О скептицизме

Памяти Одо Маркварда

Проблема опыта

Если люди вообще и сходны в чем-либо, то, вероятно, в том, что все они ошибаются. Ошибаться в отношении себя, других людей, жизненных обстоятельств люди не перестают. В значительной степени потому, что каждый отдельный человек неустанно выносит суждения относительно «людей вообще». И, вынося такое суждение, она опирается на свой опыт. То есть опыт — это сознание своей принадлежности к человеческому роду. Выносить суждения о людях могут только люди — это кажется очевидным. Однако в наше время распространения автоматической оценки, формализованных тестов и технологических процедур опыт все более утрачивает характер непосредственной очевидности. Опыт — в смысле «знания жизни», «знания людей в предлагаемых обстоятельствах» — оказывается сопряжен с признанием, что даже наши ошибки не являются вполне естественными. Точнее говоря, их естественность/искусственность воспроизводима, может быть предсказана и даже управляема. В связи с этим нуждается в поправке исходный тезис: люди ошибаются в том числе и относительно своих ошибок. «Знание жизни» оказывается в таком случае лишь коллекцией ошибок, которые из-за желания сохранить психологический комфорт были сочтены естественными. Сама по себе «естественность» того или иного хода событий выглядит таковой по причине нашей склонности ошибаться определенным образом. «Естественность», хотя бы и умноженная многочисленными повторениями в действиях разных людей, продолжает оставаться постоянной только в негативном отношении: люди «естественным образом» группируют явления наиболее удобным для них способом. Частоту апелляции к опыту можно тогда отождествить с демонстративной приверженностью удобству такого рода.

Двойная ошибка

Когда говорят «опыт показывает», «из опыта давно известно», то свидетельствуют только лишь о самих себе. Это важно уяснить: обращение к опыту в обсуждаемом здесь смысле ничего не добавляет к высказываемому содержанию. Ссылка на опыт в таком случае — это просто специфическая модальность высказывания, которая указывает, что высказываемое содержание принято без дальнейшей рефлексии. Соответственно, ошибочность человеческих представлений о мире подвергается здесь удвоению: люди ошибаются в своих действиях и суждениях и ошибаются в отношении знания своих (и чужих) ошибок в действиях и суждениях. Мы думаем, что знаем о своих ошибках тогда, когда они приводят нас к результату, которого мы хотели бы избежать. Но и желательный результат мог быть достигнут по ошибке. Критерием ошибки не может служить ни наша (индивидуальная или коллективная) удовлетворенность, ни наша неудовлетворенность достигнутым результатом. Отсюда, в частности, следует, что адаптивные автоматические системы, приспосабливающие ту или иную среду так, чтобы мы в ней действовали максимально удовлетворительным (для себя) образом, способны устранять или сокращать ошибочность действий, только усиливая ошибочность наших знаний о своих ошибках. Точнее, освобождая нас от необходимости проводить различия между ошибками и не-ошибками при накоплении субъективной удовлетворенности результатами действий в адаптивной среде. Скептическая философия никоим образом не стремится победить ошибку, изгнать ее из уклада человеческой жизни раз и навсегда. Задача, напротив, заключается в удержании и кристаллизации в достаточно ясном виде описанной выше структуры двойной ошибки, а также порождаемого ею напряжения. Там и тогда, где такого напряжения не ощущается, там и не происходит ошибки.

В защиту многообразия

Но задача как раз и заключается в том, чтобы дать ошибке случиться. И если в мире нечто происходит «безошибочно», то задача скептической философии — в том, чтобы дополнить эту «безошибочность» мира рефлексивной гипотезой ошибки. Если же мы встречаем указание на «безошибочное» суждение, нашей задачей как скептиков будет в действии исследовать его ошибочность. Не оказывается ли тогда, что скептицизм разорван между спекулятивной и практической установками? Я полагаю, что нет. Важным следствием принципа двойной ошибки является понимание того, что ни суждение, ни действие не совершаются сами по себе. Более того, любая попытка объявить суждение и/или действие произошедшими, так сказать, из самих себя является для скептицизма главной опасностью. Защищая многообразие, скептицизм отбрасывает любые высказывания и действия, совершаемые в духе «а как же иначе?!». Последовательность скептицизма определяется строгим отказом от квалификации каких-либо действий или суждений как неизбежных. Особенно в том случае, если этой неизбежности придается высокий моральный смысл. В политическом плане это означает, что именно скептическая позиция может служить основой для достижения компромиссов между разными сторонами и действующими лицами. Это достоинство скептицизма определяется тем, что сам он является наиболее неполитическим образом мысли и действия. Надо, конечно, признать, что скептицизм отнюдь не упрощает, а только усложняет политический процесс: не пропагандируя какой-либо позиции, скептик настаивает на допустимости всех при единственном условии достаточной взаимной чувствительности суждений и действий к возможным ошибкам.

Аналитическое воображение

Среди прочих способностей люди обладают воображением. Широта их воображения в значительной степени определяет и их готовность к компромиссу. Отвергнуть неизбежное, признать возможное — все это требует определенного усилия воображения. Для начала важно сдвинуть с места неподвижную структуру раз и навсегда зафиксированных отличий, распределения «да» и «нет». Скептическое воображение производит своего рода дефрагментацию мира, не ведя с необходимостью к последующей сборке разобранного целого определенным образом. Цель заключается не в разрушении канонов для того только, чтобы установить новые (иногда прямо выставляющие напоказ свою противоположность старым), — важнее нарушить сложившиеся связи там, где они есть, а также создать связи там, где их прежде не было. Это требует разложения сложившихся допущений и образцов действия на элементы, пересборки сложившихся приемов существования и обращения с существующим. Скептическое воображение, иначе говоря, — это аналитическая практика. Здесь, как и в случае с понятием «опыта», мы рискуем натолкнуться на некоторые предубеждения. Действительно, анализ часто выступает как изощренная обработка фактов/данных для выявления тенденций, лежащих в их основе. Но для аналитического воображения нет оснований. Единственным условием фактичности является наша медлительность в распознавании ее безошибочности, то есть того специфического приема, посредством которого она исключает двойное соотнесение действий и суждений.

Смех как действие

Скептики много воображают. Достаточно познакомиться только с примером Юма о бильярдных шарах, чтобы представить себе живость скептического воображения. Но все же аналитическое воображение — это скорее необходимое условие деятельности скептика, производящего разбор сложившихся предубеждений. Кроме того, оно подчас требует особых усилий, и было бы поспешно полагать в основании скептицизма принцип, заведомо разделяющий людей в отношении своей доступности. Обнаружение ошибочности действий и суждений вместе с настойчивой приверженностью людей к совершению новых и новых ошибок относится, скорее, к области комического. Особенно забавна избирательность в квалификации тех или иных действий как ошибочных или, наоборот, вполне удовлетворительных и даже совершенно правильных. При этом собственно действие (спекуляция, цензура, ограничение свободы выбора) или суждение («государство должно выполнять функции (социальной) защиты») остается одним и тем же — меняется лишь контекст употребления. В общем смысле смешна любая ограниченность суждений и действий какими бы то ни было обстоятельствами места и времени. В этом отношении нет ничего более смешного, как практики суда — сохраняющие надменную чопорность и практики современного искусства — придающие товарный вид отбросам нашей цивилизации. Движимый страстью аналитического воображения скептик особенно любовно будет созерцать и/или комбинировать такого рода серьезные практики. Со скептической точки зрения кажется весьма желательным, чтобы почаще судили искусство или разыгрывали суд.

Против субстанциализма

Примеры скептического смеха привести нетрудно. Существенно, однако, что для скептика смех важен как неудобная (шутки ради скажем — неэкономизируемая) часть ситуации, которая в противном случае была бы без остатка переварена различными интерпретационными машинами. Смех не может быть причиной самого себя. Иначе говоря, смех сам себя не производит — если это, конечно, не технический смех артиста. Смеются по поводу другого — включая само себя как другого. Смех как действие выставляет вперед собственную безосновательность, то есть отсутствие собственного основания. По этой причине невозможно разбираться со смехом по существу, поскольку издавна доступным (и достаточным) критерием существенности была именно бытийная самостоятельность, субстанциальность. Не до конца действие, не до конца суждение — смех существует в промежутке, который не он сам создает: сам смех не то чтобы очень смешон. Он даже бывает и совсем не смешон. Вероятно, скептический смех и вовсе не должен быть смешным, потому что его задача — нарушить имеющиеся правила, в том числе и в отношении того, что считается смешным. Этот-то неприрученный, дикий смех и призван беречь современный скептицизм.