Зарисовки русской жизни Великого княжества Литовского

Лев Усыскин беседует с кандидатом исторических наук, ассоциированным сотрудником Института истории РАН Ириной Герасимовой.

— Итак, были территории, некогда принадлежащие условной «Киевской Руси», которые в течение двух столетий оказались инкорпорированы в государство со столицей в Вильне — Великое княжество Литовское. Начался этот процесс, кажется, с Полоцкой земли, вошедшей в ВКЛ вскоре после Батыева нашествия, и завершился уже в начале XV века присоединением Смоленска…

— Отметим тут еще и Киевские земли — правда, в конце XV века они отошли в состав непосредственно Речи Посполитой (ВКЛ входило в РП по Люблинской унии 1569 года, а до этого с 1385 года состояло в личной унии с Польшей, т.е. Великий князь являлся и королем Польши.) Львов тоже вышел из ВКЛ — стал коронным владением.

— Хочется представить эту страну, точнее, людей, которые там живут. Скажем, язык, на котором они говорили, — это тот же самый язык, на котором говорили в Москве, или отличающийся?

— Они его называли русским. Искренне считали, что вот именно они говорят по-русски — а те, которые в Москве, не русские, а московиты.

— А насколько сильно отличался язык XVI века?

— Достаточно сильно. При этом нельзя сказать о целостности этого русского языка ВКЛ: в те времена у людей преобладало региональное мышление, и соответственно были разные диалекты, плавно переходившие друг в друга. Даже и сейчас белорусы с трудом понимают полесский говор.

— Чтобы как-то представить: вот возьмем переписку Ивана Грозного с гетманом Полубенским — они пишут каждый по-своему?

— Да.

— И проблем не возникает?

— Проблемы возникают по крайней мере в середине XVII века — это хорошо показала Татьяна Таирова-Яковлева в своей книге «Инкорпорация»: она на примере переписки Богдана Хмельницкого с Россией показывает, что участники друг друга не вполне понимали. Хмельницкий вкладывает в слова одни представления и смыслы, а Москва понимает их по-своему. Хмельницкий видел себя как король, как вольный шляхтич, а царь видел его холопом.

— Это вопрос языка?

— И менталитета, и языка. Татьяна Геннадьевна анализирует язык грамот и показывает, что одни пишут одно, а другие понимают слова совсем иначе.

— И все-таки, воспринимался этот язык в Москве как иностранный? Скажем, если приходит письмо на немецком, то с ним сперва работает толмач. А если это письмо из Литвы, его переводили или прямо так зачитывали адресату?

— Я не встречала таких переводов. С польского — да, переводили. А вот с этого т.н. старобелорусского… нет, не встречала. Мы издавали документы в сборнике «Оккупация Литвы» — это война 1654–1667 годов, — и те, которые попадали в Посольский приказ, не переводились.

— То есть в Москве этот язык считался не нуждающимся в переводе?

— Нельзя так однозначно говорить. Все зависит от цели. Во всяком случае, если документ был написан кириллицей, то часто можно было не переводить. Скажем, мой сюжет — русская оккупационная администрация Вильны во время той войны. Там один мещанин, Иван Хорошко, шляпник по профессии, более или менее что-то понимал и работал переводчиком. Вот он переводил для воеводы Шаховского с русского на эту самую «простую мову», на которой говорили обыватели.

— Понадобилась такая должность?

— Понадобилась, да. Более того, он был настолько востребован, что его ковенский воевода, князь Урусов, выпрашивал себе — и Иван ездил в Ковно, как бы в командировку. Потом, когда русские ушли, его хотели судить, и он отговаривался, что неволей служил и даже что его русские держали в заточении, чтобы их секретов не выдал…

— Хорошо, а был ли языковой барьер между жителями, скажем так, нынешней Белоруссии и нынешней Украины — как частей ВКЛ и РП?

— Все-таки это было одно государство, и люди были достаточно мобильны — ездили туда и сюда. Скажем, в рукописях, написанных в Вильне, присутствуют региональные диалекты — в том числе и украинские, как мы сейчас бы сказали. Или, скажем, люди учатся в Виленской иезуитской академии — кто из Галиции, кто еще откуда-то. Учиться ездили в разные места — в Киев, во Львов, в Вильну. Рукописи циркулировали между всеми центрами. Среда была очень смешанная. Кстати, тогда же, в начале XVII века, в ВКЛ сформировался тип музыканта-профессионала, независимого от конфессии. То есть эти люди могли работать (как и художники, и архитекторы) и в униатской церкви, и в католической, и в православной. Американский славист Дэвид Фрик выявил случаи, когда виленские еврейки выходили замуж за христиан, меняли веру, и можно представить, что еврейская семья становилась участником христианских обычаев — венчания, крещения детей. То есть родственные и профессиональные связи часто оказывались выше конфессиональных границ. Неслучайно один из украинских исследователей придумал когда-то термин «ситуативное вероисповедание»: сегодня у меня работа тут — и я принадлежу к здешней конфессии. А завтра — там. Скажем, Николай Дилецкий, которым я занимаюсь, — он считается первым украинским композитором — учился в Виленской иезуитской академии. Для него музыка стояла выше, чем его конфессиональная принадлежность. Такие люди потом, во второй половине XVII века, приезжали в Россию. Один такой человек, богослов Арсений, где только не учился: он был униатом, католиком при дворе польского короля Владислава IV, даже мусульманином в Стамбуле. И вот он решил приехать и учить московитов. Ну, в России его тут же запихали в Соловецкий монастырь — где он и окончил свои дни. Вот он тамошнему старцу Мартирию признавался, что был во многих странах, во многих училищах — но если не примешь веру, в училище не примут.

— Хорошо, а в Москве кем считали русских людей ВКЛ? Православными?

— Еретиками. Даже тех, кто был православным. Когда во второй половине XVII века приехало довольно много народу — пленников, беженцев, — их перекрещивали.

— Ну да, их считали «обливанцами», крестившимися без полного погружения в купель.

— Да. Протопоп Аввакум описывал в своем житии, как встречался с Симеоном Полоцким, приехавшим в Москву из ВКЛ. И вот на какой-то встрече царь Алексей официально представил их друг другу. Аввакум спросил Симеона тогда: «Откуда же ты, отченька?» А Симеон только приехал из униатского монастыря, учился до того в иезуитской академии, а до этого — в Киеве. То есть Аввакум ждал, что Симеон скажет «из Вильны» или еще как-то и уронит себя в глазах царя как человек православной веры. Но Симеон, не моргнув, нашелся: «Из Киева». «А я вижу, яко римлянин», — не унимался Аввакум. У Николая Дилецкого в рукописях его музыкального трактата также было написано, что он «родом из Киева». Возможно, это была лазейка, чтобы закрыть глаза на неправославные страницы биографии заезжих учителей.

— А вообще насколько православное население ВКЛ по численности меньше населения Московского государства?

— Гораздо меньше. В ВКЛ было только официальных христианских конфессий — пять: православие, униатская церковь с 1596 года, католики, кальвинисты и лютеране. А еще были тринитарии, ариане и так далее. А еще евреи, мусульмане и караимы. Причем униатов было много: когда в XIX веке при Александре II упраздняли унию, в Белоруссии униатов было — 80% населения.

— И все эти люди говорили на «простой мове»?

— Ну, по-разному. Где-то в Могилеве — да, а под Вильной уже польский язык довольно сильно проникает в речь, особенно письменную.

— А официальный документооборот был на каком языке?

— Сначала на этом, старобелорусском. А потом, уже где-то с середины XVII века переходят на польский. Собственно, переход начался раньше, но обязательно в документах была такая старобелорусская шапочка. Но потом и от нее отказались.

— А литовский вообще никак не циркулировал?

— Некоторые грамоты в соответствующие местности — Жемайтию и т.д. — писали на этом языке, по сути, местных крестьян.

— А литература литовская существовала?

— Был Мартинас Мажвидас (ок. 1510–1563) — литовский первопечатник, издал катехизис, а также песни и молитвы на литовском языке. В тех местностях, где население соприкасалось с литовцами, в белорусском довольно много заимствований из литовского.

— А когда начался процесс полонизации элиты ВКЛ?

— Вот с Люблинской (политической. — Л.У.) унии 1569 года он и запустился. Когда была принята Брестская (религиозная. — Л.У.) уния 1596 года, шляхта предпочла переходить не в унию, а сразу в католичество: это давало преференции при дворе. А сменив веру, меняли и язык, поскольку служба на польском.

— И насколько далеко этот процесс продвинулся?

— К началу войны 1654 года в ВКЛ уже многие знатные шляхетские роды перешли в католицизм.

На Украине, в ее восточной части по крайней мере, большая часть сохранила православие. Но более точных данных пока нет.

— Теперь, если можно, несколько слов о культурной жизни ВКЛ — его русской части. Что там происходило, чем отличалось от культурной жизни Московского государства?

— Во-первых, имелось сильное влияние иезуитских академий. Униаты могли в них учиться, а православные — прикидываться униатами: обряды-то те же. Вот, скажем, требник Петра Могилы — основателя Киевской православной академии — был в России запрещен. Этот требник серьезно отличался от того, чему православная церковь учила в Московском государстве. Сильвестра Медведева, ученика Симеона Полоцкого, обезглавили в 1691 году — одно из обвинений состояло в том, что он учил по требнику Петра Могилы.

— А Киевская митрополия была под Константинопольским патриархатом?

— Да, с самого начала. Это московиты откололись от Киевской митрополии, создав себе при помощи светских властей, путем политических договоров отдельный патриархат. А Киевская митрополия так и продолжала существовать со времен Киевской Руси, пока не была постепенно поглощена тем же Московским патриархатом на протяжении XVII–XVIII веков. Отсюда идея в нынешней церковной жизни Украины вернуться под управление Константинопольского патриарха.

— Давайте возьмем образование. Где можно было там учиться русским людям?

— Была Киево-Могилянская академия, Острожская академия. Так называемые школы при братствах — Виленском и так далее. Преподавание строилось по образцу иезуитских школ.

— Лучший на тот момент вариант…

— Те, кто хотел серьезнее учиться, шли потом в настоящие иезуитские школы. Расскажу такой случай из истории Вильны. Там был такой мальчик — Афанасий Пироцкий. В 1655 году он пел на клиросе в Свято-Троицком униатском монастыре. А надо представить себе Вильну: там этот Свято-Троицкий униатский монастырь находился ровно напротив православного Свято-Духова монастыря, они прямо-таки в пятидесяти метрах друг от друга. И вот иноки Свято-Духова монастыря выкрали этого Афанасия Пироцкого, чтобы он пел у них. А он учился в Виленской иезуитской академии, униаты заплатили 300 злотых за его обучение, и певчий этой суммы на момент похищения или побега не отработал. И вот игумен отказывался его выдать униатам, был скандал с привлечением магистрата, и магистрат решал этот вопрос. То есть мы видим, что музыку, которой его научили в католической школе, можно было положить на церковнославянские тексты униатских и православных богослужений.

— У католиков же орган?

— А у этих нет органа, ну и что? Зато есть фигуральное пение, которое заменяет орган.

— Что это?

— Четырехголосное пение, изображающее орган. То пение, которое сейчас в церквях, — это то самое партесное пение. Был основной голос, мелодия — какая-нибудь старинная, ее пело человек десять. А остальные три голоса пели по одному-два человека. Это были инструментальные голоса, изображали орган. Это не как сейчас, когда четырехголосье исполняется равным количеством певцов для каждой партии.

— Это то самое партесное пение, против которого выступал Аввакум?

— Партесное пение бывает трех разных видов. Один вид — канты. А еще были профессиональные концерты — тоже встраивались в богослужение. Это уже влияние итальянской музыки. Довольно много итальянцев оказывалось при польском дворе в качестве регентов. И через двор эта традиция профессиональных концертов — полифонические хоры на восемь, на двенадцать голосов — добралась до православных церквей. И даже попала в Россию в середине XVII века. Так, в 1656 году в Россию пригласили очень профессионального музыканта и композитора Яна Коленду вместе с хором в 15 человек. Я предполагаю, что это был не кто иной, как Ян Колядка, регент и композитор Марии Лупу, дочери молдавского господаря, ставшей женой Великого гетмана Литовского Януша Радзивила. Януш умер как раз в 1655 году. В России музыкант работал как минимум до 1675 года. Известно, что во время мирных переговоров в Андрусово в 1667 году послы Речи Посполитой поднимали вопрос об этом человеке и его возвращении на родину. То есть он был персоной известной и наверняка шляхтич. Но он отказался возвращаться. Возможно, боялся. Были прецеденты, когда, скажем, польный гетман Винцентий Корвин Гонсевский, попавший в плен к русским в 1658 году, был через три года возвращен. И когда он ехал на родину, несколько шляхтичей, считая бывшего гетмана изменником, его закололи. За то, что Коленда решил остаться, царь пожаловал его пятью аршинами дорогой ткани — куфтеря.

— А инструментальная музыка в России воспринималась? Все-таки царствование Алексея Михайловича — это времена инструментальных сонат в итальянской музыке, опер…

— Нет, инструментальное музицирование в России имело репутацию греховного занятия. У царя конечно были какие-то музыканты, которые сопровождали его походы в баню и так далее. Но вот уже на свадьбу в 1648 году их не звали. Зато для свадьбы отрядили государевых певчих дьяков, что дало повод иностранцам писать о ней как о самой скучной свадьбе в их жизни. В самом деле, эти дьяки пели так называемые триодные стихи знаменным распевом, это самое нудное, что можно представить: одно такое песнопение могло длиться 20–25 минут. То есть 20–30 мужиков стоят и гудят своими басами монотонно полдня — это ж с ума можно сойти…

— А современная музыкальная нотация уже использовалась?

— Нет, крюками записывали. Причем крюки тоже были разные. Каждый стиль имел свою нотацию. Знаменный, одноголосый, распев записывался знаменными крюками. Путный распев — путевая нотация. А потом, когда приехали люди из Киевской митрополии, они привезли линейную киевскую нотацию. Она, в свою очередь, возникла как соединение знаменной нотации и пятилинейной латинской. То есть когда сейчас музыковед из Западной Европы смотрит на запись киевской нотацией, он оказывается в недоумении. Какие-то квадратные ноты непонятные… а они возникли из того, что на пяти линейках писали крюк и статью — в соединении эти значки и давали квадратик. Эта нотация возникла в ВКЛ, а потом была привезена в Россию и стала повсеместной, постепенно вытеснив все остальные, и ей пользовались до середины XVIII века, когда перешли на современную европейскую.

— Но мы незаметно переехали в Москву. Давайте вернемся в ВКЛ. Скажите, насколько такая миграция, как у хора Коленды, была уникальной?

— В ходе этой Тринадцатилетней войны в Московское государство попало огромное количество — сотни тысяч — жителей ВКЛ. Белорусский исследователь Геннадий Саганович в книге «Невядомая война» пишет, что 48% населения Белоруссии было уничтожено или вывезено — это и пленные, и те, кто по своей воле перебрались в Россию, где не было войны. И восстановилась численность населения только к середине XIX века. И вообще культура изменилась довольно сильно: до войны она в значительной мере была городской, после — стала доминировать крестьянская. И вот эти люди, попав в Россию, породили в русской культуре второй половины XVII века то, что называют малороссийским или польским влиянием. Но оно так названо не от Украины, а от Киевской митрополии: в основной своей массе вновь прибывшие были из Белоруссии, а не с Украины. И это влияние в российской культуре и жизни продолжалось, пока было активно поколение переселенцев Тринадцатилетней войны.

— А что можно сказать про книгоиздание?

— После войны, то есть в последнюю треть XVII века, православное книгоиздание в ВКЛ умерло. Аж до 90-х годов. Образовалась дыра в 40 лет.

— Ну как, а «Грамматика» Смотрицкого — это когда?

— Это раньше, 1621 год. В Вильне, в Могилеве были основные центры книгоиздания — вот их не стало. В Киеве в 70-е годы издания выходили — но Киев перешел под московскую власть.

— Теперь такой вопрос: а было ли обратное культурное влияние — России на ВКЛ?

— Сразу не приходит в голову ничего, если честно. Ну, было «шкло москевске» — белая слюда, которую привозили из России и вставляли в окна…

— Ну, это просто торговля. А я про культурное влияние. Какие-нибудь московские духовные авторитеты котировались в ВКЛ?

— Ничего не котировалось.

— Паломники в Московское государство ездили? Из Москвы в ВКЛ, я знаю, ездили — в тот же Киев, как мы знаем из истории Лжедмитрия…

— Только за деньгами. За деньгами все ездили: виленские иноки, архиепископ Лазарь Баранович, даже от Константинопольского патриарха приезжали… Меня, помнится, удивил такой факт: в 1660 году, когда Вильна с русским гарнизоном была обложена польско-литовскими войсками и невозможно было подобраться к инокам Свято-Духова монастыря, а это был центр, в том числе и шпионский — иноки всюду ездили и потом докладывали об увиденном царскому воеводе. Так вот, в это время по документам Оружейной палаты проходит приказ на Пасху сшить инокам виленского Свято-Духова монастыря красные одеяния. Такой вклад в монастырь, делаемый в то время, когда к монастырю не подступиться. При этом ситуация совсем тяжелая: виленский магистрат даже не поздравил с Пасхой русского воеводу Мышецкого. В 1658 году, скажем, воеводу Шаховского поздравляли с подношениями. А в 1660 году подносили уже польско-литовским командующим. Надо сказать, что дело тут было не только в изменившейся военной обстановке: Шаховской был хорошим воеводой, заслужил уважение местных жителей, тогда как Мышецкий запомнился в польско-литовской истории как тиран, устраивавший массовые казни. За что потом и сам поплатился жизнью.