• Журнал
  • Популярное
  • Авторы

    • Христианство и страх

    Предостережение страхом, внутренний суд? «Список аффектов»

    Свидетельства 28.10.2016 // 14 647
    © Фото: Lino Petito

    Религиозно-психологическое, историческое и религиозно-гигиеническое исследование

    Глава 2. Понятие, причины и формы возникновения

    Понятие страха

    Под страхом мы понимаем любой аффект, который возникает при появлении опасности. Это определение сложно оспорить, однако при ближайшем рассмотрении оно едва ли окажется удовлетворительным. Возражения возникают уже потому, что речь идет о правиле, из которого есть исключения. Потому что смелые люди, например, и при появлении опасности не испытывают страха. Жил ли когда-нибудь такой Ганс, который так и не познал страх, останется неисследованным. Многие психологи утверждают, что уже вхождение в эту жизнь не проходит без страха, а некоторые даже полагают, что все позднейшие страхи и представляют собой производное страха рождения. Только новорожденные ничего не говорят о полученном переживании, а умозаключения убеждают не всех.

    Что у нас при исследовании этого определения вызывает некоторое неудобство, так это понятие «опасность», которое при рассмотрении нашего предмета становится особенно щекотливым. Что такое «опасность»? Если я, совершая путешествие по ледникам, вдруг понимаю, что на меня летит ледяная глыба размером с печку, или если на улице рядом со мной машину заносит и она с большой скоростью мчится на меня, или когда на меня, беззащитного, нападает вооруженный бандит в пустынной местности и под угрозой смерти хочет отобрать мое имущество, то, вероятно, я испытываю боязнь или, как еще говорят, страх. Но это не точно. В моей статье «Шоковое мышление и шоковые фантазии при высочайшей опасности для жизни» [1] речь идет о людях, которые от ужаса перестали воспринимать реальность и испытывали радостные фантазии, которые являются одним из видов привлекательной психологической защиты. Там, где такая дереализация (внешний мир перестает быть реальным) или также деперсонализация (собственная личность перестает быть реальной, чаще всего с мыслью: «Тебя это совершенно не касается») не возникает или прекращается, тотчас же приходит страх.

    Только там, где во внешнем мире царит опасность, которая вызывает подвергаемый сомнениям аффект, можно, внимательно подбирая слова, говорить о «страхе реального» или страхе. Более точно его душевное содержание определить нельзя. Можно только указать на отдельные признаки, которые, однако, никоим образом не описывают это душевное переживание целиком. Слово «страх» (нем. Angst. — Прим. пер.) происходит от латинского angustiae — «ограниченность» и указывает на определенные телесные проявления страха, а именно на ограниченность дыхания, при этом говорят о «стеснении». При некоторых состояниях страха, например angina pectoris, мучения достигают своего максимума. Часто возникают и другие телесные симптомы, чаще всего ступор, вздрагивание и дрожание мускулатуры, мурашки на коже, спонтанное опорожнение кишечника или мочевого пузыря, бледность и прочее [2]. При этих соматических изменениях более важную роль играют ощущения — только они принадлежат к аффекту страха как таковому, особенно связанные с ними тенденции к сопротивлению и бегству. Страх кажется, и поначалу в высшей степени, негативным переживанием, ведь он относится к «ужаснейшему» и «страшнейшему» из того, что может случиться с человеком. Нужно обратить внимание на то, что оба эти описания взяты из переживания страха и испуга. Однако можно доказать, что в страхе часто присутствует удовольствие. Поэтому мы любим опасность, и уже дети чувствуют приятные «мурашки по коже», когда, например, по дому идет предполагаемая ведьма. Многим знаком страх экзаменов, часто сопровождаемый генитальным зудом с или без выделения секреции. Это удовольствие, получаемое от страха, только отчасти восходит к мазохизму (получение удовольствия путем испытания страданий и желание причинять себе боль), чувство стыда, любопытство, агрессия и другие тенденции могут также в этом участвовать.

    Наряду с этим, основанном на объективной опасности, «страхом реального», который, как было сказано, порой как и боязнь, сильно отличается от «собственно» страха, существует субъективно точно так же характеризуемый аффект, при котором извне не угрожает ни малейшей опасности или такое незначительное неприятное событие, что уровень страха, которым человек на него реагирует, не идет с ним ни в какое сравнение. Когда кто-то постоянно, наполненный ужасом, ожидает страшную катастрофу, только отчасти сумев обосновать ее причины, когда молодая девушка при виде мыши с визгом вскакивает на стол, проявляя все признаки ужасного страха, когда мужчину с детства до преклонных лет пугает число 13 и он должен вести со своим страхом тяжелую оборонительную борьбу до тех пор, пока взгляд на церковь не освободит [3] его от этих мучений, то очевидно, что эти переживания, несмотря на то что их содержание и телесные проявления не отличаются от тех, которые сопровождают реальный страх, имеют под собой совершенно иные причины. Когда говорят о страхе научно, то чаще всего речь идет о проявлениях этого второго аффекта, который субъективно ничем не отличается от реального страха. Зигмунд Фрейд не разделяет четко страх и боязнь, хотя он признает: «Страх относится к состоянию и направлен от объекта, в то время как боязнь обращает внимание именно на объект» [4]. Однако Фрейд называет не оправданный событиями во внешнем мире страх невротическим, чтобы четко отличать его от страха перед реальностью (там же, с. 408). Оскар Либек в своей книге «Неизвестное и страх» [5] иначе разграничивает страх и боязнь. С его точки зрения, в страхе всегда присутствует элемент неизвестности (с. 67), а бояться можно только того, что имеет какие-то очертания (с. 69). В соответствии с этим фобию кошек или пауков можно было бы назвать боязнью, а ужас негра перед неизвестной молотильной машиной — страхом. Согласно этому автору, для страха и боязни необходима угрожающая близость зловещего объекта (с. 71). Для в наибольшей степени только лишь описательных разработок Любека это может быть преимуществом, а так как язык изменчив, ему никто не может запретить употреблять слова именно таким образом. Но если уделять внимание не только поверхностному впечатлению, а возникновению, внутренней сущности, действию на другие душевные движения, закономерностям развития, а также исцелению его вредных и болезненных форм, то она ничего не дает [6].

    Так же и Вильгельм Штекель полагает, что боязнь всегда направлена на определенный объект, в то время как люди испытывают страх перед чем-то неизвестным и незнакомым. Для него страх — это «невротическая сестра боязни» [7]. Однако представленные им страхи с определенным объектом противоречат его собственному разграничению.

    В дальнейшем мы будем говорить о боязни в том случае, когда опасность угрожает извне, а о страхе тогда, когда тот же самый аффект проявляется без появления внешней опасности. Мы видим, что это разделение, особенно из-за его зависимости от объективного познания, прежде всего в области религии сталкивается со сложностями, поэтому мы не будем придавать ему большого значения. Человек, испытывающий невротический страх, поверит в объективную внешнюю опасность там, где здоровый и мужественный ее не увидит.

    Теперь мы должны указать на третье проявление этого душевного феномена: соединение или слияние боязни и страха (смешанный страх). Незначительный повод для боязни превращается в источник мучительного страха, когда боязнь усиливает страх. Небольшая боль в желудке пробуждает огромный страх, что это рак (ипохондрия), на альпиниста на вершине нападает бешеный страх, и он насмерть разбивается на, в действительности, только для него опасном спуске, молодая девушка, которая до этого беззаботно возвращалась по оживленной улице ночью домой, вдруг начинает бояться, что один из встретившихся ей мужчин на нее нападет, хотя он не выглядит опаснее остальных, мимо которых она при тех же внешних обстоятельствах до этого момента спокойно проходила. Мы будем называть такое соединение страха и боязни смешанным страхом.

    Очень важно сказать о том, что человек, испытывающий невротический страх и дрожащий от ужаса из-за смешной внешней причины, в момент реальной внешней опасности может поступать с огромным мужеством и хладнокровием [8]. Фельдмаршал фон Робертс, например, победивший буров, страдал боязнью кошек [9]. Уже один этот факт должен заставить избегать общепринятой путаницы между страхом и боязнью и указать на то, что они имеют разные причины.

    Тесная связь между страхом и любовными проблемами заставляет нас обозначить, что мы понимаем под любовь, тем более что точные слова Ибсена здесь очень подойдут:

    Ни одно слово не было так
    наполнено ложью и лукавством,
    как сегодня это происходит
    со словом «любовь».

    В своей книге «Любовь ребенка и патологии ее развития» я обозначил любовь как «чувство притягательности и самоотдача, вытекающие из необходимости удовлетворения предсказанного объекта» [10]. Вместо слова «самоотдача» я бы сегодня сказал «склонение самого себя». Тем самым в каждой любви можно выделить: 1) субъект; 2) объект; 3) существующая между ними, приводимая в действие субъектом, однако часто прилагающаяся к объекту функция, в которой акцент несут эмоция и воля. Любви без объекта не существует.

    Любовь может полностью или большей частью принадлежать чувственной сфере. Можно любить, например, сладкие фрукты, чувствовать влечение, наслаждаться ими и с представлением о них связывать воспоминание о полученном благодаря им наслаждении. Эстетическое восприятие также связано с чувствами: приятнее есть красивый пирог, чем раздавленный.

    На высоком уровне расцветающая любовь включает в себя эстетические, этические, религиозные или интеллектуальные ценности, действительные или воспринятые, в качестве раздражителя на первом плане. Любовь может в большей степени сделать своей целью субъект или объект. В первом случае объект любви становится целью для умножения собственного удовольствия, престижа, имущества, власти, защищенности; в последнем интересы возлюбленного выходят на первый план, любовь требует «все для другого, ничего для самого себя», она хочет любить, помогать, содействовать, облагодетельствовать, исцелять, прощать, при наиболее сильной любви влюбленный хочет отдать себя вплоть до смерти. Любовное чувство всегда содержит ясные волевые функции. Любовь, направленная на самого себя, называется нарциссизмом.

    Сублимированная любовь вычеркивает все чувственное из цели любви, из любовной функции она не может этого вычеркнуть потому, что телесные ощущения содержатся в каждом любовном переживании, будь то сосудистые или мышечные ощущения, ощущения во внутренних органах или другие. Нравственная любовь не исключает инстинкты полностью из своих целей, а подчиняет их этическим и религиозным нормам, но, как известно, с протестантской точки зрения, не считает сами по себе инстинкты ни хорошими, ни плохими, а оценивает их исходя из их подчинения или неподчинения этим нормам.

    С понятием христианской любви мы познакомимся благодаря историческому исследованию.


    Причины страха

    I Послание Иоанна

    Однако откуда происходит «страх нереального», незаконно присоединивший к себе все признаки аффекта, вызванного совершенно другими причинами? Странным образом ответ на этот вопрос можно найти в Новом Завете, который и здесь обнаруживает гораздо более глубокое проникновение в человеческую душу, чем вся материалистически настроенная медицина. В I Послании Иоанна 4:18 есть сформулированные почти как неврологический тезис, вызывающие величайшее удивление слова: «В любви (agape) и совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершенен в любви». Здесь речь, разумеется, идет о боязни. В Новом Завете не проводится четкого разделения между религиозной боязнью и страхом. Если в научном языке оба слова взаимозаменяемы, как тогда можно ожидать от Нового Завета их точного разграничения?

    Согласно I Посланию Иоанна 4:18, страх возникает из нарушений любви. Мы увидим, что чаще всего речь идет о затруднениях в любви.


    Сёрен Кьергегор

    Первым, кто затронул проблемы страха с точки зрения психологии, стал датчанин Сёрен Кьеркегор. Его произведение «Понятие страха. Простое, психологически намеченное размышление в направлении догматической проблемы первородного греха. Написано Витилием Хауфниенсием 1844» содержит в гораздо большей степени теологическо-метафизические соображения на тему страха, чем психологическое исследование. Однако в нем много проницательных наблюдений, которые не теряют своей ценности из-за большого количества ложных, возникающих благодаря обобщению симптомов своего тяжелого невротического страха, утверждений. Нелегко передать основные мысли этой очень непростой, а напротив, в высшей степени сложной и выраженной в спорных понятиях страха теории. Для Кьеркегора страх — это «симпатизирующая антипатия и антипатичная симпатия» (с. 38), направленная на неопределенную причину, вызванная ничем, которая как ничто подступает к человеку. Во время страха дух испытывает страх перед самим собой (с. 40). Он стал предпосылкой первородного греха, который пришел в мир через грехопадение Адама. Грехопадение привело к тому, что «страх пришел в мир, и была установлена сексуальность» (с. 42, 45). Страх также описывается как «связанная свобода» (с. 46). «Страх имеет двоякое значение: страх, в котором индивидуум… совершает грех, и страх, который вошел и входит вместе с грехом» (с. 51). Кьеркегор точно знает, что «чувственность и страх взаимосвязаны напрямую» (с. 61), однако он не может установить психологию этой взаимосвязи. Кьеркегор затрагивает также и страх, который возникает вследствие греха, но при отсутствии чувства вины, при этом не зная понятия о вытеснении чувства вины. Страх добра он приравнивает к демоническому (с. 124). Однако он также является «несвободой, которая хочет закрыться» (с. 124).

    Из этих отчасти темных предложений мы можем выделить отдельные моменты: страх как «симпатизирующая антипатия и антипатичная симпатия» указывает на внутренний конфликт в любви, в соответствии со словами I Послания от Иоанна о «совершенстве в любви». На антагонистические тенденции указывает также и определение «связанная свобода». Понятие «задержка любви» очень подходит к предыдущему определению. Если ничто вызывает страх, то это указывает на чувство одиночества, а также любовную пустоту, которая не находит удовлетворения, жажду любви, не находящую объекта. Важна также связь страха с грехом и виной. То, что страх вызывает зло, а зло приводит к новому страху, при внимательном наблюдении полностью соответствует действительности. Очень жаль, что Кьеркегор не стал более близко изучать «прямую связь между чувственностью и страхом». Он почуял здесь взаимосвязь, тщательной проработкой которой занимается современная глубинная психология. То, что страх может возникать на месте чувства стыда, принадлежит к самым острым наблюдениям смелого датчанина, которого собственный страх побудил к тому, чтобы опуститься в глубокие колодцы собственной душевной жизни, однако личный опыт помешал ему сравнить самонаблюдение со страхом у других людей. Очень тонко схвачен и очень часто узнаваемый в страхе и являющийся одним из определяющих его моментов фактор удовольствия, который Кьеркегор описывает словами, что человек боится и избегает страха, но одновременно его любит и тонет в нем, он завораживает, как взгляд змеи [11]. Тот, кто имел дело с людьми, испытывающими невротический страх, знает, насколько это мазохистское желание удовольствия осложняет исцеление и превращает в добродетель проблему страха, что не должно означать адекватность прославления страха постоянно и в любом контексте.

    Кьеркегоровская психология страха сама требует психологического разъяснения. Через нее говорит человек, который заявляет о самом себе: «Я не человек, мое уныние находится на грани с настоящей душевной болезнью» [12], несчастный, который свой тяжелый невротический страх использовал для тонкого самонаблюдения, у которого отец украл детство (с. 40), так что он никогда не испытывал радости от возможности быть ребенком (с. 41), который был втиснут (там же) в благонамеренное насилие (в христианских категориях), и даже помолвка не смогла освободить его от уныния, для которого Бог стал постулатом самозащиты (с. 72), который в поворотный момент жизни ожидал от Христа победы над своим унынием (с. 136). У него были догадки о происхождении страха и пути его преодоления, которые он, однако, не смог честно постичь. Тем не менее он постоянно много дает тем, кто сам охвачен страхом. Пути к спасению он и не нашел сам, и не смог указать.


    Мартин Хайдеггер

    Двигаясь по стопам Кьеркегора, Хайдеггер также рассматривал страх с метафизической и с религиозной точки зрения, а не с психологической, что привело к результатам, которые для него очевидны, однако непредвзятые психологи, которые при всем погружении в собственные мыслительные ходы не имели подобных переживаний страха, их отрицают. Как и Кьеркегор, он различает страх и боязнь, при этом так, что последняя всегда направлена на опасный объект, в то время как страх означает угрозу какой-нибудь части внутреннего бытия [13]. «Причиной страха является бытие в мире как таковом» [14]. Бытие вплоть до смерти, в сущности, является страхом. Его единственная высшая ценность состоит в том, что он возвращает бытие из его разрушенного восхождения обратно в мир, дает распознать чувство вины с помощью совести и дает распознать трансцендентную реальность, которая относится к сути бытия. Бурри делает вывод: «С помощью этого кьеркегоровско-хайдеггеровского понятия страха становится понятным религиозное восприятие нуминозного в его нормативности, и при этом как его негативная сторона, посредством четкого ограничения всей его религиозной и нерелигиозной недооценки, так и позитивная, с помощью открывающегося при этом понимания характерного страха настоящей религии и содержащегося в нем спасения» [15].

    То, что было сказано о философско-религиозном употреблении понятия страха Кьеркегором, большей частью можно сказать и про Хайдеггера. То, что бытие в мире само по себе создает страх, действительно только для тех людей, которые вследствие определенного застоя — который еще будет обсуждаться — оказались в распоряжении страха, а то, что эта готовность к страху по отношению к существованию в мире как таковом должна стать действительной, также не соответствует истине. Также и со смертью многие могут примириться, и не только дети и старики, они даже приветствуют ее как друга и охотно умирают за большое дело. Напротив, Хайдеггер также указывает на недостаток любви и чувство вины, как на то, что выражает нарушение любви по отношению к устанавливающей нормы силе (Богу), а не как на причину страха, как в I Послании Иоанна 4:18.


    Зигмунд Фрейд

    Наиболее обстоятельно и гораздо более успешно психологией проблемы страха занимался Зигмунд Фрейд. В своем самом раннем исследовании «О причинах отделения от неврастении определенного комплекса симптомов под названием “невроз страха”» (1895) [16] он связывает патологические проявления страха, которые он называет «актуально-невротическими», с запретами и заторами в общепринятом для тех времен смысле понятой сексуальности, как и с несовершенством, а точнее говоря, с запретом на понятую как инстинкты любовную жизнь. В 1917 году в своей книге «Общая теория неврозов» [17] он объясняет страх как реакцию Я на внутреннюю опасность, угрожающую осуществлению рефлексов. Наконец, в 1926 году он назвал страх реальным страхом (боязнью), и при этом перед наказанием инфантильных эдиповых желаний, не только неразрешенного любовного вожделения, но и ненависти (агрессивные тенденции, садизм, деструктивные желания), которые воспринимались в качестве греха и пробуждали осознание наказания [18]. Наряду с этим страхом греха, который нужно воспринимать как боязнь тяжелого наказания, Фрейд еще признает и актуальный страх (с. 82), а прежде всего страх Я перед Сверх-Я, которое в этом контексте примерно соответствует совести — совершенно нормальная форма страха, которая, однако, у невротиков чрезмерно повышена (с. 90). Очевидно, что также и фрейдовская этиология страха попадает под похожее на научный тезис выражение из I Послания Иоанна. Однако диаметральная разница заключается в том, что автор I Послания Иоанна говорит о любви в духовном смысле, а Фрейд — больше в примитивном смысле, как о половом влечении (либидо). Но является ли пропасть непреодолимой? Мы не хотим делать ее меньше, чем она есть, однако стоит задуматься над следующим: бесспорно, что даже высшие духовные переживания не проходят в душевной жизни без телесного, хотя не обязательно сексуального, восприятия. Некоторые психологи, такие как Джеймс и Ланде, даже ошибочно зашли так далеко, что считали, что чувства целиком являются результатом работы внутренних органов, мышц и кровообращения [19]. Я сам наблюдал в некотором количестве случаев, как при внезапном и очень активном вытеснении сексуальности угасали высшие духовные и нравственные функции [20]. С другой стороны, Фрейд считал своим долгом, изучая половой инстинкт, настолько расширить понятие сексуальности, чтобы в него вошли платоновское понятие эроса и немецкое слово «любовь» [21]. Присвоение этого названия стало причиной бесконечных недоразумений. Речь идет о том, что Фрейд однажды подчеркнул, что он под «сексуальностью» понимает все то, что включает в себя немецкое слово «любовь». Поэтому его стали упрекать в пансексуализме. К этому прибавились и другие причины.

    Таким образом, я не знаю ни одного психолога, который мог бы выдвинуть возражения против иоанновского утверждения, что страх происходит из любви, только библейское высказывание рассматривает понятие страха более духовно и поэтому более узко, чем современная психология.


    Альфред Адлер

    Альфред Адлер объясняет: «Страх — это обоснованное или необоснованное предвидение, галлюцинация опасности… Реальная опасность для жизни почти всех наполняет чувством страха, но болезненный страх указывает на поражение, на связанность Я, на высокомерное уныние, на чувство собственного превосходства. Поэтому чаще всего он встречается у избалованных детей и людей с ограниченными физическими возможностями» [22]. «Болезненный страх, который я встречаю у пациентов, — это всегда страх потерять цель превосходства, потерять чувство личности, …возможно, он всегда связан со слишком большим стремлением к изнеженности, с недостатком способности к сотрудничеству, которая выражается в желании брать, а не давать» (с. 86). То есть грех никогда не играет роли, что при внимательном исследовании не соответствует действительности. Также опыт показывает, что существует множество неизбалованных и даже испытавших недостаток внимания людей, страдающих невротическим страхом, и многие из них не страдают физическими недостатками и не беспокоятся за свои претензии на превосходство. Тем не менее, Адлер признает, хотя и недостаточно, недостаток любви как причину страха, по крайней мере после большого давления с психоаналитической стороны [23].


    Наша точка зрения

    Нарушение любовного влечения в целом и особенно чувство вины как отдельная форма нарушения любви являются двумя основными причинами страха. Отмечено, что при этом нужно думать о нарушениях в инстинктивной (первичной), или нравственной, или религиозной любви, а также о затруднениях в любви к самому себе, ближним или Богу. В зависимости от индивидуальной потребности в любви и любовных претензий, а также от внешних обстоятельств, на первом плане будет одно или другое нарушение. Внутренне они как-то связаны.

    Препятствия в любви могут возникать из-за самых разных причин. Когда любовь ребенка отклоняется и в целом по отношению к нему проявляется слишком мало нежности, заботы и понимания, происходит отступление любви, что может привести к тяжелым последствиям. Направленная вовне любовь не рискует больше подойти к объекту, которого она желает, и за этим следует продолжительное сдерживание любви с глубокой интроверсией (закрытость наружу, центростремительное развитие характера) с ее бесчисленными формами и превращениями любви в ненависть, что, в свою очередь, в дальнейшем приводит к самым разнообразным действиям.

    Страх возникает как у тех, кем пренебрегали и у заброшенных, так и у избалованных и изнеженных любовью, — у последних потому, что их жизненные претензии возвышаются до невыполнимых.

    Нарушения любви к самому себе не должны оставаться без внимания. Презрительное отношение или отсутствие любви вызывает чувство собственной неполноценности, которое, достигнув высокого уровня, легко принимает характер страха. Очень важно также сильное ограничение стремления к свободе. Уже одно ущемление стремления к физическому движению, но в еще большей степени — духовное порабощение у индивидуумов с сильным стремлением к свободе приводит к нарушению стремлений, что в конечном итоге вызывает страх. Это можно также в широком смысле применить к жажде жизни. Недостаток и нужда часто очень способствуют развитию страха. Нужно только постоянно помнить об одном условии: сильные препятствия любви и жизни только тогда ведут к страху, когда на месте недостающего не появляется полноценная замена, приносящая достаточное удовлетворение компенсация.

    О возникновении смешанного страха нужно сказать, что для его появления нужна готовность к страху, а следовательно, нарушение любви. Если предрасположенность к страху налицо, то, вероятно, хватит очень незначительного повода для того, чтобы развился страх, и при этом таким образом «спаянный» с боязнью, что он будет указывать на целый список аффектов. Чем сильнее предрасположенность к страху, тем незначительнее может быть вызвавшая его опасность. То, что безобидная собачка обнюхает готового к страху человека (иногда хочется сказать: жаждущего страха), достаточно для возникновения ужасного испуга.

    Пример для иллюстрации сказанного: девушка, которую я анализировал, некоторое время страдала от страха, совершая поездку на трамвае. В наличии были также и другие очень осложнявшие ее профессиональную деятельность страхи. Аффект стал особенно сильным, когда однажды на значительном расстоянии от нее на трамвайных путях возникла огромная телега с сеном. Опасности не было, потому что водитель видел препятствие издалека и мог послать предупредительные сигналы или остановиться. Откуда же страх? Ее жених поставил ей несправедливое условие, которое отвечало ее расположению, но отрицалось совестью. Мать настойчиво ей внушала: «Остерегайся своего будущего жениха. Если ты зайдешь слишком далеко, он может потерять к тебе интерес, и тогда ты будешь, как сошедший с рельс вагон!» Мы здесь ясно видим причину страха, обнаружение которой быстро помогло преодолеть болезнь, — нарушение любви, которое возникло в результате конфликта между совестью и инстинктами, то есть страх указывает на опасность греха. Но мы также видим, если мы достаточно хорошо знакомы с подобными состояниями, почему именно трамвай стал причиной фобии: он символизирует саму девушку — мечтательницу, которая, если она подчинится давлению жениха и собственным склонностям, вероятно, станет похожа на сошедший с рельс трамвай. Телега с сеном, которая угрожала вызвать схождение с рельс трамвая, соответствует жениху. Важно то, что в момент страха она не помнила материнской угрозы и вспомнила гораздо больше только после интенсивного осознания проблемы трамвая. Из нашего случая мы можем увидеть, как в страхе, в соответствии с наблюдениями Кьеркегора, содержится сильное желание и стремление убежать. Одновременно мы замечаем, что в рассматриваемом страхе прячется скрытый от сознания смысл, а именно предостережение, а следовательно — моральная функция, которая, как и собственно причина страха, лежит в сфере бессознательного. Мы поговорим об этом позднее. Но уже сейчас нужно указать на то, что не только моральный, или религиозный, но также и профанный страх призван служить для предостережения, наказания и исправления, а следовательно, образно говоря, играет роль внутреннего судьи. К сожалению, чаще всего он выполняет свою задачу в высшей степени недостаточно. Также и в рассматриваемом случае страх и боязнь связаны — боязнь судьбы сошедшего с рельс вагона и любовных препятствий.

    Переживание боязни и представление о ней содействуют возникновению страха. Они часто вызывают страх. Истории о приведениях не вредят детям, у которых нет комплексов в сфере жизни и любви, самое большое, что они могут сделать таким детям, — это вызвать чувство приятного страха; тогда как в других — закомплексованных — они могут вызвать сильный невротический страх, pavor nocturnes (лат. ночные страхи. — Прим. пер.), бессонницу, отсутствие аппетита и т.д. Передача страхов всегда сильно возрастает в периоды войн, голода и социальных катаклизмов, если только нечто из области морали, особенно сексуальная распущенность, не возьмет на себя энергию застрявших инстинктов.

    Согласно Рудольфу Бруну, существует невротический испуг, который нельзя путать с невротическим страхом [24].

    Не пытаясь решить вопрос органических нарушений, приведу пример, в котором мы увидим испуг и разочарование в любви.

    Знакомый семилетний мальчик с двухлетнего возраста страдал от очень тяжелой астмы, которая началась после того, как он доверчиво захотел погладить собачку, а та залаяла на него и пыталась укусить. В дальнейшем он боялся большинства животных, однако при лазании проявлял неожиданное мужество. Приступ астмы всегда возникал по ночам после встреч с собаками и продолжался несколько дней. Также и когда его пугал его брат, с ним случались приступы астмы. Травматическая сцена была забыта, и удалось с трудом довести ее до сознания, после чего малыш признал, что та собачка не представляла собой опасности. Только когда, после большого количества приступов астмы, первое, ставшее их причиной, переживание страха ожило в разговоре и была установлена его безобидность, приступы исчезли навсегда.

    Там, где царят боязнь, гнет и внешняя нужда, сравнительно слабая предрасположенность к страху становится причиной его тяжелейших проявлений, и не только у отдельных людей, но и у целых групп.

    Также и пугающие знакомства, картинки, рассказы, сказки могут вызвать страх там, где есть к нему предрасположенность.

    Таким образом, причины страха невероятно разнообразны. Уже при различных «невротических страхах» в самом широком смысле этого слова мы наталкиваемся на различные этиологии: когда речь идет о невротическом страхе во фрейдистском [25] смысле, за который несет ответственность недостаток сексуальности (в вульгарном смысле), при истерическом страхе и фобиях, при которых любовь, а особенно так называемые угрызения совести имеют решающее значение при невротическом испуге. Сюда нужно добавить и неврозы навязчивых состояний, которые в своих навязчивостях уже содержат патологический страх и которые мы поэтому называем неврозом страха — навязчивых состояний, другие различные душевные болезни, среди симптомов которых присутствует страх, а также органически обусловленные страхи, например при астме, в результате сердечных или легочных нарушений. Некоторые органические причины страха сами восходят к душевным влияниям. К ним относится кровь, которую берут у испуганных животных и вливают неиспуганным животным. Однако в подавляющем большинстве проявлений страха его мотивы основываются на затруднениях в любви, среди которых невозможность любить себя играет не последнюю роль.


    Формы проявления страха

    После того как мы определили сущность и причины страха, мы можем обратиться к формам, в которых он проявляется. Однако при этом мы столкнемся с затруднением, что их великое множество и все время появляются новые, которых никогда раньше не было. Поэтому мы должны будем ограничиться несколькими особо важными для нас комментариями.

    Рудольф Брун признает, что существуют все основания, чтобы утверждать, что страх является основным симптомом каждого невроза [26]. Карен Хорни называет страх кроме того еще и главным двигателем невроза [27].

    Люди могут бояться всего на свете. Существует общий страх без определенных предметов. Его носители, возможно, скажут нам, если мы будем настаивать на том, чтобы они назвали предмет страха, что они боятся «всего», «будущего», «жизни». Чаще фобии — это возникающие и при определенных условиях возвращающиеся страхи перед определенными объектами, например отдельными животными, такими как змеи, жуки, пауки. Мы знаем, что эта «боязнь животных» относится к тем их видам, которые исторически или символически связаны с действительным предметом страха. Другие без видимых причин боятся отдельных людей или групп людей, третьи чрезмерно пугаются грозы, огня (пирофобия) или закрытых комнат (клаустрофобия), слушая доклад, они могут сидеть только на конце скамьи, другие «безосновательно» мучаются беспокойством за свое мнимо находящееся в опасности здоровье (ипохондрия) или по поводу якобы близкой смерти. Легкий экзамен сопровождается самыми тревожными ожиданиями. Некоторые боятся преследований злых врагов, которых в реальности не существует.

    Приступы страха могут, вместо того чтобы быть направленными на определенный объект, как при фобиях, но сохранить свой неопределенный характер, быть вызванными определенными временем, местами или ситуациями. Один из моих пациентов испытывал страх три раза в день и всегда в то время, в которое обычно напоминал о себе его строгий отец, а особенно тогда, когда тот обычно наказывал [28]. Сын испытывал страх, потому что, с одной стороны, он хотел избежать любых проступков, а с другой — желал быть за них наказанным. Многие страдают от непереносимого страха, если им необходимо перейти через площадь (агорафобия).

    Пример: Одна из моих клиенток страдала от этого недуга только на вокзальной площади. При этом она испытывала чувство, что множество рук тянутся к ней снизу. Во время анализа ей стало ясно, что она страдала от быстро вытесняемого желания любовных утех. Суматоха на вокзальной площади была самой большой в городе — там толклись и сомнительные личности — тут осталось бы незамеченным, если бы она решилась на запрещенное эротическое приключение (именно это пришло ей на ум). Тянущиеся к ней руки, как и в стереотипном сне умирающей от страха девочки [29], восходят к соблазну, с одной стороны (инстинктивно), желанному, а с другой стороны (совестью), активно отклоняемому. То, что центральный конфликт не может быть разрешен с помощью испытываемых во время страха представлений, создает живучесть для этого симптома.

    Также здесь нужно назвать и страх перед темнотой, страх грозы, страх лестниц и боязнь высоты при нахождении человека в безопасных местах. Брун называет неопределенные по содержанию, однако связанные с конкретными ситуациями страхи псевдофобиями [30].

    Одни испытывают страх, потому что их мучает какой-то грех, другие боятся погибнуть без вины, по воле судьбы или «рока» (хотя, конечно, причиной этого также является чувство греха; только оно, а прежде всего его нарушение, вытесняется). Шкала вытесняемого содержит бесчисленное количество ступеней. О многочисленных побочных телесных проявлениях кое-что было сказано выше (с. 11–12).

    Больше, чем эти различия, нас интересует профанный или религиозный характер страха. Также мнимо религиозные и этически индифферентные страхи нас сильно волнуют, потому что они происходят из этических и религиозных конфликтов и поэтому психологически и психотерапевтически при определенных обстоятельствах могут быть тесно связаны с проблемами христианства, и чаще всего так оно и есть.

    Религиозные страхи можно чаще всего наблюдать в обратном порядке: человек боится, потому что он согрешил против Бога, хотя чаще всего за осознанным грехом прячутся одно или несколько неосознанных нарушений. Многие испытывают чувство, что согрешили против Святого Духа, некоторые чувствуют себя развращеннее всех грешников (страх с чувством недостоинства).

    Многие объясняют испытываемый страх своим настоящим ужасным положением: они стоят перед реальностью гнева Божьего и не знают, как от него освободиться. Некоторые страшатся будущего, суда Божьего, временного или вечного, возможно, вечных мучений в аду и тому подобного. Многие боятся за себя, многие — за других.

    Говоря о религиозном страхе, мы сталкиваемся с терминологической и понятийной сложностью: его нужно отнести к страху или к боязни? Мы видели, что чисто субъективно их невозможно отличить.

    Только в результате осознания можно решить, существует ли внешняя опасность. Поэтому нерелигиозный человек, который отрицает существование Бога, всегда будет говорить о страхе там, где религиозный будет говорить о боязни, например о боязни Бога. Как мы справимся с этими сложностями? Должны ли мы сначала решить вопрос существования Бога и того, какими качествами Он обладает, прежде чем мы узнаем, можно ли говорить о религиозной боязни или страхе? Я думаю, что нет. Здесь нам поможет параллель с муками совести. И у тех, кто признает традиции и их высший авторитет, нет сомнений в том, что наряду с нормальной и, в целом, признанной справедливой реакцией совести существует еще скрупулезность, которую нужно назвать болезненной. Рабан Лирц пишет об этом в статье «Скрупулезность как невроз страха» [31], а также в брошюре «О чувстве вины» [32]. Также и Фрейд говорил о нормальных и невротических муках совести или о «страхе Я перед Сверх-Я» (см. выше с. 17). Он даже хотел, чтобы они сопровождали людей в течение всей жизни. Однако затем он различает между ними и чрезмерно усиленной невротической реакцией (скрупулезностью).

    Пример из собственных наблюдений: страдающая скрупулезностью дама, будучи маленькой девочкой-школьницей, под напором одного из братьев украла и подарила тетрадь. Это было, насколько она помнит и что подтверждает аналитическое исследование, единственным нечестным поступком в ее жизни. В дальнейшем из-за этого проступка ее страшно мучила совесть. Будучи взрослой, она подошла к своему бывшему учителю и рассказала о своем проступке, но из-за такой мелочи над ней только посмеялись. Она выделяет значительные суммы денег для нуждающихся детей, но этого не хватает для обретения внутреннего мира, потому что за этим прячется глубоко лежащий неосознанный грех. Несоразмерность осознанной вины и наказания бросается в глаза.

    Точно так же могут себя вести и верующие в Бога, которые, несмотря на свое покаяние, свое раскаяние, свои признания, свои сердечные сокрушения, свои молитвы и прощение, свою перемену взглядов и исцеление, свою веру в милость Божию относительно совершенного проступка, который другим, в том числе и католическим священникам, и протестантским пасторам кажется незначительным, испытывают страшные угрызения совести и не могут найти из них выхода. Религиозные и церковные средства не действуют. Католик, страдающий скрупулезностью, после таинства исповеди не чувствует совсем или почти никакого облегчения своего страха греха, хотя он считает, что с точки зрения церковного учения, с которым он согласен, это нелогично, еретично, а потому является новым грехом [33]. Точно так же протестант, страдающий невротическим страхом, на определенном этапе развития своей болезни не испытывает облегчения, несмотря на все евангельские пророчества и утешения своего душепопечителя, покаяние, раскаяние, признание и молитву, именно потому, что из-за скопления и заклинивания вытесненных самолюбований в бессознательном направленные на сознание аргументы душепопечителя не достигают цели и не могут оказать влияние. Этот страшный опыт неспасенности после ревностного обращения к предложенным религией средствам получения благодати даже усиливает страх, часто вплоть до отчаяния, вызванного чувством порочности перед Богом и вечного проклятья. Тогда у человека возникает уверенность в том, что он согрешил против Святого Духа, при этом он не может четко сказать, в чем состоит этот грех. В качестве реакции часто выступает апатия (Лирц, с. 16). Мы не можем в рамках этого исследования назвать все побочные явления (эквиваленты страха вины). Проявления страха и его действия часто нельзя отделить друг от друга.

    В таких экстремальных случаях любой, у кого есть опыт, будет говорить о смешанном страхе и решит, что к «нормальной» боязни обиженного совершенным грехом Бога, который посредством покаяния и обращения снова стал милостивым, прикрепляется собственно страх, который нужно рассматривать как невротическую (или психотическую) скрупулезность. Однако кто может сказать, какой страх перед судом Божиим является соразмерным и адекватным? Также и ссылка на библейские слова во многих случаях не пригодится, потому что кто может безошибочно сказать, нужно ли применить в этом случае более жесткие или более мягкие выражения о действиях Бога? Но тем не менее эта религиозная сложность, которая возникает при решении, идет ли речь о нормальной боязни ли о невротическом страхе, не больше, чем соответствующий этический диагноз. Я только хотел бы предупредить то неуклюжее развитие событий, когда честная пошлость не видит серьезности проблемы и довольствуется дешевым объяснением, говоря о страхе и неврозе там, где замалчиваются самые важные вопросы, которые ждут ответа. Но точно так же глубокий страх фанатика-невротика не должен стать для нас мерой. Мы знаем, что люди, которые испытывают невротическое чувство вины, склонны к тому, чтобы всех не невротиков обвинять в поверхностности. Экстремальный, почти раздавленный своими взглядами на жизнь пессимист благодаря своему неврозу презирает каждого не пессимиста как наивного тупицу, который не способен глубоко взглянуть в бездну и мерзость жизни, так же и меланхолик относится к нормальным. Ему невозможно объяснить то, что он сам слеп для радостей и красоты жизни, то есть не видит ее светлой части.

    К формам проявления страха странным образом относятся такие, при которых страх не осознается. Вытесненный, что означает отодвинутый из сознания в бессознательное, страх часто можно обнаружить при короткой или прерывистой дрожи, при заикании, покраснении, ознобе и других истерических симптомах, но еще чаще при многочисленных навязчивостях восприятия, мыслей, чувств и поступков, которые мы еще будем обсуждать в дальнейшем. Страх часто оказывается даже при поверхностном исследовании причиной и настоящим смыслом происходящего. Достаточно при многих, кажущихся бессмысленными, навязчивых действиях, например при навязчивом мытье рук, помешать их выполнению, чтобы возник страх, часто невероятной силы, в то время как при беспрепятственном мытье мы не увидим ничего подобного. Но мы здесь занимаемся воздействием страха, к описанию которого и тех правил, по которым он действует, мы сейчас перейдем.


    Глава 6. Глубинная масса

    Так как христианство по своей сути исходит из того, чтобы охватить всех людей, и как по объему, так и по искренности этого охватывания, оставляет позади себя все религии мира, кроме буддизма [34], то мы должны имеющее такое выдающееся значение при его построении действие страха изучить и с точки зрения коллективной психологии. Коллективная психология включает в себя психологию масс, но не растворяется в ней. Мы даже вынуждены будем поставить перед собой сложный вопрос: несмотря на социальный, универсальный характер Евангелия Иисуса, не является ли его глубинным намерением отвержение массовости? Решение этой проблемы, которое имеет очень большое значение для католицизма и протестантизма, выходит за рамки нашего исследования, которое, однако, принимает во внимание основные материалы конфессиональной полемики.


    Личность в массе

    Под глубинной массой (нем. Tiefmasse. — Прим. пер.) мы понимаем группу людей, составляющих импровизированную временную организацию, которые с энтузиазмом вдохновлены общей идеей, преимущественно воодушевляясь внушениями подсознания. Самые важные объяснения о ее отличительных чертах мы найдем в исследованиях Густава Лебона [35]. Под толпой или массой, которую изучает этот проницательный, но не очень интересующийся причинами наблюдатель, он понимает не одно пусть даже и очень большое скопление индивидуумов, но всегда только организованное единство, которое держится вместе и управляется коллективной душой, в котором отдельные личности продолжают переживать изменения. «Потеря сознательной личности, господство бессознательного, ориентация на путь внушения и заражение чувств и идей одинаковым духом, тенденция к непосредственному осуществлению внушаемых идей — это самые благородные качества массового индивидуума» (с. 20). Он становится автоматом, которым больше не руководит собственная воля. При этом он спускается на много ступеней вниз по цивилизационной лестнице. Будучи сам по себе культурным, в массе он становится варваром, которым руководят инстинкты, хотя присутствуют насилие, но также и воодушевление, и героизм. Идеи и чувства также претерпевают глубокие изменения: жадный становится расточительным, сомневающийся — верующим, порядочный — преступником, трус — героем (с. 21).

    Также нужно отметить и нравственные нормы: отдельная личность больше не существует изолированно и эгоистично, а живет для своей массы и идеи, которой она поклоняется. Она с радостью пойдет на большие жертвы, в том числе и отдаст свою жизнь. Масса создает нравственные нормы и нравственные импульсы для их осуществления [36].

    Личность не потерпит сильные ограничения своей воли и всего стиля жизни, если бы этому отказу не противостояло значительное приобретение. Прежде всего, она освобождается от страха. Если речь шла, большей частью, как объясняет Эрих Фромм [37], о страхе одиночества, который включал в себя заторы в любви, снятые массовой любовью, то теперь большей частью боязнь улаживает настоящую угрожающую тяжелую нужду: масса в ее глазах дает человеку гарантию освобождения от этой боли. В этом большое и привлекательное преимущество потери собственной жизни и человеческих ценностей. Масса обильно дает ему то, от чего он отрекся. «Становясь частью мощи, которая воспринимается как непоколебимо сильная, вечная, чарующая (glamorous) (Фромм называет так личность, направление, Бога, нацию и т.д.), человек участвует в ее силе и величии. Теряя свою целостность как личность и отказываясь от своей свободы, человек приобретает новую надежность и чувство собственного достоинства (pride, англ.) благодаря тому, что он становится частью мощи, в которую он погружается. Также приобретается уверенность в отношении мучительных сомнений» [38]. В целом, ответ на вопрос, теряет или приобретает личность в массе при распределении акцентов, зависит как от точки зрения, так и от той степени, в которой исполнились ожидания от становления частью массы.

    Если мы распределим признаки индивидуума глубинной массы по психологическим функциям, то получим следующее.

    Интеллект значительно снижается. Индивидуальное, соответствующее собственной личности мышление прекращается, критика и логика отходят на дальний план, необходимость в исследовании причин и основ пасует перед верующим принятием вдолбленных массой мыслей. Лозунги оказывают очаровывающее воздействие, однако человек мало задумывается над их духовным смыслом. Мышление довольствуется аналогиями, основательного проникновения в действительную суть вещей не происходит. Человек верит в то, во что он охотно верит, — желание управляет идеей. Бессознательное доминирует.

    Ортега-и-Гассет характеризует это следующим образом: «Не то чтобы массовый человек был глуп. Напротив, теперь он разумнее и имеет более высокие интеллектуальные способности, чем когда-либо в прошлом. Но эти способности ему не помогают… Нагромождение общеизвестных истин, предрассудков, клочков мыслей или просто пустых слов, которые накопились в нем благодаря случаю, он всегда объявляет святым и пытается с наглостью, которая объясняется только ее наивностью, везде придать ценность этому бесчинству» [39]. Это описание совпадает с описанием у Лебона.

    Чувства обнаруживают ту же потерю индивидуального характера. Они становятся зависимыми от массы и при этом испытывают чрезвычайные усиления и ослабления. Уже сознание принадлежности к большой массе единомышленников усиливает аффекты и уменьшает чувства, которые в массе не приветствуются, поднимает чувство собственного достоинства благодаря тому, что сила и величие общности воспринимаются личностью как относящиеся к ней, идущие ей на пользу, увеличивающие ее собственные ценность и силу. Массовый человек дает развить в себе такую степень фанатизма, какую невозможно себе представить в случае одиночного человека. Ранее возможно неспособный на глубокие чувства, апатичный, безучастный, в результате превращения в массового он возносится до страстного возбуждения. Возбуждаются садистские наклонности, ненависть наполняет его жестокими радостями и влечениями, которые приводят к соответствующим фантазиям ненависти. Однако его чувства быстро меняются, он колеблется.

    Любовь к массе сильно возрастает, что делает человека способным к высочайшему самоотречению, когда речь идет о том, чтобы принести жертву для целей массы, в то время как предшествующие объекты любви, семья, искусство, религия при определенных обстоятельствах претерпевают ущерб вплоть до полного оскудения. Собрат по массе получает наиболее сильную симпатию, в то время как не только враг массы, но и каждый находящийся вне ее сталкивается с определенными антипатией, недоверием, неприятием, если нет надежды на его присоединение к массе. Проявляет себя стремление к созданию прозелитов. Гуманистические чувства исчезают и подвергаются насмешкам как сантименты.

    Совесть отказывается от собственных суждений и безоговорочно передает свое своеволие массе. То, что она объявляет обязанностью, не подлежит никакому обсуждению, и любой чуждый порыв совести вызывает гнев и подозрение, что не совесть, а низкий порыв установил уклоняющееся в сторону требование. Вера в авторитеты совести, которая, как правило, часто гордится своими собственными законами и высочайшим достоинством, равноценна вере в интеллект. Можно с полным правом говорить о моральном самоотказе массового человека. Самое коварное убийство или лжесвидетельство считается хорошим, если идет на пользу массе. Как понимание и разум, так и нравственные чувства и стремления полностью передаются в распоряжение коллектива. Человек освобождается от всякой ответственности.

    Нравственное сознание соответствует действиям. Безобидные и добродушные люди становятся извергами, если масса этого хочет. Но точно так же член массы подвергается прямо-таки чудовищным невзгодам и лишениям, когда дух массы подчиняет его своей власти. Жена, дети, имущество, жизнь больше не имеют значения, когда масса требует воспламениться ради нее. Не происходит долгих размышлений, в массе каждый в любой момент дает буре чувств возможность увлечь себя.

    Когда Ортега-и-Гассет объясняет: «Массовый человек уходит от нравственности, так как нравственность существенна для переживания подчиненности, осознания долга и обязанностей» [40], то это суждение, которое он сам вскоре должен был смягчить, никоим образом не соответствует действительности. Нет, массовый человек признает и использует внутри своей массы в целом, как мы слышали, повышенную мораль, обычно недоступную самоотверженность и готовность жертвовать собой, братскую любовь, воодушевленность делом на благо ближнего. Только все это происходит за счет чуждых массе. Любовь к ближнему регрессивно сократилась до массы, мораль потеряла свой гуманный характер. Началась поляризация, при которой вся любовь концентрируется на массе, а вся ненависть — на ее противниках, в то время как для остального мира остается равнодушие.

    Обобщая, можно сказать, что изменения личности при революционном становлении частью массы укладываются в формулу: сокращение личности как отдельного существа, потеря самостоятельного мышления, усиление или уменьшение морали в зависимости от интересов массы. С этой характеристикой члена глубинной массы согласны [41] большинство социологов и социальных психологов, например Вальтер Ратенау, Вернер Зомбарт, Георг Зиммель, Макс Вебер, Фердинанд Теннис, Сципион Сигеле, Зигмунд Фрейд, Пауль Тиллих, Карл Ясперс, Франц Оппенгеймер.


    Сходства и различия между массовым индивидуумом и больным, страдающим неврозом навязчивых состояний

    На первый взгляд, можно увидеть чрезвычайное сходство массового человека и больного неврозом навязчивых состояний: прежде всего, достаточно зависимости обоих от бессознательного, а также невроза и становления частью массы, вместе с господством иррационального и рационализированного над рациональным, уменьшением самостоятельного мышления, чувствования и желаний в отношении личных особенностей и требований нормальной строгости в логике, эстетике и этике, разрастанием неточных суждений, низкокачественным различением добра и зла, которые правильно понимаются только в той степени, в которой невроз и соответственно массовость не завладели душой. Понижение личностного уровня там и тут даже у интеллигентных людей может достигать пугающих размеров, дистанция между моральным поведением до и после начала невроза или становления частью массы, падение в пустыню одичания и преступных склонностей часто достигают такого уровня, о котором едва ли можно было догадываться. Можно вспомнить невероятно глупые действия, с помощью которых обычно разумные невротики, вынуждаемые своими спусковыми механизмами, непоправимо портят собственную жизнь, или о клептоманах и навязчивых поджигателях, или о некоторых политических преступниках, в которых каждое человеческое чувство кажется умершим — из любви к массе.

    При каждом из видов личностных потерь мы наблюдаем регрессию в инфантильность и примитивизм при каждой фиксации, которая исключает свободное использование имеющихся в наличии душевных энергий.

    Наряду с этим есть и различия, которые большей частью основываются на том, что невротик, захваченный своим неврозом, изолирует себя от общества, в то время как массовый человек открывается в массе. Если говорить о первом, то первый — болезненно асоциален, а второй — гиперсоциален. Невротик чувствует себя, особенно на поздних стадиях своих душевных проблем, связанных с вытеснением, как правило, ущемленным, он страдает, хотя из его страданий могут возникнуть великие достижения культуры (сравните, например, Гёте [42]). Первичная масса не дает своим членам страдать, особенно если они присоединились к массе не благодаря внешнему давлению, а по собственной воле, с помощью их связи с руководителями и единомышленниками, пока процветает надежда на исполнение стремления к преодолению страха и делающего счастливым благу. В то время как невроз навязчивых состояний означает определенное отделение от общества и остальной действительности, массовость создает реальную или мнимую тесную связь с общественной организацией и другой реальностью, и при этом не только в воззрениях, а прежде всего благодаря завоевательным действиям. Человек, который страдает неврозом навязчивых состояний в интенсивной форме, достаточно редко создает значительные, возвышенные достижения культуры в качестве ответной реакции на невроз. Масса, напротив, очень часто достигает, именно благодаря появлению массовых людей, руководящих внутри ее идей и субординации, огромной прибавки жизненных сил, что может привести к удивительным внешним успехам, но, конечно, при определенных обстоятельствах также приводит к гибели. Таким образом, революционная масса иногда устраняет состояние, которое своей дезорганизацией, отсутствием идеалов, пассивностью, летаргией производит впечатление болезни гораздо больше. Некоторые, но совершенно не каждая созданная масса блестяще достигают защиты от страха на длительный период времени. Но нельзя отрицать и противоположное: достигнутые успехи надолго не задерживаются, чудовищная реакция разрушает систему массовости, и при этом ненависть, жестокость, фанатизм процветают в новой, пришедшей на смену старой массе (мы можем называть ее противоположной массой), равноценной своей предшественнице, если не превосходящей. Многочисленные остатки прежней массы в большинстве случаев сохраняются и переходят, часто сильно изменившись, в новый порядок или беспорядок.

    Если сделать акцент на сходствах, которые испытывает отдельная личность в начале невроза, и убрать из понятия невроза обязательные болезненные признаки, которые также в прилагательном «невротичный» говорят о феномене отдельных личностей, то можно было бы упростить наше введение в исследование теории страха. Вместо того чтобы различать между страхом у невротичных и нормальных личностей и страхом как проблемой коллективной психологии, мы бы могли разделить учение об индивидуальных и коллективных неврозах. Однако я опасаюсь, что здесь могут возникнуть недоразумения.


    Значение вождя

    У массы есть вождь. Часто она проталкивает более или менее выдающегося мужчину (реже женщину) на роль вождя, часто некто выдающийся создает для себя послушную массу, которая купается в его величии и охотно подчиняется ему с настоящим воодушевлением. Нужно обязательно с гордостью принадлежать к его массе и пожертвовать ему собственную личность, ведь она тотчас же вернется, обогатившись достоинствами вождя.

    Вождь управляет мышлением, управляет инстинктами, даже самыми дикими, используя их по собственному усмотрению, подхлестывает их или укрощает, как сочтет нужным, создает сублимации. В удовлетворении инстинктов, как сексуальных, так и удовольствия от агрессии или стремления к ненависти, а также в освоении доставляющих удовольствие сублимаций он создает замену потере личностных ценностей. Он воспитывает массу в максимальной зависимости и подчинении, однако каждого отдельного члена своей массы он распределяет так, что тому кажется, что в своем росте, в обладании властью, в преуспевании он обрел больше свободы.

    Особенно важен следующий факт: когда вождь на каждом шагу ставит для отдельной личности узкие границы и сужает ее свободу до самой чувствительной, он дает ей возможность обрести свое сильно ограниченное Я мощно возвысившимся, идеализированным, благодаря принадлежности к нему, вождю, который является для нее отцом и заботится о ней как отец. Величие и сияние вождя светит на членов массы, проникает в их сердца, осчастливливая их. Его отважное мышление, великолепное, страстное чувствование, титаническая воля предлагают богатую замену собственным, пусть даже лично свободным, но недостаточным, мышлению, чувствованию и воле. Отдельная личность проецирует себя в вождя и интроецирует вождя в свое собственное Я, так что оно будто бы принимается каждым. Он живет в вожде, вождь живет в нем. Хоть любовь и не осуществляет полной идентификации, однако создает разновидность unio mystica (лат. мистического союза. — Прим. пер.), при всем чувстве дистанции и подчиненности, которая, однако, достигает высшей точки в предании себя вождю и включении вождя в собственную личность. И тут говорит любовь: «Ты — мой, я — твой» и делает, без полного упразднения двойственности, обоих единым. Отсюда возникает чувство личностного роста, несмотря на сильное сокращение индивидуально-личностных функций.

    Вождь глубинной массы должен, как справедливо подчеркивает Фрейд, быть сильным, тираничным. «На массу давление производит гораздо более сильное впечатление, чем любовь, однако должна царить мысль, что он хорошо относится к каждому и его любит. Он должен импонировать благодаря своей беспощадной силе воле, брутальному применению своей власти, своим успехам. Он убеждает не благодаря остроумным доказательствам, а с помощью диктаторского вдалбливания его идей и приказов. Для крепости массы самое большое значение имеет личность вождя и привязанность любви к нему» [43].

    Слабая массовость может возникнуть и без соединения с личностью вождя, что, например, показывает мода. Но ей также управляет страх, например, бросаться в глаза, выглядеть отсталым, не имеющим достаточно средств. И в моде невозможно не заметить привычные симптомы массовости, такие как уменьшение интеллекта, вкуса, осуществления индивидуальной воли, уменьшение или увеличение моральных ограничений, вплоть до бесстыдства и чопорности.


    Причины и процесс становления массовости

    Как можно объяснить то, что личность в массе готова терпеть невероятные лишения в отношении своей личной свободы и унижения своей индивидуальной духовной жизни, которыми она обычно так гордится?

    Мне кажется, что все прежние исследования уделяли слишком мало внимания одной из предпосылок возникновения массы — предпосылке страха. Как индивидуальный невроз, так и создание массы предполагает наличие сильного страха и заторов в любви. Индивидуумы, благодаря внешним и внутренним бедствиям, должны прийти в такое отчаяние и беспомощность, что они теряют доверие к собственному разуму, чувствованию и воле, что в своих поисках и стремлениях они не находят выхода из своей внутренней или внешней нужды, наличие которой опять же является необходимым условием. Гордый индивидуум должен находиться в положении отрекшегося от престола короля, который рад после несчастного правления лишиться своего достоинства и бремени. Вождь — это сильный, дельный помощник в нужде, который из тесноты с ее страхом приведет к свободе. Ему, вместе с тысячью друзей, передаются свои скомпрометированные способности, как капитан судна, попавшего в шторм, боясь пойти ко дну и не будучи знакомым с опасными подводными камнями, охотно передает командование и руль признанному дельным лоцману и подчиняется его приказам. Среди внутренних бедствий нужно прежде всего назвать чувство вины, отчаяние и страх предстоящего наказания.

    Фромм упоминает среди мотивов массовости мазохизм (там же, с. 152 илл.). Без сомнения, есть люди, которые с ужасной алчностью ищут себе господина, чтобы он мог их мучить. И в массе они также, без сомнения, встречаются. Однако сам Фромм так превосходно описывает преимущества, которые сулит себе личность от своей массы и которые она в удачных случаях действительно получает, что пассивная жажда мучений точно отходит на задний план. Напротив, я бы очень хотел подчеркнуть боязнь опасных последствий дистанцирования от массы там, где она уже обладает властью.

    Затем я считаю очень важным участие потребности в ненависти. Там, где хозяйничает госпожа Тревога, немилосердно расставив свои ежовые рукавицы, обычно, если не находится сильной, часто религиозной компенсации, усиливается ненависть, особенно если широкие слои населения страдают в нужде, ненависть к beati possidentes (лат. богатые собственники. — Прим. пер.), эксплуататорам или другим реальным или мнимым виновникам бедствий, ко всем, от кого напрасно ждали помощи. Отдельным личностям приведение страха в действие запрещено государственным устройством. Тем более страстно разгорается ненависть, особенно в виде жажды разрушения, когда поднимается большая масса. Общий гнев создает сильный фермент. Единство в гневе по отношению к общему врагу часто удерживает вместе сильнее, чем любовь друг к другу и к вождю. Поэтому революционное и диктаторское правительство должно добросовестно обращать внимание на потребность массы в ненависти, если оно хочет упрочить свое правление и создать для своей деятельности определенные рамки. Благодаря выпущенной на волю страсти к разрушению общая вина сильнее взывает к массе, чтобы застраховаться как против мести и наказания, так и против угрызений совести. Последние смягчаются благодаря большому количеству соучастников.

    Фрейд обобщает свое объяснение образования массы упразднением личности и собственного отношения членов массы к вождю и друг к другу в определении: «Такая первичная масса представляет собой некоторое количество индивидуумов, которые поставили один и тот же объект на место своего идеального Я и в результате этого идентифицировали свои Я друг с другом» [44].

    К объяснению нужно добавить: согласно Фрейду, идентификация — старейшее проявление чувственной привязанности к другой личности (с. 303). Маленький мальчик хочет стать и быть таким, как его отец, и во всех областях занять его место. Одновременно или, возможно, ранее он нашел правильный объект любви — мать (с. 303). Однако вскоре он видит в отце соперника, и его идентификация приобретает оттенок враждебности: она становится идентичной с желанием занять место отца также и у матери. Поэтому у нас возникает вопрос, можно ли назвать желание «быть, как отец» идентификацией. Идентификация означает не только тождественность и замещение, но и мысли о себе как о том, с которым человек себя идентифицирует. В случае ребенка об этом не может быть и речи. Сыночек должен был бы при враждебной идентификации, о которой говорит Фрейд, хотеть убить себя, в то время как он, действуя в рамках Эдипова комплекса, хочет убить соперника, то есть объект. Если отец, по Фрейду, принимается за идеал, то это означает осознание дистанции между его величием и собственной ничтожностью и желание эту дистанцию преодолеть, что представляет собой только желание быть похожим. Желание быть не тем, кто ты есть, при враждебной идентификации включало бы в себя самоуничтожение, в то время как в похожести на отца речь идет о самопревозношении. Когда Фрейд говорит о «частичной» идентификации, при которой «у объекта заимствуется только одна черта» (с. 305), то таким образом формулируется логическое противоречие. На вопрос Фрейда: «Не может ли идентификация (с объектом) иметь место при сохранении этого объекта?» можно ответить только «нет». Ведь идентичность в логическом смысле и с точки зрения теории познания исключает, что один является идентичным другому, что означало бы, что они являются одним и тем же. Если скажут, что идентичность существует только для бессознательного, на это можно возразить, что, согласно Фрейду, бессознательное вообще не способно к логической функции идентификации. В его «Толковании сновидений» можно прочитать, как плачевно обстоят дела с элементарными логическими способностями бессознательного.

    Также трудно признать, что «идентификация» может быть самой ранней привязанностью к другому человеку, если, возможно, перед этим началась любовь к матери как к объекту (с. 303).

    Оба замечательных примера, на которых Фрейд описывает особенные виды «идентификации», также изображают только похожесть, интроекцию или замещение. Гомосексуалист, который овладевает матерью с помощью того, что он ее будто бы интроецирует, представляет ее у себя внутри и перенимает ее женскую роль, насколько это возможно для мужчины (с. 307), так же далек от идентификации, как меланхолик, из-за своей болезни пинающий сам себя жестоким самоуничижением, которое он бессознательно направляет на сознательно любимого, бессознательно ненавидимого человека (с. 308). «Я» наказывает здесь без реальной идентификации, по правилу: «Чем человек согрешает, тем он и наказывается», — или иному: «Чего не хочешь, чтобы сделали тебе, никогда не делай другому!».

    Однако то, что Фрейд в своих примерах аргументированно доказал огромную силу интроекции и уподобления, замещения и самонаказания даже при сохранении собственного Я и самости, остается бесспорным.

    Это также относится и к влюбленности, при которой объект идеализируется (с. 302), а субъект ослабевает (с. 313). Фрейд предполагает, что при этом объект ставится на место Я или идеального Я. Я бы посчитал правильным говорить о переходе большой, при определенных обстоятельствах очень большой части любви к самому себе в любовь к объекту. Объект любви никогда не должен полностью занимать место Я, так как нельзя представить себе любви без объектно-субъектных отношений. Скорее справедлив тезис: при влюбленности (идеализированный) объект ставится на место идеального Я (с. 313). Разумеется, при этом речь не идет о любой влюбленности. Даже самая сильная влюбленность чаще всего дает и принимает, то есть удерживает двойственность, даже если объект любви включает в себя высокие ценности и самые прекрасные идеалы. Далее влюбленный ищет в любимой, кроме того, кем он сам хочет быть, еще нечто, что может дать только женщина, то есть то, чем он хочет не быть, а что он хочет иметь. Относительно наиболее сильной влюбленности Фрейд принципиально прав в том отношении, что объект приобретает то значение, которое, как правило, Я приписывает самому себе.

    Фрейд уже указал на то, что личность вождя может быть заменена руководящей идеей (с. 291).

    В отношениях членов массы друг к другу, с одной стороны, царит общее чувство страха, а с другой стороны, привязанность к общему идеалу преодоления страха, к которому они стремятся, к общей ненависти, общей жажде мести, общему преодолению нужды и стремление к одному и тому же новому, представляемому прекрасным состоянию. При этом товарищи по массе воспринимаются как себе подобные, но никоим образом не идентичные. Уже уверенность в том, что товарищи (так мы коротко назовем членов массы) тебя понимают, одобряют и поддерживают в твоих стремлениях, в то время как внешние люди отвергают или ведут себя враждебно, создает любовь. Если мы примем во внимание то, к какому ослаблению самостоятельного мышления, чувствования и желания ведет массовость, и мы подумаем, что такого рода самоопустошение и наполнение чуждым содержанием инакомыслящих нужно прямо рассматривать как болезненное, тогда мы поймем, что брат по массе, который помогает преодолеть этот позор и означает поддержку собственного отношения, интроецируется без отказа от собственного Я, и человек ставит себя на его место, делая это с радостью и любовью. Вместо потерянных личностных ценностей, которые были оставлены в страхе и беспомощности, личность получает в массе от вождя и товарищей освобождение от страха, уверенность, чувство силы, любовь, веру в победу общих идеалов. Неудивительно, что его переполняет и приводит в восторг бьющий через край энтузиазм.

    Отсюда возникает следующее определение: глубинная масса представляет собой множество индивидуумов, которые в своих общих страхе, нужде и ощущении беспомощности ожидают освобождения от одного и того же вождя (это может быть идея), подчиняются и посвящают себя ему ценой отказа от личного мышления, чувствования и желания, насколько он этого хочет; они чувствуют любовь, связывающую их с братьями по массе, в то время как внешних они отвергают, даже ненавидят. За принесенные в жертву личностные ценности и потерю самостоятельного управления своей жизнью они приобретают замену в результате любящей и идеализированной интроекции вождя, а также возложенных на массу надежд, которые делают их счастливыми и среди которых умиротворение страха играет выдающуюся роль.

    Такое определение понятия, несмотря на свою пространность, ничего не говорит о сходстве массового человека с невротиком (см. выше с. 65), о регрессии к инфантильному содержанию и функциям (вождь как идеализированная замена отца), о господстве иррационального (символ, лозунг), о достоверности защищающих от страха представлений и действий при неврозе и в массе, о навязчивом характере этих борющихся со страхом мер, о магической силе, которая им постоянно приписывается, и о других характерных свойствах неврозов навязчивых состояний и глубинной массы.


    Смена одной массы на другую и выход из массы

    Массовое образование теряет свою связывающую силу и уступает новой массе или свободной от массовости общине при следующих условиях: вера в силу вождя, которая помогает преодолеть страх и нужду, угасает большей частью благодаря перенесенным неудачам; вождь теряет уважение своих ведомых, чья уверенность в себе растет и стыдится перенесенного лишения личности. Вера в любовь вождя уменьшается, а вместе с ней и любовь к нему, к массе и к братьям по массе. Или ослабление напряжения (облегчение страха) достигло таких пределов, что больше нет побудительной причины, чтобы держаться за ограничивающую личность массовость. Человек снова чувствует себя настолько уверенно в своем существовании и так мало зависимым от вождя и от массы, что возникает чувство и стремление к самодостаточности, и человек больше не хочет приносить как прежде в жертву свою личность и состояние. Перестав испытывать страх или боязнь оказаться сильно обделенным, связанная личность начинает испытывать невыносимое чувство, что она находится в рабстве и ограничена в правах, и борьба за свободу отдельных личностей будет проходить с не меньшим гневом и воодушевлением, чем перед этим велась борьба за преодоление страха и жалкого состояния с помощью встраивания в массу. Или если предшествовавшая массовость не привела к ожидаемой цели, то человек ищет новую массу и бросается в ее объятья. Нужно назвать еще другие причины для выхода из массы или смены массы.

    Переход из одной массы в другую — смена массы — происходит легче, чем выход из массы в смысле нового появления полноценного ответственного члена общества (см. ниже). Анархия быстро ведет к превращению в стадо, то есть к повышенному образованию глубинной массы. Выходу из массы предшествует восстановление любви.

    Очевидно, что процессы становления массы, смены одной массы на другую и выхода из массы имеют большое значение для истории христианства. Нельзя понять психологию образования католической церкви и протестантизма, не зная условий описанного образования масс. Однако они развертываются уже на уровне высокой массы.


    Массовый психоз и массовый невроз как реакция страха

    Мы должны еще коротко коснуться диагностических соображений. Когда говорят о массовом психозе или неврозе, чаще всего остается неясным, что под этим подразумевается. Очевидно, что возникает мысль о состоянии массы, которое создает впечатление душевной болезни и невроза. О понятии «массового психоза» Роберт Велдер в своей статье «Этиология и течение массового психоза» [45] пишет следующее: «Люди, которые принимают участие в массовом психозе, не страдают психозом в психиатрическом смысле. Каждый из них психически нормален, способен на контакт и ведет себя вне системы, в которой царит массовый психоз, нормально. Только внутри мыслей, которые составляют массовый психоз, нет места логическим размышлениям и идеи настолько же невозможно откорректировать, как бредовые идеи. От индивидуальных психозов массовый психоз отличается тем, что ему не нужно длиться всю жизнь. К массовому психозу восприимчивы только здоровые люди или пограничные случаи, которые ищут последнее убежище, чтобы не погрузиться в индивидуальный психоз» [46]. Симптомом массового психоза Велдер называет расторможенность жизненных склонностей, прежде всего склонности к агрессии, при уменьшении индивидуальной совести, которая полностью передается в распоряжение вождя (с. 73), при одновременном восприятии идеала, благодаря которому, например, не душевнобольной человек, не обладающий криминальными склонностями, с чистой совестью убивает других людей. При этом человек перестает быть цивилизованным, что прискорбно для совместной жизни людей, однако биологические первобытные силы освобождаются из состояния упадка (с. 75). Далее упоминается нанесение ущерба тестированию реальности, которое не корректируется с помощью фактов и логики.

    Велдер не создает надличностной общей души, которая была бы носительницей массового психоза. Он проявляется только в отдельных личностях. Отсюда мое определение звучит следующим образом: под массовым психозом и неврозом мы понимаем однородное, психозо- и неврозоподобное состояние, в котором находятся члены массы в результате своего вступления в нее.

    Мы не будем здесь более подробно обсуждать дифференциальную диагностику понятий психоза и невроза, потому что наши интересы находятся в области религиозно-психологических проблем. Мы только подчеркнем, что должно присутствовать значительное отклонение от нормы в отношении работоспособности и хорошего самочувствия. Мы уже догадываемся, что психотические и невротические состояния внутри коллективов всегда должны отличаться от этих состояний при разобщении. Также мы знаем без дальнейших исследований, что масса, затронутая коллективным психозом или неврозом, при талантливом руководстве может достигать своих целей с неслыханной энергией и мастерством, в то время как отдельные личности перед лицом отклонений от нормы очень сильно отходят от индивидуальной этики. Является ли переход отличающих личность сил на общность — принимая во внимание, в лучшем случае, намеченные успехи массы — желанным или предосудительным, нельзя обосновать с точки зрения психологии.

    Artemis-Verlag, Zürich, 1944

    Перевод Е.С. Шелковниковой


    Примечания

    ↑1. Schockendenken und Schockphantasien bei hoechster Lebensgefahr. Internat. Zschr. fuer Psychoanalyse. Bd. XVII. 1931.
    ↑2. Landauer K. Die Gemuetsbewegungen oder Affekte // Psychoanalyt. Volksbuch. 3 Aufl. S. 150.
    ↑3. Pfister. Die psychanalytische Methode. S. 70 f (далее Psa. Meth.).
    ↑4. Vorlesungen zur Einfuehrung in die Psychoanalyse. Gesammelte Schriften (далее WW). Bd. VII. S. 410.
    ↑5. Leipzig, 1928. S. 67 ff.
    ↑6. Книга Любека содержит много ценного, однако то, что он говорит о теории страха Фрейда, всегда пугающе поверхностно, актуальный страх и муки совести он полностью игнорирует (см. следующий отрывок).
    ↑7. Stekel W. Nervoese Angstzustaende und ihre Behandlung. 1908. S. 2.
    ↑8. Ср. мою статью “Die verschiedenartige Psychogenitaet der Kriegsneurosen”. Internat. Zschr. Fuer aerztliche Psychoanalyse. 1919. V Jahrgang. S. 289.
    ↑9. Glover E. The psychology of fear and courage. N.Y.: Allen Lane Penguin Books, 1941. S. 21.
    ↑10. Pfister. Die Liebe des Kindes und ihre Fehlentwicklungen. S. 44.
    ↑11. Burri F. Angst und Religion. Schweiz. theologische Rundschau. 1939. 9 Jahrgang. S. 13.
    ↑12. Hoeffding H. Soeren Kierkegaard als Philosoph. 1902. S. 34.
    ↑13. Burri. S. 13.
    ↑14. Heidegger. Sein und Zeit. 1941. 5 Auflage. S. 186, ср. 141.
    ↑15. Burri. S. 14.
    ↑16. Freud. WW I. S. 306–333.
    ↑17. Freud. Vorlesungen zur Einfuehrung in die Psychoanalyse // Freud. WW VII. S. 420 ff.
    ↑18. Freud. Hemmung, Symptom, Angst // Freud. WW XI. S. 21–115. Фрейд написал мне, сообщая о книге 3 января 1926 года: «Было бы дерзостью верить, что мне на это раз удалось окончательно решить проблему связи между страхом и неврозом».
    ↑19. Ebbinghaus H. Gruendzuege der Psychologie / Изд. E. Duerr. 1911. Bd. I. S. 593 ff.; ср.: Witasek. Gruendlagen der Psychologie. S. 335 ff., 347 f.
    ↑20. Pfister O. Die primaeren Gefuehle als Bedinungen der hoechsten Geistesfunktionen // Imago. 1922. Jahrgang VIII. S. 46.
    ↑21. Pfister O. Psa. Meth. S. 63; Die Liebe des Kindes und ihre Fehlentwicklungen. 1922. S. 12–15; Plato. A Fore-Runner of Psycho-Analysis // The International Journal of Psycho-Analysis. 1922. No. 3. P. 169–174; Freud. Ueber “wilde” Psychoanalyse // Freud. WW VI. S. 39 и многократно.
    ↑22. Jahn E., Adler A. Religion und Individualpsychologie. S. 86.
    ↑23. Ср. мою статью: Religionshygiene // Praxis der seelischen Hygiene. Basel: H. Meng, 1943. S. 131 f.
    ↑24. Brun R. Allgemeine Neurosenlehre. 1942. S. 112 ff.
    ↑25. Freud. Ueber die Berechtigung, von der Neurasthenie einen bestimmten Symptomkomplex als “Angstneurose” abzutrennen // Freud. WW I. S. 306–333, 343–362.
    ↑26. Brun R. Algemeine Neurosenlehre. 1942. S. 100.
    ↑27. Horney K. New ways in Psycho-Analysis. Цит. в: Zentralblatt fuer Psychotherapie. 1941. Bd. 13. S. 61.
    ↑28. Psa. Meth. S. 69.
    ↑29. Psa. Meth. S. 81.
    ↑30. Brun. Allgemeine Neurosenlehre. S. 104.
    ↑31. Liertz R. Skrupulositaet eine Angstneurose // Liertz R. Wanderungen durch das gesunde und kranke Seelenleben bei Kindern und Erwachsenen. 1925.
    ↑32. Liertz R. Ueber das Schuldgefuehl. Habelschwerdt, 1924.
    ↑33. Liertz R. Ueber das Schuldgefuehl. S. 47.
    ↑34. Буддизм хочет быть для всех людей законом сострадания и утопить все душевные силы в ночи нирваны. Поскольку он при этом в своем стремлении к нирване отказывается от любой социальности, он является абсолютно индивидуальной религией, что, однако, не совпадает с конкретными историческими проявлениями буддийских церквей и сект.
    ↑35. Le Bon G. Psychologie des Foules. P., 1895.
    ↑36. Freud. Massenpsychologie und Ich-Analyse // Freud. WW VI. S. 277.
    ↑37. Fromm E. The escape from freedom. P. 120, 134.
    ↑38. Там же. P. 156.
    ↑39. Ortega y Gasset J. Der Aufstand der Massen. S. 74.
    ↑40. Там же. S. 208.
    ↑41. Ср.: Bratz H. Zum Begriff der Masse in der neueren Soziologie. Berner Dissertation (1935).
    ↑42. Reik Th. Warum verliess Goethe Frederike? Wien, 1930.
    ↑43. Freud. Massenpsychologie und Ich-Analyse // Freud. WW VI. S. 292.
    ↑44. Freud. WW VI. S. 316.
    ↑45. Imago. Bd. 22. S. 67–91.
    ↑46. Тут я не могу согласиться с Велдером, потому что далеко не все психозы длятся в течение всей жизни.

    Источник: Pfister O. Das Christentum und die Angst: Eine religionspsychologische, historische und religionshygienische Untersuchung. Zürich: Artemis, 1944.

    Темы: , , , , ,

    Комментарии

    Самое читаемое за месяц
  • Контакты
  • Партнеры
  • О проекте