого совета).

— Правильно я понимаю, что формулирование требований к соискателю преподавательской должности — целиком и полностью прерогатива университета. Никто снаружи не может потребовать, чтобы требовали обязательных сертификатов, научной степени или даже диплома?

— Это и так, и не так. Без докторской степени на должность профессора в нормальный университет все же не возьмут, это чересчур. Это будет означать, что ваш университет ненастоящий, ударит по репутации. Многие вещи держатся на традициях. Как говорит один мой знакомый, главная цель всей академической системы — грантов, наград, академических рангов — поддержание текущей академической иерархии. Поэтому она очень консервативна, старшие решают судьбу младших, и так далее. Ну с какой стати им эту систему нарушать и брать на должность профессорa кого-то без степени, и зачем тогда мы выдаем степени? Другое дело, что бывают исключения в менее принципиальных вопросах. Например, принято, чтобы у профессора была докторская степень из США. Если он здесь не учился, то как он сможет с нами работать? Но это правило не железное. Например, у меня есть коллега-строитель, который учился и защитился в Москве, потом долго работал в Турции и в Мексике и прямо из Мексики перешел сюда. Или вот к нам перевелся из другого университета профессор-электрохимик, специалист по аккумуляторам. Его аспирант пришел с ним, но там он учился на другой специальности, химии, а не механике, но студент очень сильный. Мы проголосовали, чтобы его аспирантские экзамены по химии зачесть у нас, хотя формально это другая специальность. Но при этом никаких сертификаций, подтверждения иностранных степеней, нострификации (или как это называется в России?), конечно, нет.

— Вопрос про цитируемость и ее влияние на положение ученого.

— Цитируемость — это очень противоречивая тема, поскольку не критикует индексы цитируемости только ленивый. В Америке этим индексам придают меньшее значение, чем в странах, действующих в «догоняющем» режиме. Цитируемость — показатель востребованности вашей работы. Но она скорее воспринимается как потенциал, а не как конечная цель. Думают: если вас цитируют, то, наверно, вы важная птица или делаете что-то очень интересное, вам, наверно, и денег дадут. Кого-то цитируемость впечатляет, у кого-то вызывает раздражение, но цитируемость — это не деньги.

— Еще бы хотелось — про карьерное движение: ступени и сопутствующие трудности.

— Здесь обычно принимают штатного преподавателя на должность Assistant Professor, и первые шесть-семь лет он имеет временный контракт. В течение семи лет университет обязан либо дать ему или ей постоянный контракт, tenure (теньюр), если он себя хорошо зарекомендовал, или уволить, потому что дольше семи лет временный контракт продлевать не разрешено. Процедура перехода на постоянный контракт (и обычно на академический ранг Associate Professor) довольно сложная, политизированная и не всегда справедливая. На кафедре могут быть разные подводные течения между группировками, а это тайное голосование на закрытом заседании, которое должно быть близким к единогласному. Университет запрашивает 10 рекомендаций со всего мира от светил в вашей научной области. Это тайные письма, вы не можете знать, кого запросят, у некоторых рекомендателей могут быть конфликты, скажем, с вашим давним научным руководителем или разное понимание того, как делать науку (кто-то ценит только экспериментальную науку, кто-то только математику и подобное). При этом если из 10 писем два-три отрицательных, то вас скорее всего не одобрят, нужно, чтобы почти все были хвалебными. Если кафедра проголосовала «за», то это еще не все, затем вас рассматривает другая комиссия, общеуниверситетская, тоже на тайном заседании. Затем декан имеет право вето, если он почему-то вас не любит. Затем канцлер университета и совет попечителей. Вы должны со всеми дружить, всем нравиться. Американцы-профессора обычно такие улыбчивые обаяшки, ведь происходит отбор не только по научному потенциалу, но и по likability — обаянию, дипломатичности. Ну, а русским или китайцам с обаянием иногда бывает труднее, мы по нашему воспитанию люди более угрюмые, прямые и циничные. Приходится стараться всем нравиться. Насколько я понимаю, никаких запасных путей для тех, кто не получил теньюр, в Америке нет. Если вам за 40 и все что вы умеете — писать научные статьи и преподавать, то куда вам идти, если вас из университета уволили? Вопреки распространенному представлению, теньюр не означает, что профессора нельзя уволить. Уволить можно, но это сложная процедура, и она требует серьезных оснований. А вот не продлить контракт нельзя, ведь контракт постоянный, бессрочный. Поэтому профессор с теньюром может, например, критиковать своего декана, а декан не может его за это уволить (хотя может найти другие рычаги давления: не поднять зарплату, поручить нежелательную работу). Так что первое карьерное повышение через шесть-семь лет очень важно, а дальше уже вас могут когда-нибудь повысить до полного профессора, или вы до пенсии можете остаться Associate Prof.

— Четвертая жалоба. Разница в моральном климате. Думаю, что усредненно моральный климат кафедр в современном российском вузе — вещь малосимпатичная. Угодничество, кумовство, мелочная грызня за ресурсы, присвоение руководителями результатов подчиненных, самодурство и хамство руководителей.

— Ученых в наше время очень много, это теперь массовая профессия. Рабочих мест и ресурсов на всех не хватает. Поэтому конфликты или интриги нередки, в любой стране. Еще гоголевский герой говорил: «Не приведи господь служить по ученой части! Всего боишься: всякий мешается, всякому хочется показать, что он тоже умный человек». Но, я думаю, вы все же немного преувеличиваете насчет российских вузов. У меня есть знакомые, доценты, преподаватели в России. Такого, чтобы уж нельзя было жить из-за интриг, я от них не слышал.

В Америке все же несколько другое общество, все разные, все роcли в разной культурной среде и привыкали с детства к очень разным представлениям, что такое хорошо и плохо. Например, у нас на кафедре (отделении) из 16 штатных профессоров и преподавателей три американца, три китайца, три индийца, трое «русских» разных национальностей, японец, кореец, бангладешец и профессор из Ганы. Хотя у всех общие ценности, американские и академические, ясно, что этические, культурные, политические и другие представления у всех все же весьма разные. Единственный способ работать вместе — это свято придерживаться правил и инструкций, поэтому отношения зачастую получаются, наверно, более формальными, чем в России. Америка — страна законов и правил. Поэтому если возникают какие-то конфликты или подводные течения, то вряд ли недоброжелатели станут вам в лицо хамить. Скорее, постараются подловить вас на каких-то нарушениях, напишут жалобу. С элементами самодурствa, хамства и плагиата я, пожалуй, сталкивался, если речь идет об отношениях между руководителем лаборатории с раздутым эго и постдоками-иностранцами на птичьих правах. Но такие руководители далеко не все. В отношениях на кафедре хамства нет, но некоторое подобострастие и элементы «дедовщины», скажем, со стороны начинающих преподавателей, не имеющих еще постоянного контракта, и более старших, тех, кто голосует за или против того, чтобы оставить младших по должности на работе, встречаются. При всем самоуправлении и свободе, это очень иерархическая система.

— Есть разные мелочи, как бы не составляющие сути, но создающие настроение и потому довольно важные в повседневной работе: скажем, наличие собственного, неприкосновенного пространства в офисе — а не трех общих столов в давно нуждающемся в ремонте помещении кафедры. Как с этим обстоят дела?

— Профессора, конечно, имеют свой офис, кабинет. И обычно имеют свою лабораторию, какую-то комнату, а уж что они туда купят, зависит от них и от их грантов. Вот у меня из окна офиса на девятом этаже хорошо видно озеро Мичиган, огромное, как море, корабли проплывают, яхты. У постдоков обычно тоже есть свой офис. У аспирантов или кьюбикл, или общее пространство, или офис на двоих. Доступ к бесплатной копировальной машине, можете копировать все, что вам нужно, неограниченно. Никого не волнует, когда вы приходите на работу, некоторые молодые люди любят работать по ночам и в выходные, никто вас не выгонит из помещения. Как в любом университете, есть спортзал, бассейн, за небольшую плату. Парковка для машины в подвале моего корпуса, правда, недешевая, больше тысячи в год, там же компрессор для бесплатной подкачки шин, станция зарядки электромобилей. Но это совсем уж мелочи. Мне нравится работа в университете, потому что на кампусе, даже таком маленьком и провинциальном, как наш, всегда что-то происходит: кинофестивали, концерты, лекции интересных людей, ученых, артистов, политиков, теле- и радиоведущих.

В то же время здесь можно видеть немало старого, пылящегося оборудования, это обратная сторона гибкости грантовой системы: пока грант есть, покупают что-то, стараются подешевле, a техников, следящих за оборудованием, может не быть. Aспирант или пoстдок меняется из-за текучки, потом грант закончился, все это, устаревшее, ржавеет. Поэтому если вы надеетесь, что в американском университете все новое с иголочки, то вас может ждать разочарование. Слабое место грантовой университетской науки — отсутствие постоянных кадров (лаборантов и техников). Их роль выполняют аспиранты и постдоки, которые сменяются каждые несколько лет, никто ни за что не отвечает. Ехидно добавлю, что зачастую у некоторых моих коллег-экспериментаторов бывает трудно воспроизвести результаты, которые в их группе получили пару лет назад, потому что тех аспирантов уже нет, никто не помнит, как работает прибор и как результат был получен (что позорно).

— Пятый тип жалобы. Разница во включенности университетов в мировую научно-образовательную инфраструктуру. Здесь я ничего вообще не понимаю, но просто пальцем в небо тыкаю — вдруг попал?

— Америка — довольно самодостаточная страна. Здесь мало заботятся о том, что о нас думают за границей. Однако мы заинтересованы, например, в том, чтобы к нам приезжали студенты и аспиранты из Азии, потому что своих желающих мало. Люди, которые у нас работают, обычно убеждены, что Америка — лучшee место в мире. Представьте, какой отбор проходит человек, скажем, из Индии (да даже и из России), пока выучится, найдет способ уехать в аспирантуру в Америку, благополучно там сделает работу, станет заметным человеком в своей области, наконец, найдет вакансию (а на каждую вакансию сотни претендентов) и окажется американским профессором, подтвердит свою квалификацию, найдя деньги, выпустив учеников, создав сеть профессиональных связей? Те, кто этот отбор проходят, обычно верят в Америку и в американскую систему. Но это не мешает интеллигентскому брюзжанию и критицизму. Один мой коллега, пожилой выходец из Индии, добившийся очень многого в Америке (наград, должностей, денег), часто говорит, что в Индии гораздо серьезнее отношение к защите диссертаций и их уровень, гораздо больше приборов в лабораториях и т.д. Возможно, он преувеличивает, а может и нет, я не знаю.

Прагматизм, гибкость, ориентация на деньги (например, при оценке научных достижений) и на предпринимательство являются одновременно и силой, и слабостью американской системы. Силой — потому что благодаря этому мы имеем относительно приличные зарплаты и привлекаем инициативных людей со всего мира. Слабостью — потому что научные результаты не должны измеряться деньгами, а децентрализация часто ведет к кустарщине, ведь лаборатория профессора-одиночки редко может конкурировать с гослабораторией, пусть и в слаборазвитой стране типа Индии.