Поэты колледжа «Блэк Маунтен»

Чарльз Олсон и Роберт Крили в переводах Яна Пробштейна [1]

Легендарный колледж «Блэк Маунтен» возле г. Эшвил в штате Северная Каролина, просуществовавший с 1933-го по 1957 год, был основан Джоном Эндрю Райсом (John Andrew Rice) с группой единомышленников, преподававших до этого в колледже Роллинз во Флориде и восставших против рутины. Они организовали, как они говорили, революционное или инновационное учебное заведение, отличавшееся как новым подходом к гуманитарным знаниям, основанным на сочетании творчества с принципами прогрессивного образования Джона Дьюи, так и многими социальными практиками: первые афроамериканцы, евреи, студенты и преподаватели с нетрадиционной сексуальной ориентацией учились и преподавали в колледже. Райс приютил чету Йосефа и Анни Альберсов, когда они после прихода к власти Гитлера и разгрома Баухауса эмигрировали из Германии. Несмотря на то что Альберс (1888–1976) тогда ни слова не знал по-английски, он стал первым профессором живописи колледжа, а впоследствии и ректором. Помимо него, в разное время там преподавали художники Виллем и Эллен де Куунинг, Роберт Раушенберг, композитор Джон Кейдж и многие другие художники, музыканты, поэты и писатели. В 1950-х ректором колледжа стал поэт Чарльз Олсон (1910–1970), который собрал вокруг себя выдающихся поэтов-единомышленников: Роберта Крили (1926–2005), Роберта Данкена (1919–1988), Денизу Левертов (1923–1997). Работа Олсона «Проективный стих» (Projective Verse, 1950) [2] была воспринята как своего рода манифест, в котором упор делался на динамическую энергию слова и фразы, а синтаксис, рифма и метр подвергались критике. «Я утверждаю, что ПРОЕКТИВНЫЙ СТИХ преподает урок в том, что то лишь стихотворение состоится, в котором поэту удастся записать то, что усвоили как его ухо, так и напор его дыханья» (выделено Олсоном). Олсон призывает работать со слуха с помощью дыхания, которое он связывает также с сердцем. Передача стиха идет «от ГОЛОВЫ через УХО к СЛОГУ/СЕРДЦУ, а через ДЫХАНИЕ — к СТРОКЕ». Крили поясняет, что «сердце — основа не только ритма, но… измерения ритмом всех людей в том смысле, что сердцебиенье подобно метроному всей системы». Сердце — основа чувства и дыхания, а голова — основа слуха и разума (интеллекта) в том смысле, что она распознает то, что слышит ухо. Олсон считает, «что в каждом отдельном стихотворении всегда, всегда одно ощущение должно ПЕРЕХОДИТЬ НЕМЕДЛЕННО К ДРУГОМУ» [3]. В противовес замкнутой, герметической и рефлексирующей поэзии, Олсон предлагает поэзию открытую, с одной стороны, опиравшуюся на идеи Паунда [4] и объективный стих Уильяма Карлоса Уильямса, понимая поэзию как некий выброс энергии, а с другой — настаивает на неразрывности формы и содержания; более того, он утверждает, что «форма есть не более чем продолжение содержания», что противоречит не только взглядам Гертруды Стайн, но и, пожалуй, Паунда и Уильямса. Если перефразировать слова Мэрджори Перлофф об Элиоте (включающей в это сравнение Паунда и Стивенса) и Гертруде Стайн, то можно сказать, что Олсон еще верит, что «…у слов есть номинативная функция, что они имеют свой индивидуальный смысл, тогда как Стайн убеждена, что смысл можно передать только через употребление и, стало быть, через бóльший контекст предложения» (выделено Перлофф) [5].

С одной стороны, Олсон очень многим обязан своим предшественникам — Паунду, У.К. Уильямсу, Эдварду Дальбергу, а с другой — он оказал огромное влияние на своих современников, и не только на поэтов, связанных с колледжем «Блэк Маунтен», но и вообще на американскую поэзию 1950–1960-х годов.

Написанная по образцу «Кантос» Паунда книга «Максимы», над которой Олсон работал десятилетиями и которая включает в себя многочисленные «Послания Максима» (Олсон применяет паундовский прием маски, обращаясь к Максиму Тирскому, странствующему философу-платонику и ритору II века, и адресуя свои послания Глостеру, городу на берегу Атлантического океана, где Олсон жил в детстве и куда вернулся в конце жизни), является циклом лироэпических стихотворений, где риторика в духе Уитмена сочетается с фрагментарностью и кинематографичностью в манере «Кантос». Не исключено, что подразумевается также архетипический “Homo Maximus” Юнга (к тому же рост самого Олсона был свыше двух метров).

Чарльз Олсон (1910–1970)

Я, Максим из Глостера, тебе [6]

С других берегов, островов, скрытых в крови,
                      бриллиантов и чудес, я, Максим,
                      металл, раскаленный в кипящей воде, говорю вам,
                      что есть копье, повинующееся па
                      этого танца

1.

то, что ищешь
может лежать за изгибом
гнезда (вдругорядь, время убито, птица! птица!
А там! (мощный) порыв — мачта! полет
                                             (птицы
                                             о, килик [7], о
                                             Антоний Падуанский [8]
                                             чисто мети, о благослови

крыши, старые и покатые, крутые,
на коньках которых чайки сидят, откуда взмывают,

                                             и карнизы
моего города!

2.

любовь — это форма, не может обойтись без
необходимой материи (скажем, вес
58 каратов — каждого из нас
на весах ювелира

                                             перо приложено к перу
                                             (а что есть минерал, что —
                                             вьющийся волос, струна, которую
                                             несешь в своем нервном клюве — это
                                             в итоге станет основой,
суммой

(о, мадонна счастливых странствий,
в чьей руке, в чьей шуйце покоится не
мальчик, но дерево, тщательно вырезанный, раскрашенный лик, бриг!
мачта трепетная, как бушприт, для

плаванья вперед.

3.

Второстепенная часть, хотя и укоренена, состоит из смутных,
как секс, как деньги, — фактов!
фактов, с которыми надо считаться, как с морем, с требованьем,
чтоб соблюдали, что лишь так могут быть, чтобы их
соблюдали, на них играли, сказал он сухо —
со слуха!

Со слуха, он сказ.
Но то, что существенно, настоятельно важно, что пребудет,
что, о народ мой, где ты найдешь это, как, где, где будешь внимать,
если все стало рекламным щитом, когда даже тишина прошита автоматным огнем?

когда даже нашей птицы, мои крыши,
не расслышать

когда даже ты, когда сам звук из неона?

когда на холме над водой
где же та, которая пела,
когда воды блистали,
черным, золотым,
в отлив, вечером

когда колокола — словно лодки
средь нефтяной пленки, шелухи
молочая

и человек упал,
по рассеянности
поскользнувшись на розовой гальке

о город у моря)

4.

любят лишь форму,
а форма овеществлена,
лишь когда
вещь рождена

           рождена из тебя, из
           подпорок для сена и хлопка,
           уличных находок, верфей, снастей,
           травинок, которые тащишь ты, моя птица,

                                  из рыбьей кости,
                                  из соломинки или воли,
                                  из цвета, колокольного звона,
                                  из тебя, разорванного на части

5.

любовь нелегка,
но как ты узнаешь, как
Новая Англия, ныне,
когда пейорократия [9] здесь,
как этих трамваев, Орегон,
полуденный писк оскорбляет
черно-золотые чресла?

                        мечом поразишь, воин, как
                        сине-красный мрак,
                        когда прошлой ночью ты
                        музЫ-кой, музыкой, музА-кой [10]
                        поражен был — не в криббидж [1] игрой?

                                                 (о Глостерец, сплетай
                                                 птиц и пальцы свои
                                                 заново, свои крыши,
                                                 с коек дерьмо убери
                                                 осолнечнен
                                                 американец
                                                 сплетайся косами
                                                 с такими, как ты,
                                                 вызволяй такую поверхность
как фавн и слух
сатир ваза лесбос

о убей убей убей убей убей
тех
кто тебя рекламе предает
продает)

6.

внутрь! внутрь! бушприт, птица, клюв
внутрь! изгиб, внутрь, идет внутрь, форма,
созданная тобой, которая держит, она —
вещи закон, за шагом шаг, кто ты есть, кем должен ты стать,
какая сила может воздеть, водрузить отныне навек ту
мачту, мачту, трепетную мечту,
мачту!

                      Гнездо, говорю тебе я, Максим, говорю,
                      глядя из-под руки на просторы вод
                      из места, где я сейчас, где слышу,
                      расслышать могу

                      откуда тебе несу перо, подобрав, оно
точно отточено,
в полдень принес тебе я
алмаз,
           блистающий ярче крыла,
затмив романтики старый сказ,
память и место затмив,
все, помимо того, что несешь ты сейчас
кроме того, что есть,
гнездом его назови, вокруг головы, назови
следующим мигом того,
что можешь
свершить здесь!

Максим Глостеру, Письмо 27 (неотправленное)

Я вернулся к ее географии,
земли, спадающей влево туда,
где отец играл в свой паршивый гольф,
а мы остальные играли в бейсбол
до летней тьмы, когда даже мух
было не разглядеть, и мы возвращались домой
к разнообразным пьяццам, где женщины
жужжали

Слева земля спускалась в город,
Справа — в море

Я был так юн, и мои первые воспоминанья
о палатке, в которой делегатов «Рексалла» [12]
кормили омарами, и отец, который всех потешал,
вылез, рыча из палатки с хлебным ножом в зубах,
чтоб разобраться с аптекарем, который,
как ему сказали, подкатывался к моей маме,
а она смеялась, так уверенно, губы круглы,
как ее лицо, кровь с молоком,
под шляпкой с проволочной рамкой,
которые женщины носили тогда.

Это не просто введение
новой абстрактной формы,

не путаница или образы
тех событий, это,

Греки, — остановка
битвы

           Это навязывание
всех предыдущих предшествований, предварений
меня самого, порожденье тех фактов
которые суть мои слова, это возвращенье

от того, кем я уже не являюсь, но все ж, это я,
медленное движенье на запад того,

кто больше, чем я

Нет для меня строгого порядка

наследования мне самому.

           Никакой грек не сможет

распознать мое тело.

           Американец

это — комплекс явлений,

которые сами — суть геометрия

пространственных форм.

           Меня не покидает чувство,

что я слился

с собственной кожей

           Плюс это — плюс это:

вечно география,

которая мной довлеет,

меня вынуждает заставить

задним числом заставляю Глостер

поддаться

переменам

           Полис
вот эскиз

Песни Максима. Песнь 1

цветные картинки
всякой еды: низменные
открытки

                     И слова, слова, слова
обо всем
                     Ни глаза, ни уши
не занимаются чем должны (все

захвачено, присвоено, попрано — все чувства,

и разум тоже, этот труженик над тем, что есть
                                                                    А то, другое чувство,
предназначенное дать даже самым ничтожным, любому из нас, жалких.
то утешенье (елейное,
                                 убаюкало
даже песню

трамваев

Песни Максима. Песнь 2

все
не так
           И спросили меня — я спросил сам себя (я тоже покрыт
этим хламом) куда
направимся отсель, что можем свершить
коль даже общественный транспорт
поет?
           как добраться куда-то
даже на другой конец города
                      как выбраться откуда угодно (все тела
погребены
в неглубоких могилах?
Еще одним представителем этой школы был редактор журнала «Блэк Маунтен Ревью» (Black Mountain Review) Роберт Крили (1926–2005), которого связывала с Олсоном многолетняя творческая дружба, запечатленная в насыщенной переписке, впоследствии опубликованной в 10 томах, и который совместно с Олсоном развивал идею «Проективного стиха». Олсон сам писал, что идея о том, что «форма — не более чем продолжение содержания», принадлежит Крили. Переехав в Сан-Франциско, он так же, как и Роберт Данкен, принимал деятельное участие в «Поэтическом Ренессансе Сан-Франциско», связанном прежде всего с творчеством битников, которых как редактор едва ли не первым опубликовал в журнале «Блэк Маунтен Ревью». В 1962 году он издал книгу «Ради любви: стихи 1950–1960» (For Love), восторженно принятую критиками по обе стороны океана, отмечавшими такие черты его поэзии, как исповедальность, самодостаточность, но также погруженность в язык, неожиданные энжабеманы, сложный, как бы запинающийся синтаксис, отражавший поток сознания, ассонансы и даже эпизодические точные рифмы, нередко внутренние.

В рецензии на книгу «Жизнь и смерть» (1998) поэт Форрест Гэндер писал: «Роберт Крили выковал отличительный стиль американской поэзии, особую, в высшей степени эллиптическую, синтаксическую сжатость, в которой могут быть выражены сконцентрированные и запинающиеся предложения его характерного образа мышления». Написавший более 60 поэтических и более десятка прозаических книг Крили стал связующим звеном между поколением 1950-х и современной американской поэзией. Удостоенный многих стипендий, наград и премий, включая медаль Фроста, Мемориальную премию Шелли, в 1999 году Крили был канцлером Академии американских поэтов и заслуженным профессором имени Сэмюэля Каппена в Университете Буффало штата Нью-Йорк.

Роберт Крили (1926–2005)

Плетеная корзинка

Приходит время, когда уже много позже,
и метрдотель на твой столик, итожа,
кладет счет, а потом, как эхо,
звенят раскаты веселого смеха —

руками, как ласты моржа, сдачу сгребая,
а лицо — как двери сарая,
а голова какая — не поймешь сразу,
ничего, лишь два глаза —

Так вот ты каков, мужик,
или я. Прорвусь, и вмиг
ловлю на лету, иду вперед,
пока до них дойдет —

На улицу, где как ночью в тиши —
кругом — ни души,
но вдруг — вот она близко,
подружка старая Лизка —

Распахнула свой кадиллак,
я забрался в него кое-как,
вот мы вдвоем
с ветерком —

Звезды громадны, кореш, и чья-то рука
издалека сует мне кусок яблочного пирога,
а сверху мороженого белоснежный шар,
и я не спеша

Смакую. И пусть
смеются все надо мной, а кругом возня
неудачливого жулья, все же я

с корзинкой плетеной прорвусь.

Имена

Когда они подошли поближе,
раз, два, три, четыре,
мы все сидели впятером
на сломанном стуле одном.

Ох, рады видеть,
ох, рады быть
в компании такой,
с корнями из
палок и камней,
бутылок и костей.

Гномические стихи

Петля

Вниз по дороге В Гору В дом
Через стену Под кровать После того
Между прочим Из леса С опозданьем
Перед дверью Между строк По стезе

Эхо

Так же как было оно на улице

оно было сзади оно
было в доме оно было в комнате
оно было во мраке оно было

Судьба-индейка

Будь как будет
Приди как будто
Останься как Только так сразу
Что ни случится случится

Взгляд

Особую отраду погода измерить рада либо
Восторги промторга при виде таких видов

Здесь

Вдали невинность лежала
Жаль расстоянья безжалостно жало
Протяни мне руку
Может дотянешься

Время

О правде О зле О Верхе О Дне
О кто О как О когда Об одном
О тогда О если О внутри О вне
О чувстве О друге О сейчас О том

Мораль

Теперь неизбежность
Как в сказаньях о напасти
Неумолимую плату
Взимает, взимает

Еда

Вперед головой назад
Лицом на оси шеи
Собранной в пучок плоти
Бросает в пасть завтракобед.

Ириска

Слегка квадратно вытянута
Тянучка собрана и вобрана

Дело (Разбирательство)

Таким образом К из
Если Откуда в
Минуя Указанное Место нужна
Предоставленная Прибыль запланирована либо

Имей сердце

Имей сердце голову не Теряй
Улови систему женись
Учуй воду песок Узри Давай
О Боже, как хороша жизнь

Ох Ох

Теперь и тогда
Там и здесь
Повсюду Везде
И так всегда

Зима

Мы во власти времен года
Нас тревожит Погода
Бунт снега приносит покой
Листвы кулачный бой

Обязанность

Пусть Линдочке позволят оспорить решенье
Лелея фантазии веры удачно
И ответить на все обвиненья
Что за Гарольда решила задачки

Схватил

Частности страсти
Рук горячка
Непромытый жар
На одну ночку

Лето в Вест-Эктоне

Мышки кошек, Мамин брат
Каникул терпенье, тучность туч
Даль полей, влез в лес
Школьная доля, узы друзей
Лужа лужайки, балка амбара
Сено обалденно, весточки ласточки
Солнца донце, луна полна
Эха конец, начни сначала

Далеко

«Гарри далеко не под силу изменить пониманье драмы присущей всемогущему фраку…»

«Далеко не под силу Гарри»
Сядь рядом с Мэри,
Смотри как Другая
Твоей Маме внимая

У Пэта

Дом Пэта
Образец это
Факт из ряда вон —
И все вверх дном

Четверичность

Четкость четверки
Вперед и назад
Почуй нутром Путь внутрь
Бумаги маршрут В мусорку тут

Предложения

Неутомимо встревожен доколь от удара боль.
Когда он значительно исправляет все ухудшает.
Погодка нет краше сказала мамаша.
Незабываемый синус содержит такой синтез.
Обстоятельным безупречно ты был вечно.
Изможден трудом любил людей притом.

Слова

Идя к ожидаемому
Месту в уме
Вместо ума
Пришел к ожидаемому

Здесь

Нужно дальше
Дотянуться это
Дальше тебя
Здесь оно

Данные

На лице оправдания
Отзвук отвращения
Особое повторение
Временное решение

*

Здесь и там
За сценой
Опустошенной временем и
Ошибками памяти —

*

Ты здесь
И там тоже
Будучи одним
Из вас все же —

*

Разброс

Все что осталось от связности —

Снова эхо

Высказывание еще звучит
Поезд обогнул реку и скрылся вдали

Дверь

Все перед тобой перед
Тем как ты пришел

Лето 1938

Свет Бугорка вроде
Шишки, подумал я —
Округлый упрямый
Холмик

Нет, не так —
Это был блеф,
Хохолок
на краю моря.

Воздух

Воспари, чтобы
Вылететь из
Своей кожи
На край, но больше
Видимость все же
Свободы от земли.

Отзвуки

Подумай, как
Ты бы мог танцевать
Одноногий мужчина
С двуногой дамой.

Там

Трудно без ориентиров
В пустоте — пустые мысли
Иди на восток
Будь там где оно

Отзвучья

Восход всегда сначала —
Свет который
Вокруг земли — что за
Простота на всякого мудреца

Звезда

Где
Она
А Ты
Там

*

Вон там
Это здесь
Сейчас она
Уже в прошлом тоже

*

Вверх где
Она будет
И снова
Вниз

*

Никто
Никогда
Не указывает
На нее

Ночное небо

Вся трава
умирает
перед нами.

Пламя
опять
полыхает.

Ночь
столь огромна.
Звезды —

точки,
но как
пространства без

глубины,
вижу плоскость —
равнину,

словно пустыня
явила
пространства поменьше.

Автопортрет

Он хочет быть
брутальным стариком,
агрессивным стариком,
таким жестоким и тупым,
как пустота вокруг него.

Не хочет компромиссов он,
не хочет быть к другим
добрей. Нет просто злым
в своем окончательном,
жестоком, полном отрицании всего.

Он пытался быть милым,
нежным, вроде: «ох,
возьмемся за руки, друзья»,
и это было ужасно,
тупо и жестоко непоследовательно.

Теперь он встанет
на свои трясущиеся ноги.
Его руки, кожа
сморщиваются ежедневно. Все же
он любит, но равно и ненавидит тоже.

Кредо

Creo que si… [13] Верю,
что будет дождь
завтра…Верю,
что сукин сын

собирается на речку…
Я верю, что Все люди
созданы равными — покинь
призрачный приют

ветвей над тобой,
которого кров не укроет —
я — верующий
по привычке, но без того, что

там в пропасти прóпасть
образчиков старше
старых разбитых
черепков, которых уже

не собрать, кусочков
несовместимых
осколков, но все же должен
их собрать опять.

В Бога мы
веруем в привилегию пустоты
не сгинет
не сгинет с этой земли —

В частности, эхо
изнутри рвется
на край все эти годы
рушатся медленно в бездну.

Воля уверовать,
воля к добру,
воля стремиться
найти выход —

Человечность, как
ты, человече. Мы — каламбур
хоть раз пройдем мимо отражения
в зеркале светлого будущего?

Верю, что все, что было,
былой надеждой на то, что то,
что было, сможет
иметь продолжение.

Планка, чтобы пройти,
вполне честно. Прыгай! — сказал пират.
Поверь мне, если все
падкие на твои юные чары…

Здесь как противоположность там,
даже в смятении там, кажется,
есть утешение все же,
есть вера все же.

Не дорожу
дорóгой, не
уйду, ни разу не
разуверюсь.

Я верую в веру…
Все сказанное, о чем ни помыслю,
исходит оттуда,
уходит туда.

Как сейчас все невозможней
выразить это, все же твою руку
держу, все же это
твоя рука.

Молитва

Благослови
что-то маленькое,
но бесконечное
и тихое.

Есть чувства,
творящие объект
в их простом
чувстве единого.

Примечания

↑1. Другие стихи поэтов колледжа «Блэк Маунтен» были опубликованы в № 4 журнала «Просодия» за 2016 год. URL: http://magazines.russ.ru/prosodia/2016/4/poety-kolledzha-blek-maunten-ch-olson-r-danken-r-krili-v-perevo.html.

↑2. См.: Олсон Ч. Проективный стих / Пер. и коммент. А. Скидана // НЛО. 2010. № 105. С. 255–265.

↑3. Выделено Олсоном. Перевод мой. — Я.П.

↑4. «Непосредственно изображать предмет, субъективно или объективно. Не употреблять ни единого слова, не создающего образ. Что касается ритма, сочинять в последовательности музыкальной фразы, а не метронома». Pound E. A Retrospect // Literary Essays of Ezra Pound / Ed. and with an intr. by T.S. Eliot. N.Y.: New Directions, 1954, rpt. 1985. P. 3.

↑5. Perloff M. Gertrude Stein’s Differential Syntax // Perloff M. 21st-Century Modernism: The “New” Poetics. Malden, MA: Blackwell Publications, 2002. P. 56.

↑6. Максим Тирский принадлежит к эпохе так называемой Второй софистики. Сведения о его биографии крайне скудны и почти исчерпываются сообщениями словаря Суды и «Хроники» Евсевия. Максим родился в финикийском Тире во втором десятилетии II века н.э., получил образование в Греции или в Малой Азии и вел жизнь странствующего философа и ритора; возможно, он был знаком с Лукианом (Ковалева И. Комментарии. Максим Тирский. О том, следует ли молиться // Античность в контексте современности. М., 1990. С. 196–204).

↑7. Зд. имеется в виду древнегреческий кубок для питья вина.

↑8. Антоний Падуанский — [лат. Antonius Patavinus, итал. Antonio di Padova; мирское имя — Фердинанд] (ок. 1195, Лиссабон — 13.06.1231, Падуя), св. католич. церкви (пам. зап. 13 июня), монах-францисканец, проповедник и богослов, учитель католич. церкви. Род., вероятно, в знатной семье. В 1220 г. принял сан священника и вступил в орден францисканцев, приняв имя Антоний. Вдохновленный мученическим подвигом 5 миноритов, проповедовавших Евангелие мусульманам, А.П. отправился как миссионер в Сев. Африку, но, заболев лихорадкой, вынужден был вернуться. Изменив из-за бури маршрут, он прибыл на Сицилию, где его приняли во францисканском мон-ре недалеко от Мессины. Некоторое время жил в уединении недалеко от монастыря Монте-Паоло (близ г. Форли, на севере Центр. Италии), где открылся его талант проповедника. Замеченный руководством ордена, и прежде всего св. Франциском Ассизским, писавшим: «Хочу я, чтобы ты читал братьям святую теологию, лишь бы среди этих трудов ты не погасил дух молитвы и благочестия» (Послание к св. Антонию // Франциск Ассизский, св. соч. М., 1995. С. 201), А.П. был назначен лектором во францисканских школах для обучения молодых монахов (он читал лекции в Болонье, Тулузе и Монпелье). Кроме преподавания А.П. занимался адм. деятельностью, был кустодом (1226), а затем и провинциалом (1227) ордена в Сев. Италии. Последние годы жизни он провел в Падуе, по названию этого города получил свое имя. Умер А.П. 13 июня 1231 г. в мон-ре Кампосампьеро. Сразу после похорон его могила, на к-рой совершались чудесные исцеления, стала местом паломничества. А.П. был канонизирован через год после смерти, в 1232 г., папой Григорием IX и стал одним из самых почитаемых святых католич. церкви. 16 янв. 1946 г. папа Пий XII провозгласил А.П. учителем Церкви, присвоив ему титул «Doctor Evangelicus» (Православная энциклопедия).

↑9. Олсон употребляет неологизм Паунда из “Canto LXXIX”, образованный от латинского pejor (сравнительная степень к прилагательному malus — плохой) и греческого kratia (власть, правление), можно перевести как власть наихудших, одновременно «злократия» и «ничтожествократия».

↑10. Олсон иронически обыгрывает название компании «Музак», основанной в 1934 году, которая первой начала устанавливать аппаратуру, транслирующую музыку по электропроводам, когда радио было еще низкого качества.

↑11. Карточная игра.

↑12. Сеть аптек в Северной Америке — Канаде и США.

↑13. Верую — Верю, что (исп.).