Что такое папизм, или Об обвинениях в адрес патриарха Варфоломея со стороны представителей Московской патриархии

1. Русские богословы о «нонсенсе фанарского папства»

В обсуждении нынешних событий, связанных с «автокефалией», основной характерной чертой московской стороны является невежество. В вопросе об автокефалии заложено множество богословско-канонических тем, решить которые можно только в совокупности, то есть имея перед глазами общую картину устройства Церкви как в отношении ее вероучения, так и в отношении ее управления и действующих в ней институтов. Раздор между патриархами Московским и Константинопольским показал, что в Московской патриархии оказались совершенно не готовы к возникшим трудностям. Эти трудности копились годами и может быть даже веками, но сейчас они все высыпали наружу, как серпантин, после выстрела «проблемы украинской автокефалии».

В частности, в своих ответных речах, статьях и репликах представители Московской патриархии и некоторые уважаемые богословы и канонисты, например о. Владислав Цыпин в недавнем интервью, в очередной раз заговорили о «притязаниях Фанара» якобы на главенство в Церкви и «ереси папизма».

«Первенство власти по отношению к Предстоятелям других Поместных Православных Церквей Константинополю, конечно же, не принадлежало и не принадлежит», — говорит о. Владислав. Эта идея «православного Ватикана» появилась «только в XX веке. Это явилось прямым последствием, во-первых, нашей революции 1917 года и начавшихся антицерковных гонений. Понятно, что Русская Церковь с тех пор стала гораздо слабее, и поэтому Константинополь тут же выдвинул свою странную доктрину. Постепенно, шаг за шагом, по разным частным темам, в связи с автокефалией, диаспорой у Константинопольских Патриархов стали формулироваться претензии на “вселенскую юрисдикцию”».

Очевидно, под влиянием этих настроений обвинения Константинопольского патриарха в «ереси папизма» попали даже в недавнее «Заявление Священного Синода Русской Православной Церкви в связи с незаконным вторжением Константинопольского Патриархата на каноническую территорию Русской Православной Церкви» от 14 сентября 2018 года, где богословская аналогия патриарха Варфоломея о первенствующем престоле как «закваске, которая заквашивает все тесто Церкви», довольно пристрастно квалифицируется как «попытка перестроить православную экклезиологию по римско-католической модели», а его законные, как увидим ниже, мотивы, из которых он исходит в своих действиях, понимаются как превышение «властных» полномочий.

Сложно поверить в то, что о. Владислав и Священный Синод не знают, чем различаются системы управления Ватикана и Православных Церквей в модели, предлагаемой Константинопольским патриархом, как и в то, что в своих высказываниях и декларациях они не учитывают, что «власть» — это омонимичный термин, подразумевающий как минимум три разных вида власти и соответственно три вида полномочий, некоторыми из которых Вселенский патриарх обладает в отношении других предстоятелей, а некоторыми не обладает, согласно каноническому праву. Говорить о претензиях на власть, не уточняя, о каком виде власти и каких полномочиях идет речь, — значит заниматься софистикой.

В отношении же других лиц, повторяющих этот тезис, можно вполне говорить о невежестве. Достаточно прочитать, как на эту тему выражается протодиакон Андрей Кураев, чтобы понять, насколько глубоко проникло это невежество.

Вот две цитаты из Живого журнала отца протодиакона (от 17.09.18): «Нонсенс фанарского папства следует из того, что он избирается из числа граждан Турции очень узким кругом лиц без ведома и согласия Поместных Церквей, но отчего-то претендует на власть и над ними тоже». И далее: «Вновь с печалью вспоминаю однажды сказанные мне слова румынского патриарха Даниила: “Отец Андрей, я понимаю, что папская модель единства Церкви ложна. Но у нас-то нет вообще никакой!”»

Здесь в сжатом виде намешано столько нелепостей, что их невозможно разобрать в одной статье: требуется как минимум полноценный курс канонического права и курс общей церковной истории. Поэтому мне придется лишь в общих чертах прокомментировать некоторые затронутые в вышеприведенных репликах и высказываниях факты, остановившись преимущественно на обвинении Константинопольского патриарха в ереси «папизма». Это очень серьезное обвинение, которым просто так не принято разбрасываться, особенно если оно плод эмоционального восприятия позиции собеседника, с одной стороны, и недостаточного знания предмета, с другой. Необходимо постепенно развеивать невежество.

2. Православная модель церковного единства

Для начала опишем очень коротко православную модель. Высказанное румынским патриархом мнение, что в Православной церкви нет никакой модели единства, хотя и является очень характерным для современного православного сознания, тем не менее не соответствует действительности. Такая модель всегда существовала. Она связывает (1) иерархическое устройство Церкви и соборное, а также (2) регулирует три принципа власти: законодательную власть, исполнительную и судебную.

Важно обратить внимание на то, что Церковь не изобретала «язык» управления, а заимствовала его из действующего римского права, точно так же, как она не изобретала, например, «язык» богословия, а заимствовала его из греческой философии, и т.д. Заимствуя и усваивая те или иные «языки», Церковь всегда адаптировала их для своих нужд, делая эти языки выразителями ее внутренних истин. И второе важное для понимания обстоятельство: создавая тот или иной институт или догматическую систему на принятом языке, Церковь формируется, переходя из состояния детства в состояние зрелости. Она не может отказываться от усвоенных канонических институтов, литургической традиции и догматических определений, а может только развивать их дальше, совершенствуя, уточняя и обогащая, подобно тому, как растет и развивается человек или любое живое существо. Невозможно, подобно Бенджамину Баттону, идти в обратном направлении — от старости к младенчеству.

1. Итак, иерархическое устройство прослеживается во всех институтах Церкви, начиная с уровня прихода и заканчивая высшими иерархическими ступенями. Эта иерархия существует в Церкви не абсолютистским способом, не путем захвата власти и передачи ее кому-то своим индивидуальным решением (тогда это искажение первоначального апостольского способа организации общины), а способом соборного избрания. Чтобы иерархия была легитимной, она должна избираться церковным народом. Поэтому так важно, чтобы избрание на иерархические должности начиналось с приходов и монастырей и далее распространялось на епископов каждой епархии: так и только так сможет осуществляться правильная модель церковного устройства.

2. Законодательная власть в Церкви принадлежит Вселенским соборам. Законно избранная иерархия на уровне епископата осуществляет исполнительную власть в Церкви. Именно епископам вверено исполнение церковного законодательства и обязанность следить за соблюдением уставов и законов, принятых в Церкви. Они имеют власть толковать каноническое право в целях церковной икономии, применять его в том или ином объеме и так далее. Также епископам принадлежит судебная власть: они вправе принимать решения относительно любых вопросов, возникающих в их епархиях. Но когда мы выходим за пределы епархий, мы сталкиваемся с необходимостью решения проблем, возникающих между епископами и имеющих значение для всей Поместной Церкви. Тогда судебная власть переходит к патриарху Поместной Церкви и синоду. То есть в данном случае уже недостаточно самостоятельного решения вопроса патриархом, как это было достаточно в случае епископа на епархиальном уровне, — для суда над епископом или между епископами требуется участие патриарха и синода. Высшая судебная власть в Поместной Церкви принадлежит Собору всех епископов во главе с патриархом: такой собор может решать все вопросы, касающиеся данной Поместной Церкви. Для помощи архиереям и рассмотрения «дела» созданы церковные суды: в уставе Русской Православной Церкви очень хорошо прописаны все полномочия церковных судов, имеющих в нашей Церкви три уровня (епархиальный, общецерковный и архиерейский собор). Важно отметить, что право апелляции епископа к главе митрополии (и, по аналогии, митрополита к патриарху и синоду) было установлено еще на Сардикийском соборе (канон 14) и с тех пор не изменялось.

Теперь же, если мы перейдем на уровень отношений между Поместными Церквами, то мы можем встретить продолжение того же устройства, которое было описано на уровне Поместной Церкви, — как в отношении иерархического принципа, осуществляемого предстоятелями Церквей, так и в отношении их исполнительной и судебной власти. Исполнительная власть предстоятелей Церквей ограничивается их епархиями, — причем это действительно не только на уровне межцерковных отношений, но, что важно, и в пределах Поместных Церквей: иными словами, патриарх любой Поместной Церкви, обладая вместе со своим синодом судебной властью над архиереями Поместной Церкви, не имеет никакой исполнительной власти в их епархиях. Например, патриарх Константинопольский обладает исполнительной властью только в пределах своей епархии, Патриарх Московский, соответственно, — в пределах только своей, то есть города Москвы, и так далее. Нарушение этого принципа (например, рукоположение клирика или какое-либо священнодействие без ведома и приглашения со стороны епархиального епископа) по правилу и называется «вторжением», то есть должно влечь за собой «протест» и передаваться церковному суду для рассмотрения. Таких случаев «протеста» (διαμαρτήρησις) со стороны архиереев Константинопольского патриархата множество: я сам был свидетелем того, как патриарх Варфоломей хвалил митрополита Халкидонского за высказанный им протест, когда патриарх без ведома митрополита посетил один из храмов на территории Халкидонской епархии (надо понимать, что это в пределах одного города). В России таких случаев протеста, к сожалению, нет: более того, сама возможность таких протестов отсутствует в сознании русских архиереев.

Что же касается судебной власти, то точно так же, как на уровне Поместной Церкви, она принадлежит патриарху и его синоду, на уровне Вселенской Церкви она принадлежит Вселенскому патриарху, возглавляющему Вселенский собор, или, после отпадения Римского престола, Собор Восточных патриархов (подробнее см. ниже). Такое право было дано Вселенскому патриарху 17-м правилом 4-го Вселенского собора, напомню, высшего законодательного органа в Церкви: «Если кто обижен будет своим митрополитом, то да судится экзархом своей области или Константинопольским престолом»; и 9-м правилом того же собора: «Если на митрополита области епископ или клирик имеет неудовольствие, да обращается или к экзарху области, или к престолу царствующего Константинополя и пред ним да судится».

Более того, это правило напрямую было отнесено отцами Стоглавого собора к патриарху Константинопольскому как судебной инстанции высшего порядка: «Сия бо власть от инех патриярх никому же предана бысть, ни от правил, ни от закона, еже судити митрополита под инем патриярхом, суща другому патриярху, но токмо Констентина града патриярху се дано есть» (гл. 55).

Как видим, Стоглавый собор не говорит ничего нового в этом отношении, но только лишь толкует соответствующее правило 4-го Вселенского собора. А пример Большого Московского собора 1666–1667 годов с присутствием Восточных патриархов и возглавляемого патриархом Александрийским (вторым после Константинопольского) только утвердил эту практику, сместив патриарха Московского Никона и придав легитимность постановлениям Стоглава (часть из этих постановлений не была утверждена). Таким образом, Большой Московский собор подтвердил, помимо всего прочего, превосходство собора с присутствием Восточных патриархов над собором местным, каковым был Стоглав.

3. Различные статусы Церквей

Помимо трех инстанций власти в Церкви существует необходимость решения тех или иных вопросов, касающихся уровня Поместной Церкви или Вселенской Церкви. Эти вопросы решаются соборами, но право созыва собора принадлежит первенствующему: на уровне Поместной Церкви право созыва собора и председательствования на нем принадлежит первоиерарху этой Церкви, а на уровне вселенском право созыва собора всех Поместных Православных Церквей (так называемого Всеправославного собора) и председательствования на нем принадлежит Вселенскому патриарху. Важно отметить, что как патриарх Поместной Церкви, например Московский патриарх, не имеет права принимать самостоятельные решения, имеющие общецерковное значение, без собора епископов, точно так же и Вселенский патриарх не имеет права принимать самостоятельные решения, касающиеся Поместных Церквей, без собора епископов. Однако здесь есть один нюанс: в греческом каноническом праве всегда были и остаются до сих пор различными канонические статусы древних патриархатов (τὰ πρεσβυγενὴ πατριαρχεία) и так называемых новых автокефальных Церквей (αἱ νεώτεραι αὐτοκεφαλίαι).

Различие этих статусов видно хотя бы из того факта, что даже после дарования патриаршества Московскому митрополиту и закрепления за ним пятого места в пентархии патриархов взамен римского епископа статус московского первоиерарха в качестве равноправного члена пентархии остался номинальным. По факту Константинопольский патриарх ни разу не приглашал Московского патриарха (в период патриаршества 1589–1720 годов) для решения существенных вопросов православной веры на созываемые им соборы — ни при обсуждении и принятии «Исповеданий веры», ставших основным способом догматических деклараций в эпоху после Вселенских соборов, ни для отражения угрозы унии или протестантизма, ни для решения догматических вопросов касательно полемики с антихалкидонитами. Они ограничивались соборами «четверицы патриархов» (τετρακὺς τῶν πατριαρχῶν — термин, вошедший в каноническую литературу), а также «отеческим» посланием о принятых решениях и соборных постановлениях в адрес патриарха Московского и его паствы. Такое положение дел объясняется тем, что статус патриархата мог быть закреплен только Вселенским собором, который одновременно должен был осудить римского епископа, чего в истории не было.

Надо сказать, что Русская Церковь всегда признавала такой статус и авторитет древнейших четырех патриархатов, обращаясь за разрешением своих вопросов к «собору Восточных патриархов» (как они были названы в русской богословской литературе), принимая их послания и принятые решения. Кстати, в этом контексте, например, бесполезны споры, которые ведут некоторые богословы и патрологи о том, признается ли учение св. Григория Паламы в Русской Церкви: будучи принятым на Константинопольских соборах 1341, 1347, 1351 и 1368 годов, оно имеет догматическое значение и в Русской Церкви. Так же, как и бесполезны споры о термине «пресуществление», который был одобрен Константинопольским собором 1691 года, после чего патриархом Константинопольским Досифеем было отправлено послание в адрес патриарха Московского Адриана, и этого было вполне достаточно для его «рецепции» в Русской Церкви (подробнее см. здесь), и так далее. С другой стороны, возникает сложность с Поместным собором 1917–1918 годов — единственным в русской истории до того времени, который не был одобрен Восточными патриархами. Более поздние соборы Русской Православной Церкви уже не искали одобрения у Восточных патриархов, видимо, вследствие действий Константинополя, поддержавшего в смутное время обновленцев (что, очевидно, было следствием плохой информированности и недоразумения, нежели злонамеренности, как это толкуется в упоминавшемся выше официальном «Заявлении» синода от 14 сентября 2018 года), а также последующего давления на руководство Московской патриархии со стороны советского режима. В течение ХХ века происходило постепенное отстранение Русской Церкви от Восточных Церквей, в рамках этого отстранения формировались новые представления относительно вопроса о первенстве во вселенском православии.

Таким образом, мы видим, что единство Церкви на вселенском уровне имеет четко выраженную «модель», воспроизводящую ту же самую модель устройства и единства, которая пронизывает всю структуру Церкви. На первом уровне мы имеем епархиальных архиереев, сосредотачивающих в себе местную Церковь и обладающих полнотой исполнительной и судебной власти. Все архиереи равны, но среди них выделяются первенствующие в области, которым даруется право возглавлять собор епископов и право председательствования в суде над другими епископами. На вселенском уровне такое же право дано Константинопольскому патриарху. Ни один из епископов не имеет законодательной власти, которая дана только Вселенскому собору, а в его отсутствие догматические и иные межцерковные проблемы решает «τετρακὺς τῶν πατριαρχῶν» либо, в расширенном варианте, собор всех предстоятелей, включая Автокефальные Церкви. В этом состоит модель управления в Церкви, которую отстаивает Вселенский патриарх Варфоломей.

4. Константинополь и другие Автокефальные Церкви

Теперь, что касается отношений Константинополя с Автокефальными Церквами и, в частности, с Русской Церковью. Суть этих отношений проистекает из законодательства, принятого Церковью в единственном законодательном органе Церкви, то есть на Вселенском соборе. Поскольку, как уже было сказано, статус Русской Церкви, как и большинства других Автокефальных Церквей, не был закреплен законодательно на Вселенском соборе, то вопрос об автокефалии этих Церквей находится в подвешенном состоянии с точки зрения канонического права. Иными словами, полномочия Константинополя даровать, например, Русской Церкви автокефалию условны: они предполагают икономию, в уступку обострению ситуации и расколу (в котором Русская Церковь пребывала с 1441 года, ее автокефалия фактически была признана только в 1589 году), и не могут быть окончательно легитимны, пока они не закреплены на Вселенском соборе. Если посмотреть на историю дарования большинства автокефалий, то все они были даны вынужденно — как акт компромисса с необходимым злом (неканоническое действие), в предотвращение большего зла (раскола и отпадения части верных от Церкви).

Поэтому нет ничего странного в том, о чем с недоумением говорит о. Андрей Кураев: «Важно, что Фанару приписывается “право отнимать автокефалию”». Для него это уже признак папизма. В устройстве же Церкви и ее системе регулирования власти это настолько же последовательно, насколько и законно: тот, кто дарует автокефалию, имеет власть и лишить ее. Если, например, Вселенский собор устанавливает некое положение, например, о первенстве римского епископа и равенства с ним епископа Константинопольского, то Вселенский собор может и лишить первенства этих епископов, но никто иной. Если Константинополь не имеет власти лишать автокефалии, то он не имел власти и давать ее: тогда все Автокефальные Церкви, с Русской в первом ряду, немедленно должны возвратиться в лоно Константинопольской Церкви. Вопрос с Украиной решается в этой же парадигме, даже проще, поскольку существуют документы о передаче части земель под власть Московского патриарха в 1686 году, о том, какие земли не входили в состав Московского патриархата, о том, какие были условия, и так далее. Я не буду распространяться на эту тему, поскольку все это напечатано недавно (см. материалы, опубликованные на сайтах Седмица.ру, под редакцией Б.Н. Флори, в статье В.Г. Ченцовой «Синодальное решение 1686 г. о Киевской митрополии», а также обзор исторических фактов в интервью еп. Иова Гечи изданию «Cerkvarium»), и здесь просто нет места для многочисленных цитат и разбора этих документов.

5. Папская модель управления Церковью

Давайте теперь вернемся к «папизму» — изначальной нашей теме. Суть папской модели управления состоит, во-первых, в том, что в ней папа стоит над Вселенскими соборами. Вселенский собор лишь торжественно выражает то, что принято коллегией епископов во главе с папой, причем, как пишет католический канонист Либеро Джероза в книге «Каноническое право в Католической Церкви», «формы такого осуществления власти известны из истории — например, так называемые Concili per lettera (соборы по переписке), то есть консультации, предпринимаемые папой на уровне Вселенской Церкви перед обнародованием догмата». Иными словами, папа может консультироваться с епископами даже просто в переписке, но принимать решение уполномочен только он, а Вселенский собор лишь выражает принятое учение. Более того, соборно утвержденный догмат или правило папа может отменить, пользуясь своим правом вето.

Во-вторых, папа стоит над всеми епископами в Церкви. Вся Вселенская Церковь подчиняется папе как своему епископу, тогда как роль местных епископов оказывается вторичной (аналогия на востоке: отношения власти епископа и хорепископа). В католицизме все епископы по сути — это хорепископы. Поэтому римский папа поминается в каждом из приходов Католической Церкви как главный епископ вселенной.

В-третьих, папа обладает властью говорить ex cathedra, как апостол Петр, тем самым его решения оказываются «непогрешимыми» и обязательными для всей Церкви — в плане как управления, так и вероучения.

Ну и, в-четвертых, римский папа не подлежит суду, а сам судит Церковь как викарий Христа.

Таким образом, если мы сравним модель управления в Церкви, предлагаемую Вселенским патриархом, и модель управления Церковью римским папой, то мы обнаружим две совершенно различных системы, основанные на различных экклезиологиях. Обратите внимание на терминологию: в первом случае это управление в Церкви, во втором — управление Церковью.

Основываясь на вышеизложенных данных, попробуем сравнить, в какой из Церквей — Константинопольской или Московской — выполняются принятые в Православной Церкви на законодательном уровне нормы, а в какой нет. (1) Избрание иерархии, епископов и игуменов монастырей: в Константинопольской Церкви — да (в большинстве случаев, с некоторыми исключениями), в Русской — нет (без исключений); (2) искажение исполнительной власти на уровне патриархов путем вмешательства в дела епархий: в Константинопольской Церкви — нет, в Русской — да; (3) апелляция как к судебному органу: в Восточных Патриархатах — да, в Русской Церкви — нет.

Теперь сравним, в какой из Церквей выполняются нормы «папизма», то есть те нормы Католической Церкви, которые Православная Церковь не принимает. Если в Константинопольском патриархате нет практического осуществления ни одной из вышеперечисленных догматических норм католицизма, то в Русской Церкви практически осуществляются по меньшей мере две нормы: (1) власть патриарха над собором (мы все знаем, как у нас «единогласно» на Архиерейском соборе принимаются заведомо составленные в Патриархии проекты и как у нас действует принцип «соборности», особенно если учитывать отсутствие избрания иерархии), и (2) власть патриарха над епископами, выражающаяся, в частности, в их перемещении с кафедры на кафедру, часто без их ведома и согласия, а также в зависимости епископа от первоиерарха во всем, включая вопросы мировоззрения (не имеющих отношения к вероучению) и возможность удаления епископа с кафедры на основании простого патриаршего решения (таким образом, принцип исполнительной власти и невмешательства у нас не действует). Литургически эта власть патриарха над епископами и всей Поместной Церковью у нас выражается посредством поминовения имени патриарха во всех приходах и монастырях Русской Православной Церкви: если ни в одной из Восточных Православных Церквей это невозможно (везде поминается только епархиальный епископ), поскольку воспринимается как серьезное экклезиологическое нарушение, то у нас это вошло в «традицию». При этом все чаще раздаются голоса «ревнителей» о непогрешимости суждений патриарха Московского и его прижизненной святости… Путь четко обозначен. Выводы о том, где нарушена структура управления и какая из двух моделей — константинопольская или так называемая «русская» — ближе к модели папства, делайте сами.

6. Модель единства Церкви, предлагаемая Москвой

Какую же модель предлагает Русская Православная Церковь взамен той, которую называет «греческой», «папистской» и которую отрицает? То есть, собственно, взамен общецерковной православной модели? Признавая, видимо, как и патриарх Румынский Даниил, что в Православной Церкви нет своей модели церковного единства, но тем не менее, связанные необходимостью что-то противопоставить Константинополю, который под конец советского периода уже окончательно стал ассоциироваться с главным врагом в церковных отношениях, ответственные лица Московской патриархии подготовили документ, который затем был представлен на рассмотрение Священного Синода. В итоге, на заседании Священного Синода Русской Православной Церкви 25–26 декабря 2013 года (журнал № 157) был принят документ под названием: «Позиция Московского Патриархата по вопросу о первенстве во Вселенской Церкви». В этом тексте предлагается концепция равенства всех автокефальных Церквей, существующих в полной независимости друг от друга, а первенство Вселенского престола сводится к первенству только в диптихах и не имеет, в глазах авторов, никакого содержательного наполнения, то есть является первенством лишь на бумажке, номинальным. Я не буду подробно разбирать этот документ, достаточно упомянуть очень трезвую и богословски обоснованную его критику в статье профессора Салоникского университета митрополита Бурсы Элпидофора Ламбриниадиса «Primus sine paribus», напечатанной в переводе на русский язык на сайте Вселенского патриархата.

Митрополит Элпидофор обратил внимание на то, что в данном документе первенство понимается как нечто, существующее без и независимо от первоиерарха. «Диалектическая взаимосвязь между первоиерархом и синодом, — пишет митрополит Бурсы, — сформулированная 34-м апостольским правилом (а также 9-м и 16-м правилами Антиохийского собора, согласно которым синод без первоиерарха считается неполным), отменяется ради одностороннего отношения, в котором множество представляет собой первоиерарха, что противоречит любой логике, согласно которой первоиерарх является образующим фактором и гарантом единства для множества». Номинальное восприятие диптихов приводит авторов синодального документа к очередному противоречию: «Здесь следствие воспринимается как причина, а означаемое ошибочно воспринимается за означающее. Диптихи не являются источником первенства на межрегиональном уровне, они скорее являются его выражением — на самом деле, только одним из его выражений. Сами по себе диптихи являются выражением порядка и иерархии автокефальных церквей, но такая иерархия требует первого иерарха (а затем второго, третьего и так далее). Диптихи не могут ретроспективным образом институционализировать первенство, на котором они основываются». Далее митрополит Элпидофор объясняет простые и очевидные вещи относительно порядка иерархии в Церкви, установленного Вселенскими соборами на всех трех уровнях, — епархиальном, региональном и вселенском, — о чем мы подробно говорили выше.

При внимательном чтении этой статьи можно увидеть, что митрополит Элпидофор подразумевает под первенством Вселенского патриарха лишь те прономии, о которых мы также упоминали: право принимать апелляции (то есть право арбитра в межцерковных вопросах) и право предоставлять или отнимать автокефалию, — и ничего больше. И это именно те требования, которые и так исторически всегда принадлежали кафедре первенствующего в диптихах Вселенского патриарха. (При этом еще раз уточню, что право предоставлять автокефалию является вынужденным и осуществляется лишь по икономии, поскольку вытекает из права первенствующего патриархата выступать арбитром в межцерковных спорах.) Нет никаких требований предоставить Константинопольскому патриарху власть над всей Церковью, никакой речи об административном вмешательстве — в качестве законодательного или исполнительного органа власти — в управление другими Церквами. Ничего того, в чем постоянно обвиняет Константинополь московская сторона. Вместо этого мы видим обычную принятую в Церкви экклезиологию, отстаиваемую Константинополем, с одной стороны, и совершенно новую, логически противоречивую и не утвержденную в церковном предании концепцию, предлагаемую Москвой и сопровождаемую ложными обвинениями в адрес старшей Патриархии, с другой стороны.

7. Дополнительные замечания о недостатках федеративной модели

В дополнение к тем аргументам, которые приводит в своей статье митрополит Элпидофор, выскажу еще от себя одно замечание относительно предлагаемой Москвой концепции церковного единства. По сути, Москва предлагает то, что Христос Яннарас в своей книге «Истина и единство Церкви» назвал моделью «федеративного единства». Это существование Церквей по принципу независимых государств, объединенных совершенно внешними отношениями «федерации» и соблюдающих каждая свой суверенитет, чуть ли не наподобие охраны государственной границы. Один из богословов, состоящих в Богословско-синодальной комиссии РПЦ, А. Шишков в своей статье «Церковная автокефалия через призму теории суверенитета Карла Шмитта» уже открыто рассуждает об аналогии церковной автокефалии с политическим суверенитетом: «То, что называется автокефалией в церкви, соответствует тому, что в политической межгосударственной сфере понимается под суверенитетом» (Государство, религия, церковь в России и за рубежом. 2014. № 3 (32). С. 201, 216 et passim).

Упраздняя принцип иерархичности в структуре Поместных Церквей, концепция «федеративного единства», предлагаемая синодальным документом от 25–26 декабря 2013 года «Позиция Московского Патриархата по вопросу о первенстве во Вселенской Церкви» (также в более жестком виде выраженная в синодальном «Заявлении» от 14 сентября 2018 года), фактически делает невозможным церковное единство как таковое.

Во-первых, если продолжить аналогию с государствами, то мы можем сразу же отметить, что каждое государство самостоятельно принимает законы, оно не равняется на некий «всеобщий закон» и не обязано этого делать. По сути, федеративное единство Церквей становится единством номинальным: ему не нужен общий закон, потому что нет органа, способного извне сообщить суверенной автокефалии такой закон. А если таковой и будет навязан, то это будет воспринято лишь как очередное ограничение «суверенитета».

Во-вторых, независимое и суверенное существование автокефалии, имеющее источник власти в самой себе, подвержено опасности деградировать к совершенно изоляционистскому существованию: не нуждаясь ни в каких «советах» и «наставлениях», такая Церковь может совершенно замкнуться на самой себе, отождествляя впоследствии саму себя, вернее свою национальную «идентичность», с понятием «православие».

В-третьих, отсутствие органа, способного принимать апелляцию на уровне Поместных Церквей, вопреки прямым решениям Вселенских соборов, превращает такую автокефалию в неконтролируемую извне организацию, которая при авторитарном режиме правления, с мощной вертикалью власти, будет практически беззащитна перед любой угрозой со стороны лжеучений и искажений в церковной практике и духовной жизни.

В-четвертых, суверенная автокефалия, каждая из которых сегодня практически тождественна национальной автокефалии, имеет опасность отождествить свои интересы с интересами государства. Если государство будет проводить авторитарную и жесткую изоляционистскую позицию, то у такой автокефалии практически не будет рычагов противостояния этой тенденции, и она неизменно окажется втянутой в политическую игру того или иного действующего правительства, теряя возможность взаимного общения с православными других Поместных Церквей.

В-пятых, надо понимать, что концепция, предлагаемая синодальным постановлением и развиваемая в среде русских богословов, никогда не будет поддержана большинством Поместных Церквей, в первую очередь древнейшими Патриархатами и грекоязычными Церквами (Кипрской, Элладской и Албанской). Поэтому в дальнейшем это неизбежно приведет к взаимному непониманию, разрыву отношений и, возможно, к серьезному расколу.

В-шестых, независимая и неконтролируемая извне автокефалия создает замкнутую систему и сама по себе способствует развитию внутри этой системы сначала авторитарных, а затем и так называемых «папистских» тенденций. Хотя следует сказать, что здесь уже не совсем корректная аналогия, поскольку папское управление все-таки основано на законах и установлениях, принятых в праве Католической Церкви, а здесь будет иметь место, вероятно, некий восточный деспотизм, не основанный ни на чем, кроме произвола. Учитывая необходимость богословского обоснования, такая автокефалия неизменно будет вести к искажению экклезиологии, а значит, и церковного вероучения. То есть впоследствии не только к утрате евхаристического общения с другими Поместными Церквами (это возможно уже и на стадии раскола с ними), но и к искажению православной веры.

***

Как видим, большинство из перечисленных опасностей (кроме, очевидно, самой последней стадии — утраты вероучения) уже в той или иной мере активно приживается в рамках русской церковной жизни и отравляет сознание верующих нашей Церкви. Под это же влияние подпадают даже просвещенные богословы и архиереи, которые, напротив, должны бороться за сохранение канонических институтов Церкви и действовать, исходя из богословия единства, осуществляемого этими институтами.

Таким образом, если основываться на вере в церковные установления, то со временем вера пробуждает в тебе некое богословское зрение, посредством которого ты начинаешь видеть, что за всеми этими установлениями стоит нечто большее, чем просто внешняя организация, подобная политической. Внутренний опыт и рожденное в нем богословие, которому необходимо родиться в каждом христианине, совпадает с той истиной, в которую ты изначально только верил, о том, что Дух Святой пребывает в Церкви.

Этому Духу «изволися» то или иное постановление соборов, «изволися» отцам, и «изволися» Церкви. Если же это не «изволися» тебе, то, может быть, Церковь и пребывающий в ней Дух — не совсем то, чего ты изначально искал?