Российские исторические журналы: три модели организации знания

От редакции: Выработанные более чем за два предыдущих столетия метафоры журнала — фабрики смыслов, форума, сообщества, узла коммуникации, ловца трендов — бьют мимо специфики постсоветской академической журналистики. Научная ВДНХ советских журналов постепенно переформатируется в научное Сколково: ценятся уже не концептуальные достижения, а инновации. Наталья Потапова (Санкт-Петербургский Европейский университет) подходит к научно-исторической журналистике весьма радикально. Самые разные по формату и стилистике издания оказываются скорее интеллектуальным торжищем (magazine, а не journal), предлагающим либо региональные, либо экспортные товары, либо новинки, либо поставки непосредственно от производителей. Модель «НЛО» оказывается моделью постоянно расширяющейся фабрики, со всеми особенностями реорганизации потребительских программ в современном капитализме, а модель журнала «Родина» напоминает, скорее, экомагазин — популярные репортажи от специалистов, значимые исключительно для их сообществ, остаются не переработанными научно-экспертной промышленностью. Согласится ли наш читатель с Натальей Потаповой: динамика развития современных журналов — это динамика развития производительных сил, искусство редактора неотделимо от искусства менеджера? Каково статус-кво?

Необходимость проблематизировать современное состояние исторической периодики продиктована не только сегодняшней историографической ситуацией. Помещение в фокус внимания журнала как одной из наиболее мобильных форм профессиональной деятельности позволяет проследить изменения в рамках исторического сообщества, которые произошли за последние годы, выявить основные формы коммуникации, принятые в профессии, затронуть проблему властных отношений, реализуемых в этой среде.

Журналы являются важными институтами, тесно связанными со многими практиками исторического сообщества. Необходимость регулярно публиковать определенное количество статей — дисциплинарное требование целого ряда сложно взаимосвязанных научных структур. Диссертант, грантополучатель, преподаватель вуза и научный сотрудник — все должны в свой срок держать ответ и предъявить индульгенцию: список публикаций. Между тем далеко не все члены сообщества имеют равный доступ к этому ресурсу, журналы одновременно контролируют и нормируют состояние исторического знания, изолируют и маргинализируют формы, которые, с точки зрения осуществляющих контроль интеллектуальных элит, признаются нелегитимными.

Однако представление процесса как противостояния двух сил — активных и властных редакторов и независимых, но пассивных авторов, — напоминает старые конспирологические теории. Сами редакторы не раз за последние годы признавали отток потенциальных авторов: многие историки отказываются от участия в реализуемом редакции предприятии. Развитие и популярность электронных форм коммуникации сделали вполне возможной самоорганизацию и изменение принципов распределения ответственности за принятие решений внутри сообщества. Однако историки удивительно мало отреагировали на этот технологический вызов. С чем связан такой низкий интерес профессиональных историков к открытому информационному пространству и к публичным формам представления своих работ? Можно ли говорить в духе старых либеральных теорий о противостоянии независимых авторов и редакторского режима? Независимы ли они или, в свою очередь, активно вовлечены в процесс перераспределения власти, и в этом контексте производство и публикация исследования рассматривается ими лишь как очередной шаг по карьерной лестнице? Существующие критерии оценки «профессионализма» не предполагают взаимозачет — чтение чужих работ и участие в обсуждении не засчитываются в научную работу, если речь не идет о рецензировании диссертации или книги. Рецензирование в этом случае рассматривается как контроль доступа — на этапе принятия решений, когда доработка или исправление рецензируемого продукта уже невозможны. Это исключает саму возможность сотрудничества и делает горизонтальные связи между независимыми коллегами прагматически бессмысленными. Рецензирование существует исключительно как реализация вертикальных властных отношений. Какие факторы влияют на поддержание этой системы и делают ее устойчивой в условиях возможных трансформаций перед вызовами рынка и новых технологий? Как с этим связаны кризис дисциплины и отсутствие новых идей, которые отмечают многие критики исторического знания?

Для исследования выбраны несколько журналов, анализ которых, на наш взгляд, позволит представить наиболее яркие проявления существующего в последние годы спектра моделей организации массового исторического знания в среде профессионалов. С одной стороны, старые академические журналы — «Вопросы истории» и «Отечественная история». Эти журналы хорошо представляют поле традиционной исторической науки, прочно связанной с дисциплинарными институтами в рамках профессии. «Вопросы истории» выходят с 1926 года, «Отечественная история» — с 1957 года. Издание осуществляет Академия наук, журналы представляют собой наследие старой советской академической системы, сохраняют некоторые элементы принятой тогда сегментации исторического знания и управления наукой. В последние десятилетия эта система пережила серьезные трансформации. Степень интеллектуальной инерции, а также способы адаптации к новым интеллектуальным и производственным условиям, — журналы достаточно репрезентативны для изучения этих аспектов, характеризующих современное состояние исторического знания в России. Междисциплинарное «Новое литературное обозрение» — само название журнала проблематизирует возможность его отнесения к числу «исторических», но, однако, не исключает возможность использования для исследования современного состояния исторического знания. И, наконец, глянцевый исторический журнал «Родина». Исследование основано на сплошном просмотре содержания этих журналов за последние годы, с 2003 по 2010 год.

По мнению американских критиков, система продвижения по карьерной лестнице влияет на то, что журналы оказываются связаны со строго определенной дисциплиной. Журнал из пространства междисциплинарного общения превращается в охраняемую дисциплинарным сообществом территорию, вход куда для представителей других дисциплин не то чтобы запрещен — он для них оказывается прагматически бессмысленным. Функции рейтингов и топ-листов в гуманитарных и социальных науках чаще выполняет «мнение старших коллег» о том, какой журнал считается «релевантным» в вашей сфере. Круг чтения и приоритеты тех, от кого зависит получение должности, превращается в своеобразный рейтинг для журналов, неформально существующий в дисциплинарном сообществе [1]. Эта власть влияет на выбор авторов, связывает определенными ограничениями и принуждениями. В ситуации, казалось бы, свободного рынка дисциплинарным сообществам удается подчинить и присвоить себе издание. Для многих изданий в последние годы связь с определенной дисциплиной гарантирует большую стабильность и выгоду, больше постоянных подписчиков-институтов. Издания становятся все дороже, рыночные цены на многие журналы за последние десять лет выросли почти в полтора раза. Несмотря на прокладывающую себе путь в научном мире идеологию междисциплинарности, исследовательские практики по-прежнему остаются скованы дисциплинарными властными принуждениями. В этих условиях «альтернативные издания» и интеллектуальная субкультура могут существовать за счет тех, кто уже «всего добился» или отчаялся получить дальнейшее продвижение. Количество авторов, уже имеющих постоянную штатную должность, может, по мнению критиков, сигнализировать о маргинальном положении журнала в рамках профессии. Оппозиционные интеллектуальные элиты и примкнувшие к ним маргиналы вместе могут создать достаточно мощный ресурс протеста.

Однако дисциплинарные рамки — не единственная граница в профессиональном ландшафте. Для России актуальна и проблема «регистрации». Российское знание контролируется из Москвы: профессиональное сообщество воспроизводит в данном случае российскую политическую модель. Все современные издания, претендующие на статус общероссийских, издаются в Москве, большинство их авторов работают в московских институтах. Ни один региональный журнал не смог стать общероссийским форумом, и причины — не только в отсутствии средств. В последние годы новые издания и вовсе перестали появляться, ВАКовский список [2] отчасти «кодифицировал», закрепил уже существующие «владения». Ситуация осложняется редакторскими практиками: российские издания экономят усилия и средства на поиск новых авторов, негласно сохраняя постоянный «пул» авторов. Даже инициируя форумы и обсуждения, редакторы стараются приглашать известных людей. При этом сами участники редколлегии появляются на страницах журнала не так часто, избегая предварять обсуждение темы. Ситуация прямо обратная поддерживаемым, к примеру, в англо-саксонской академической среде практикам.

«Безбрежные просторы» книжного рынка также для многих журналов остаются чужой, неизведанной сферой, от которой их существование зависит крайне мало. Не имея средств на принципиальное изменение формата и не находя путей для поиска, многие издания, доставшиеся в наследство от советской эпохи, делают «косметический ремонт» подручными средствами. Эта модель выживания, характерный случай современного состояния многих академических изданий.

Журнал как наследие: опыт реконструкции академических журналов

За полтора десятка лет издатели и авторы пытались подновить если не фасад, то интеллектуальные интерьеры доставшихся в наследство от старших поколений академических изданий. Часто ремонт был инициативой «постояльца», самих авторов, вынесших свои статьи на страницы журнала. Сложившие практики позволяли редакциям не заботиться о поиске потенциального читателя, сосредоточить основные усилия на привлечении и сортировке авторов, заполнении пространства номера.

Среди авторов московских академических журналов доминируют мужчины, москвичи среднего возраста, кандидаты наук, доценты или старшие научные сотрудники, с базовой исторической специальностью по классификации ВАК. Это те, кто успешно начал карьеру и кому для ее завершения необходимы еще один-два шага по карьерной лестнице: еще нужно защитить докторскую и получить очередную должность. Академическая среда — не женское место (женщин не более 25–30%), там не звучит голос молодых. Научное сообщество продолжает рассматривать исторический журнал как властный институт, контролируя ритуальное распределение не столько престижа публикации [3], сколько связанных с ней социальных благ. «ОИ», орган московского ИРИ РАН, долгое время поддерживал связи с региональными университетами. «ВИ» ориентировался помимо гос. университетов на преподавателей педвузов и сотрудников профильных кафедр технических институтов, иногда предоставляя слово и «маргиналам» — не имеющим степени в области исторических наук или же вовсе ее не имеющим. Однако степень остается основным пропуском в академические издания, и это правило наряду с новым ВАКовским списком чуть было не создало порочный круг. Показательно, скажем, что регионалы не приходят в академические журналы в одиночку: случайно получив приглашение, пробивают статьи коллег-земляков, — так появлялись выпуски, посвященные обзору работ «историков Урала» [4], блоки статей вологжан, вятчан, нижегородцев, харьковчан. Санкт-Петербург, еще недавно разделявший с москвичами функции формирования журнала «ОИ», утратил этот статус, и по количеству публикации петербуржцы тут же сравнялись с остальными регионалами. Несмотря на очевидный дефицит информационного пространства, ряд авторов добивается возможности почти ежегодно выступать в академических журналах, снова и снова привлекая внимание к своей неизменившейся теме, создавая при поддержке редакторов своеобразные сиквелы и сериалы, которые, однако, не воспринимаются в сообществе как таковые. «Чтение теряет свой престиж», — заметил как-то Игорь Нарский.

Тем не менее, периодика показывает очевидные тематические приоритеты, объединяющие академическое сообщество. Академическая история — традиционно глобальная история, в фокусе внимания большие исторические отрезки времени или длительных последствий одного, «переломного» события, это история больших социальных групп и институтов, безликих как толпа или воображаемых как процессы. «Власть» в той или иной форме чаще всего оказывается главным объектом пристального внимания даже в том случае, если автор пытается писать социальную историю, — описание законодательной базы и принятых в отношении той или иной социальной группы решений традиционно занимает основную часть исследования [5]. Большинство проблем и сюжетов по-прежнему рассматривается в историографии как сфера активности «правительства» и «администрации». Все решается в кабинетах, «в центре» или «наверху», — так конструирует свои истории подавляющее большинство авторов на страницах академических журналов. Политическая модель, которую репрезентируют в своих работах историки, совпадает с моделью, которую они реализуют в академических практиках. История российского парламентаризма оказалась сведена к изучению проблемы предвыборной активности [6]. Даже «рабочая история» — тема, которая не утратила своей популярности [7], — чаще всего понималась как история управления рабочими, история администрирования заводов, политики в отношении занятости, рынка труда, мотивации труда [8]. Даже если речь шла о «настроениях рабочих», академические историки наделяли большей значимостью реакцию на эти настроения со стороны политиков, стоящих у власти или борющихся за нее, оппозиционеров [9]. Лишь изредка в академической периодике появлялись статьи, в которых фокус внимания смещен на другие факторы, определяющие процесс производства наряду с властными решениями, например экологический [10].

Специалисты по истории позднеимперского периода и советологи определяют лицо современных московских академических институтов и доминируют на университетских кафедрах. Несколько иначе выглядит ситуация по стране, однако москвоцентризм в управлении журналами несколько деформирует представление о современных интересах и занятиях российского исторического сообщества. Если использовать клиницистскую метафору, страницы академических журналов показывают прогрессирующую дальнозоркость: подавляющее большинство работ посвящено событиям 50-летней давности, первой половины ХХ века и военного времени. Но даже несмотря на массовое присутствие, каждый возделывает свой сюжет, стараясь ни словом, ни жестом не задеть коллег. Авторы «ВИ» или «ОИ» почти не ссылаются на недавние статьи в тех же журналах, на книги последних лет, ограничиваясь скромным указанием в справочном аппарате нескольких работ 80–90-х годов, а то и более давних.

Академические издания до недавнего времени пытались придать тематике «актуальность» не через академические дискуссии, а через обращение к объектам, ставшим интересными лишь недавно благодаря их политизации, благодаря тому, что они попали в поле внимания современного медиасообщества. Обращение к теме «терроризма», действий «боевиков» в мусульманском регионе [11], теме «международной безопасности» [12], рассуждения о «национальной идентичности» и «гражданской позиции» коннотировало риторику новостных каналов; так, в фокус внимания попадали «работа аппарата правительства», «гастарбайтеры», турецкие рабочие, построившие курорт Красная Поляна [13]; во многих журналах синхронно было развернуто обсуждение истории российских гимнов [14], вовремя заговорили и о проблеме русской собственности в Палестине [15].

Российское академическое поле — устойчивая к вызовам времени среда. Выработанные в советское время механизмы защиты от внешних воздействий продолжали работать на поддержание этого закрытого сообщества и воспроизводство принятых норм и практик. За долгие годы академический мир оказался приспособлен к возможным вторжениям извне. Это сообщество не раз сталкивалось с внешними вызовами и попытками повлиять при помощи внедрения новых кадров, идей (идеологии) или финансового давления, — за годы существования советской Академии здесь сложились отработанные механизмы нейтрализации возможных внешних вызовов. Показательно, что критические моменты и нарушение баланса случаются здесь по причинам органического характера — в связи с уходом (смертью) кого-то из ключевых фигур в иерархии. Один из таких моментов недавно пережил и журнал «ОИ». Осенью 2006 года ушел из жизни его редактор, М.А. Рахматуллин. Ему было почти 80, несколько десятилетий он контролировал академический журнал. К руководству журнала приходят Андрей Медушевский и Сергей Секиринский, меняется состав редколлегии, они обсуждают новую программу. Это люди другого поколения, и, формально говоря, люди с другим опытом. Два-три десятилетия разницы с прежними редакторами, в отличие от прежних редакторов — связь не с МГУ, а с РГГУ, новую редколлегию характеризуют гранты и стажировки в Европе (Ecole des Hautes Etudes en Sciences Sociales, Max-Planck Institut fuer geschichte, в CEU в Будапеште и т.д.), междисциплинарность (реализованные проекты и монографии обоих редакторов, в первом случае с социологией и социологией права, в другом — с литературой и искусством, кино), активная общественная позиция (оба бывают на радио «Свобода» и «Эхо Москвы»). Обновленная редколлегия проводит встречи и обсуждения, начинает говорить о «формировании новой научной этики» и о «складывании новой парадигмы, основанной на новых ценностях». Однако разговор о будущем обновлении в академии идет в привычных прежним поколениям категориях «реформ» и «модернизации» [16]. Участники обсуждения оперируют привычным советскому академическому сообществу репертуаром воображаемых угроз: «необходимо держаться на одинаковом отдалении от идеологической, политизированной исторической традиции и современных форм ее проявления», «опасно оказаться в плену политической романтики или конъюнктуры рыночного спроса». Рынок и идеология рассматриваются как угрозы, воплощение несвободы и внешнего принуждения, одинаково опасные для Академии. В итоге государственное бюджетное финансирование снова удалось представить как залог свободы — парадоксальным образом, едва ли не свободы от государства, только иначе понятого — как залог свободы от «массы обывателей». Абстрактная академическая «научность» в этой перспективе оправдывает такое проведение границ и претензии Академии на мета-позицию: «дистанцирование от идеологии и политики, понимаемой как эгоистические интересы отдельных слоев или групп, — необходимое условие подлинной науки». Однако другие члены редколлегии формулировали задачи внятно: «журнал должен осторожно и чувствительно реагировать на политические, властные “заказы”» [17]. Репрезентация политики журнала в отношениях с авторами тоже строится на оксюмороне: «Мы поддерживаем рассмотрение журнала как свободного форума обмена информацией и новыми идеями. В то же время редакция считает своим долгом отстаивать строгий аналитический характер журнала и следовать высоким стандартам доказательного научного знания» [18]. Редакторская программа демонстрирует странную деформацию под действием нескольких разнонаправленных сил.

При этом журнал меняется не только внешне. Важное изменение, маркирующее разрыв с прежней политикой, — со страниц журнала исчезают «сиквелы»: за эти два года почти никто из авторов не появился на страницах дважды. В своих заявлениях редакторы акцентируют внимание на регионализации журнала: доступ на страницы журнала получили авторы из разных регионов, по сравнению с прошлым их стало в два раза больше. Для редакторов это важный знак: раньше 77% российских авторов были из Москвы — 23% из разных регионов, теперь 44% из Москвы и 56% из регионов. Правда, доминируют по-прежнему москвичи, большинство историков из других городов выбирают другие пространства, другие издания. Новая «Российская история» стала ориентироваться на связи с преподавателями региональных вузов — и прежде всего пединститутов. Политика «Рос. истории» стала ближе к политике журнала «Вопросы истории». «Не следует забывать о том, что основная часть историков-профессионалов работает не в научно-исследовательских учреждениях, а в учебных заведениях», — звучало на обсуждении программы нового журнала [19]. — «Мы полагаем, что фундаментальное образование и преподавательская деятельность не отделимы от научной работы и, наоборот, полноценная исследовательская деятельность предполагает вовлечение в нее мыслящей молодежи» [20]. Однако география регионов показывает: в журнале нет СПбГУ, нет Самарского университета, Омска (только пединститут), нет Новосибирска (тоже пединститут), Екатеринбурга (пединститут), Иркутска, Твери, Иванова, Красноярска, Томска, Алтая, Воронежа, Рязани, Вятки, Чебоксар, Ижевска, Брянска, Курса, Липецка, Кемерова, Барнаула и т.д. По-прежнему доминируют мужчины — доценты и профессора без докторской степени, старшие и ведущие научные сотрудники. Те, кому осталась последняя или предпоследняя ступень на карьерной лестнице в госструктуре. Те, кому важен отчет по гранту — даже по российскому — теперь уходят, их стало заметно меньше в журнале (как, впрочем, и грантов). Периодика — не только в России — «мужской мир», мир, связанный с карьерными стратегиями.

Авторов из других стран редакторы приглашают по-прежнему нечасто: их обычно 8-9% (доминируют тут Финляндия и Германия — старые партнеры академических русистов, Норвегия, Китай, Черногория, русские эмигранты в Швецию и Израиль). В «Рос. истории» по-прежнему нет Соединенных Штатов, Британии, Франции. В результате, журнал представляет интеллектуальные моды через вторые руки. В силу этого тон интеллектуальным модам задают не переводы, а те, кто успел побывать в США, Англии или Франции и что-то смог оттуда «вывезти». Они показывают в журнале не только новые интеллектуальные моды, но и новые формы коммуникации. И часто это люди из регионов — известная стратегия фондов, ее результаты по журналам вполне заметны. Хотя центры, в которых привиты новые практики, все старые — Петрозаводск, Челябинск, Саратов, новых за годы кризиса не появилось.

Под действием этих факторов заметно изменение содержания журнала. Первое время редакторы пытались представить признанные в мире направления в исторических исследованиях, мейнстрим, принятый в американских и европейских изданиях и утвердившийся на рубеже 70–80-х годов в университетских расписаниях Соединенных Штатов и Европы. Урбанистика [21], история семьи и локальная история [22], история понятий [23]. Журнал и раньше знакомил читателей с «новыми направлениями», заказывая обзоры «западной» литературы. Новая концепция журнала — знакомить читателя не только с историей становления направления и с основными концепциями, но и с исследовательской практикой, — все авторы не только рассказывают об англо-американских или германских проектах и книгах последних трех-четырех десятилетий, но и показывают, как они практикуют приемы направления, и «демонстрируют применение метода». Новые направления представляют профессор-русист из Тюбингена Томас Бон, профессор ЦЕУ в Будапеште Алексей Миллер, участник многих совместных проектов руководитель Исследовательской лаборатории локальной и микроистории Петрозаводского университета Ирина Чернякова. Пограничье академических культур, непривычный для российского академического журнала диапазон цитирования и пересечение дисциплинарных границ: Бон, например, цитирует Маркса и Энгельса рядом с Максом Вебером и Льюисом Виртом, Чернякова пишет про карельских крестьян XIX века и запросто ссылается на Бессмертного и журнал «Средние века». Непривычные для российских академических сообществ профессиональные идентичности, связанные не с местом и эпохой, а с «направлением». Что важнее — для контраста с российскими практиками — эти авторы ссылаются в основном на новые книги, часто это работы коллег, которые в «настоящее время» (пока шла работа над проектом) заняты исследованием этой проблемы (или участвовали в ее обсуждении на конференциях по мотивам только что изданной книги или только что защищенной диссертации). Это реальное и живое community. С частью автор реально встречался — и считает необходимым продемонстрировать personal communication, поблагодарив за хороший совет (как Алексей Миллер), за обмен идеями, цитатами, источниками, текстами, наблюдениями, приглашение к размышлению над отдельными темами и сюжетами или, как минимум, чтение актуальных книг. Западная культура представляет исследование как живую беседу с живыми заинтересованными коллегами. Если посмотреть на то, на кого и как обычно ссылаются авторы российских академических журналов, окажется, что упомянутые, к примеру Алексеем Миллером, пятеро живых коллег — это колоссально много. В академической среде любят цитировать тех, кто давно ушел из науки, — еще лучше, покойников. В российской академической среде избегают коллег — это к вопросу о метафоре «форума», которую так любят издатели.

Отчетливо эта традиционная российская академическая модель коммуникации проявляется в рецензиях на книги и конференции. «Нормально», если аудитория молчит и снисходительно «выражает интерес»: «Тезисы прозвучали столь основательно, что вызвали лишь вопросы уточняющего характера, — заявляет рецензент. — Серьезных возражений у аудитории против такой трактовки не возникло» и т.п. Рецензии представляют столкновение «мнений» и аргументированных позиций с суровым вердиктом аудитории («авторы представили на суд собравшихся слушателей анализ»). Коллективное предположение аудитории всегда рассматривается как более весомое, по сравнению с представляемыми ей результатами долгого, но индивидуального исследования. Сообщество выносит вердикт и санкционирует. Коллеги, согласно этой модели, собираются не для того, чтобы вместе размышлять, вместе пытаться найти убедительное подходящее объяснение, найти новый образ; не для того, чтобы дать импульс, вдохновить друг друга постановкой вопросов или новыми идеями — докладчик участников обсуждения, а те его, — а чтобы пресечь и не допустить что-то непозволительное. Конференции, рецензии и вообще любые формы научной коммуникации — в этой культуре — воспринимаются как проба, на докладчике ставят клеймо, его в прямом смысле «пытают» — чтобы отпустить или казнить. В этом контексте молчание аудитории означает одобрение. Цитируют, чтобы не согласиться и восстановить нарушенный порядок в рамках силового поля. Аутизм, изоляция и цитирование работ покойников — объяснимые стратегии поддержания режима сосуществования при сохранении архаичных норм научной жизни и властных отношений в профессиональной среде. Архивный фетишизм (главный критерий — чтоб были ссылки на архивы) делает легитимным полное отсутствие ссылок на работы коллег, безличный нарратив о «прошлом». Сегодня эта модель — самая распространенная среди историков России.

На этом фоне статьи Томаса Бона, Алексея Миллера, Ирины Черняковой помещают читателя в совершенно новое поле взаимодействия. Эти авторы переносят в пространство журнала не только непривычные для российского академического мира категории («модерные практики», «дискурсы», «контекст», «значение», «структурировать», «коммуникация», «концептуализация», «легитимация», «национализмы» и т.п.), но и другую академическую культуру.

Политическая проблематика по-прежнему остается в фокусе внимания исследователей, о чем бы ни шла речь. В фокусе внимания — история административного устройства [24], реформирование администрации и новое административное деление [25], политическая борьба, лоббирование интересов [26], губернаторы и их успехи [27], история выборов [28], новые сферы управления [29], кадровые перестановки и чистки [30], репрессии [31], история управления Русской православной церковью и благотворительностью [32].

Но на страницах журнала появились и новые направления, прежде всего социальная история. В фокусе внимания — новые социальные группы и формы хозяйствования (сохранение помещичьих хозяйств после революции, вопреки декретам советской власти и распространенным представлениям [33]; маргиналы [34], например, широкий спектр социальных элементов, известных в литературе как «красные партизаны» — маргинализация этой группы и способы адаптации к мирной жизни [35]), социальные стратегии (брачные стратегии и демографические процессы [36]), миграционные процессы и формы социального взаимодействия [37], смешанные браки и пограничные идентичности [38], этнические стереотипы и расовые предрассудки [39]. Российская эмиграция все чаще исследуется не как явление культуры [40], а рассматривается с точки зрения миграционной политики и приемов администрирования в европейской политике и иногда помещается в сравнительную перспективу [41].

Появились исследования не только по истории управления экономикой [42], но и по экономической истории — изучение товарооборота и рынка по данным надзорных органов, собранным в целях управления экономикой [43], размеры капиталов в аграрном секторе экономики, структура затрат и инвестиций, формы кредитования и доходность [44]; история трудовых отношений [45].

В журнале упоминают устную историю, антропологию, конструирование идентичностей и социальную мобильность, метод case-studies и даже постмодернизм с дискурсом, но этот «анатомический театр» пока не доступен на практике. В журнале стали упоминать Броделя и Хобсбаума, Норберта Элиаса и Бурдье, Гидденса и Хабермаса. Разнонаправленные силы, действующие в пределах академического поля, производят не только странную деформацию программных идей о редакционной политике. Новые формы проникают, но трудно усваиваются без прямого контакта с носителями. Одно из возможных объяснений — научная коммуникация не сводима к риторике, это культура, определяющая многие стороны научного быта и не в последнюю очередь — властные отношения, которые считаются легитимными в ее рамках. Попытки копировать ее на уровне одной лишь риторики, отказываясь от других форм научной повседневности, порождают странные формы деформации научного языка. С этой точки зрения интересно сравнить академические практики с тем, что происходит на страницах независимого журнала.

Журнал как бизнес: принципы маркетинга на примере «Нового литературного обозрения»

Один из первых независимых филологических журналов, «Новое литературное обозрение», вскоре превратился в самый успешный российский интеллектуальный проект. Всего за несколько лет издателям удалось преодолеть казавшееся традиционным дисциплинарное разобщение гуманитарного сообщества. Статьи по теории и истории литературы «в широком мировом культурном контексте», социологии культуры, исторической социологии литературного труда, читательской рецепции и истории издательского дела давно становятся событием не только для филологов.

Не случайно издатели позиционируют проект «НЛО», используя риторику бизнеса. Сегодня кажется, что секрет успеха прост: чтобы начать в 90-е независимое издание, требовался капитал и успешное администрирование. Однако мало кто в академическом сообществе начала 90-х был способен осознать в качестве капитала то, что досталось от прежней эпохи, — интеллектуальные связи. Да, возможно, успех «НЛО» сегодня можно объяснять так же, как и успех пресловутых российских олигархов, — тем, что они были первыми. Однако первыми, кто не просто приватизировал, но смог успешно инвестировать «наследие Московско-Тартуской школы, семиотики и структурализма», вовремя привлечь и освоить иностранные кредиты «современной социальной и гуманитарной теории», уверенно администрировать это уникальное для России предприятие.

В отличие от академических изданий, проект «НЛО» изначально не был связан ни с одним из крупных центров внутреннего производства знания. Университеты и Академия, по аналогии с российским промышленным производством в те годы, находились в запустении; издательство оказалось в этих условиях едва ли не единственным отечественным посредником по продвижению российского интеллектуального продукта. Лишенные собственной производственной базы и штата постоянных производителей, основные усилия издатели направили на современный маркетинг, создание новых над-институциональных и междисциплинарных структур взаимодействия интеллектуалов, выработку новой концепции производства, которую активно предложили партнерам. То, что посредник не только занимается сбытом, но может и должен обладать планом создания продукции, участвовать в разработке и проектировании товаров, в начале 90-х было далеко не очевидным не только для интеллектуалов, но и для многих в деловых кругах. Описанное в современных учебниках по маркетингу «чудо», благодаря усилиям людей, стоявших у истоков создания «НЛО», оказало воздействие на современную российскую интеллектуальную среду. Даже простая истина, что номер должен быть объединен характером обсуждаемых проблем или одной общей темой, а не только желанием авторов быть услышанными, на фоне ситуации с российскими академическими журналами уже была открытием.

Вскоре журнал стал уверенно претендовать на влияние не только на местном интеллектуальном рынке, но и в среде зарубежных русистов. Издатели подчеркивают, что журнал не только включен в список ВАК и его материалы «входят в программу обязательной подготовки студентов гуманитарных вузов» [46], — «статья в “НЛО” также является преимуществом для претендентов на получение степени PhD в научных учреждениях США». Олбани, Нью-Йорк, Беркли, Оксфорд, Лос-Анджелес, Кембридж, Хельсинки, Иерусалим, Рига — состав редколлегии, конечно, отражает пространство миграции ведущих российских интеллектуалов в начале 90-х. Но именно «НЛО» оказывается тем предприятием, благодаря которому поддерживаются прежние связи; чтобы контакты этих интеллектуальных центров с Москвой и Петербургом не остались (как в целом ряде других случаев) чисто номинальными, необходимы были вполне конкретные организационные усилия.

Что именно наделило производимые российскими филологами для «НЛО» тексты необходимой товарностью? Почему они оказались востребованы представителями других дисциплин? Допуская пересечение дисциплинарных границ, издание напоминает формат «гипермаркета идей», наполненного товарами, необходимыми представителям всего спектра социальных и гуманитарных дисциплин. Здесь вам не только продадут самые разные товары от интеллектуальной «мебели» до «специй», но и покажут, как с их помощи «оформить интерьер», познакомят с уникальной бытовой техникой, которая изменит повседневные практики и даже гастрономические предпочтения. Журнал не просто публикует переводы теоретических сочинений американских и европейских интеллектуалов 70–80-х годов, признанных в мире «брендов», — К. Гинзбурга и Р. Дарнтона, П. Берка и У. Эко, П. Бурдье и Л. Тевено, Дж. Леви и К. Гирца, Р. Козеллека и К. Скиннера, П. Вейна и Ф. Артога, В. Беньямина и Э.Гомбриха, — перечень «торговых марок» можно продолжить. Исследования современных российских (и не только российских) авторов содержат необходимые референции к тем или иным школам, именам, работам — это пример прикладного освоения эскизов великих мастеров. Этот уровень «разработки лекал» под конкретные цели и параметры, важный для практической работы любого исследователя, уровень, которому учат далеко не на каждой фабрике-университете, — обязателен в «НЛО». Есть и третий уровень — «критики моды»: дискуссии о разных способах «присвоения классиков» и рецепции идей. Все это разные стратегии воспитания как потенциального потребителя, так и будущего производителя. В отличие от академических журналов, референции в статьях «НЛО» не отсылают к забытым работам давно умерших «предшественников» [47]. Это не пыльные снимки в семейном альбоме, скорее — фотографии из глянцевого журнала, в фокус последовательно помещаются разные элементы конкретных направлений. За каждой фотографией — стиль жизни, который можно выбрать, к которому можно стремиться, постепенно приобретая его атрибуты. Референции «НЛО» — это всегда ссылка на актуальный тип теории, модели или материала. Если ссылки на американские или европейские работы 70–80-х годов вполне допустимы (и даже более раннее — но только если речь идет, скажем, о «заповедях» Барта), то круг значимых российских коллег — это те, кто пришел в «бизнес» и производство знания в 90-е. Это живое сообщество, конечно, напоминает «мир глянца» и может оказаться мифом общества потребления. Однако использование этих техник позволило издательству «НЛО» оказать существенное воздействие не только на спрос, но и воспитать новых авторов.

В последние годы издатели отказались от метафоры «салона», которая некоторое время использовалась в оформлении журнала, — значительно расширился круг авторов, поиск которых довольно рано составил важное направление в деятельности связанных с проектом «НЛО» сотрудников. С 1993 года журнал проводит традиционную конференцию «Банные чтения», в последние годы конференция стала выездной, а поиск новых производителей — более активным. О чем свидетельствует этот отказ от закрытой формы сообщества-салона? Можно упомянуть как минимум два параллельных процесса. С одной стороны, отток многих российских интеллектуалов на Запад. С другой — появление новых исследователей, владеющих современными приемами анализа и знакомых с современной теоретической литературой. Оба эти процесса прямо и косвенно связаны в том числе и с усилиями «НЛО» по формированию товарности и продвижению отечественной интеллектуальной продукции.

Кроме того, есть все основания говорить о росте конкуренции в данном сегменте рынка. Условность дисциплинарных границ, столь очевидная в формате гипермаркета, стимулировала процесс, который Михаил Ямпольский недавно назвал «переодеванием литератора в историка» [48]. «Поворот к истории», столь модный на рубеже 80–90-х на Западе, затронул российское интеллектуальное сообщество всего несколько лет назад, и, конечно, отнюдь не только литературоведов. Профессиональная идентичность в последнее время явно берет верх над политкорректностью и толерантностью прежних лет эпохи междисциплинарности. Сейчас, в том числе и на страницах «НЛО», привычно встретить совсем другой агрессивный тип профессионального взаимодействия. Авторы, пришедшие в историю из других дисциплин, в саморепрезентации прибегают к стратегии риторического противопоставления, заодно создавая сатирический образ «историка с дипломом»: «Историк старается учесть в своих изысканиях все. Политический ученый занят делом куда более скучным — поиском вероятностей и причинно-следственных связей между известными факторами, а также определением факторов неизвестных. Историк делает мир сложным и красочным. Политический ученый разлагает его на цветовой спектр. За это они и ценят друг друга и не скупятся на комплименты» [49]. Вот всего лишь один из многочисленных примеров, и далеко не самый агрессивный. Подобные стратегии свидетельствуют о начавшемся наступлении, переделе границ, процессах, которые можно связать с видимым сужением рынка, прежде всего внешнего. Спрос на русистику заметно упал, в то время как монополия на производство исторического знания давно отменена, во всяком случае благодаря «закупкам» таких посредников, как издательство «НЛО».

Историк литературы, историк идей, историк политического, историк культуры — вот немногие из новых идентичностей, дробящих поле истории. История и, возможно, философия перестают быть дисциплинарными институтами, превращаются в тематическое поле, на котором могут работать представители других профессиональных корпораций — литературоведы, лингвисты, социологи, политологи, искусствоведы. Они претендуют уже не на использование, а на производство исторического знания, и многие вполне успешно («все они, оставаясь в рамках своих дисциплин, работают с архивными материалами, что делает их разыскания во многом и историческими исследованиями» [50]). Не случайно идеалом для данной модели истории как тематического поля часто оказывается время расцвета русского формализма — при всей иронии подобного высказывания, «золотой век» русского гуманитарного знания приходится на время вынужденного существования профессионалов в условиях навязанной большевиками академической модели, время запрета «истории» как профессии.

Журнал «НЛО» — пространство, где в общем последовательно отменена монополия и право саморепрезентации и рефлексии о состоянии исторического знания предоставлено в том числе и самим историкам [51]. Печальное событие — смерть А.Я. Гуревича — стало поводом для публикации его интервью с воспоминаниями и рефлексией о нравах и карьерных отношениях, этике и политике современной ему исторической корпорации, порой довольно резких критических суждений о коллегах-медиевистах [52]. Комментарий Павла Уварова дополняет новыми смыслами эти размышления об этике корпоративных отношений, о существующих конвенциях и санкциях за их нарушение, о негоциациях и принятой компенсации за выполнение необходимых, но морально двусмысленных действий. Историки нередко относятся к ремеслу как служению, а не проекту-заработку, что, по мнению П. Уварова, делает многие ничтожные выпады слишком болезненными [53]. Для К. Левинсона его комментарий стал еще и поводом для рассуждения о культуре исторических дискуссий, принятых в российской и международной профессиональной среде [54]. Наследники новой, «нетрадиционной» для эпохи 80-х медиевистики и те исследователи, кто связан с ней если не тематикой, то теоретическими узами, оказываются теми избранными, кого охотно приглашают к участию в проектах «НЛО». Дело в том, что эти работы прекрасно соответствуют важному маркетинговому принципу — носят прикладной характер, используют «иностранные» или в целом инновационные технологии для анализа исторического материала, создания новой интерпретации текста, производства новых смыслов, нового знания, сколь бы «мелкой» и «неглобальной» не выглядела, на первый взгляд, их тема.

Версия культуральной истории, которую предлагал своим читателям журнал, была изначально связана с исследовательскими практиками «поэтики культуры», по модели Беркли. Заметная часть авторов «НЛО» на протяжении всей истории издания журнала занималась русской филологией и историей русской литературы. Журнал сохранил импульс интереса к русской литературе классической эпохи, текстам, а также социальным, политическим, экономическим условиям их производства и воспроизводства. Объектом специального внимания становятся культура и практики Просвещения и классической эпохи (изобретение античности), национализм [55], империи и колониализм [56], социальные роли и идентичности (игры с персональностью и конструирование «я» в русском биографическом жанре XIX века [57]). Журнал продолжает работать со многими категориями нового историзма, обыгрывая в названиях статей и рубрик «поэтику и политику культуры», проецируя эти исследовательские практики на российский материал, — в кадре оказываются Фонвизин, Новиков, Жуковский, Греч, Булгарин, Пушкин, участники кружка «Беседа любителей русского слова» и др. известные по работам пушкинистов старой школы персонажи [58]. С новым историзмом связано и традиционное для «НЛО» внимание к разным интерпретациям истории в литературе, литературному статусу истории и историчности литературы [59], переводы [60] и культурное посредничество [61]. В фокусе внимания оказываются социальные роли и идентичности, которые определяются в литературе, искусстве или науке через культурные практики [62] или через телесность или пространство [63] — история сексуальности, история тела и эмоций [64].

Та же традиция определяет интерес журнала к теме власти. В фокусе оказывается политика памяти [65] — юбилеи и канонизация литературных «классиков», праздники и церемонии (см. рубрику Екатерины Дмитриевой «Стратегии канонизации Гоголя» [66]), репрезентации власти и язык политической легитимации [67], воображаемые сообщества, ментальные карты и виртуальная география [68], «сценарии адаптации и сопротивления» [69], советская культура, политическая эстетика сталинизма и эстетика советского образа жизни [70].

Социальная история науки, политика и модернизация знания — Александр Дмитриев до недавнего времени был составителем регулярных рубрик на эти темы [71]. В фокусе внимания оставались нормы, ценности, практики и повседневная культура университета и академической жизни [72], импорт идей и трансляция знания, академические элиты, борьба за власть и доминирование в науке.

В то время как академические журналы сфокусировали внимание на первой половине ХХ века, «НЛО» удалось, по словам М. Ямпольского, «стимулировать интерес к недавнему прошлому» и «недавней истории». Здесь рынок опять ждала инновация: речь шла об историческом осмыслении последних десятилетий (№ 83 за 2007 год посвящен теме «современности как истории»), в фокусе оказались история войны [73] и история второй половины ХХ века [74].

С началом кризиса команда людей, делающих этот уникально успешный интеллектуальный проект, начала меняться. Журнал, как и многие его аналоги, отвечает на вызовы рынка. И отвечает успешно, в отличие от тех проектов, которые в эти годы появились на рынке и пытались повторить «чудо» «НЛО» — на развалинах старого издательства создать новый гуманитарный журнал. Повторить не удалось — ни один из проектов-отражений не пережил начало кризиса. Одним из таких проектов руководил Сергей Секиринский, много лет заведовавший отделом новейшей истории академического журнала «Новая и новейшая история». На базе издательства «Знак» он начал издание нового проекта «Историк и художник». Этот журнал, выходивший вначале мизерным тиражом 500 экз., распространялся в пределах Москвы. Проект Секиринского роднили с ранним «НЛО» и салонно-кружковая форма (в одном из объявлений редактор приглашал будущих читателей «окунуться в атмосферу старинного дружеского кружка с его уютной свободой, содержательным и раскованным разговором, экспромтами, юмором, музыкой»), объединял их, конечно же, и интерес к литературе и искусству как историческим источникам, материалу для реконструкции прошлого, и даже отчасти интеллектуальные связи — Секиринский привлек к изданию круг молодых медиевистов, учеников Бессмертного, ранее писавших для альманахов «Казус», «Адам и Ева». История представлений, праздников и юбилеев, анализ техники и форм мифологизации общественного и исторического сознания — характерная тематика этого издания. Однако С. Секиринский остановился на традиционных формах продвижения издания: он пригласил в редколлегию историков, занимающихся изданием академических журналов (О. Будницкого, Р. Рахматуллина и др.), ограничился анонсами и рецензиями в большинстве академических профильных журналов [75] и выступлениями на радио. Проект, безусловно, оказался одним из самых успешных среди академических предприятий, но для успеха предприятия и обеспечения жизнеспособности одного копирования интеллектуального имиджа оказалось недостаточно. Пока рано говорить, что один из проектов освоил модель управления бизнесом, предложенную издателями «НЛО». Немногие интеллектуалы в 90-е годы стали успешными менеджерами проектов, хотя и можно говорить о росте деловой и интеллектуальной активности сообщества (можно упомянуть журнал «Коллегиум», издаваемый Смольным колледжем свободных наук и искусств, — пожалуй, наиболее близкий по модели к «НЛО» новый проект). Грантовая поддержка сыграла тут не последнюю роль. Наступивший кризис повлек за собой провал целого ряда новых изданий. Общий спад активности затронул даже блогосферу.

Журнал как медиапроект: стратегические принципы на примере журнала «Родина»

«Родина» — ровесник «НЛО». Еще один глянцевый журнал, построенный по модели успешного коммерческого проекта. Издатели «Родины» также заняли активную деловую позицию, ориентируясь, правда, не столько на формирование спроса, сколько на стимулирование сбыта, не на воспитание нового читателя, а на заполнение уже сложившихся сегментов рынка в рамках индустрии развлечений. Редакция инициирует дискуссии, берет интервью (у деятелей искусств, замминистра культуры и массовых коммуникаций Российской Федерации, простых тружеников), ставит вопросы и формулирует тематику обсуждения, проблемы, которые будут обсуждаться в номере. «Общественный диалог на фоне реформ» — название одной из рубрик вполне могло бы стать метафорой деятельности издателей. В журнале есть штатные обозреватели (Лев Аннинский), корреспонденты, редакторы, отвечающие за единство стилистики заголовков и формат содержания. Они ищут тех, кто на некоторое время окажется в кадре, — авторов, заказывают статьи. Проводят конкурсы для молодых исследователей из регионов, расширяя географию медийного пространства. Все вместе они команда, успешно работающая на российском рынке уже много лет, — они делают новости. Реализуют хорошо отработанный формат глянцевых журналов «Биография», «Караван историй», проектов телеканала «Культура». Политический блок новостей, разбавленный рекламой и популярными историями для развлечения читателя, — вот основные жанровые формы журнала. Читатель к ним подготовлен телевидением, на них есть спрос, издания окупаются, зарабатывая притом на рекламе. Жанр «поделки», «микро-истории», «анекдота», внимание к «неглобальному» событию, неординарному в повседневности — востребованный формат статей «Родины». В отличие от «НЛО» рассказ адресован не интеллектуальной элите, а широкой публике — микроистории от «Родины» не требуют производства новых смыслов, достаточно и новой информации. Все вместе они делают красочное шоу — издание должно быть иллюстрировано, но функции у иллюстраций здесь иные, чем в «Историке и художнике», — она говорит не иное, но иллюстрирует событие, остается синекдохой текста, не требуя метафорических прочтений. Даже форма исторического времени на страницах «Родины» коннотирует новостной формат: чего стоит заголовок «Пять минут длинною в полвека» [76].

Любовные истории, светская хроника, туризм и путешествия, мода, скандалы, интриги, расследования, вести — вот перечень традиционных для «Родины» сюжетов. В кадре Государственная Дума, мусульманский вопрос и национальные отношения на окраинах с характерным для современных новостей лозунгом «Идти рука об руку» [77], «Чечня сегодня — стройплощадка» [78], «Труды и дни московского генерал-губернатора», сообщение о наказанных коррупционерах, постройке новой модели самолета, участии России во всемирной выставке в Париже 1900 года, показ французской моды и причесок, благотворительность, интервью с создателем фильма «Крейсер “Варяг”», рассказ о съемках фильма «Агония», беседа с известным бардом. Здесь говорят о «средневековой глобализации» и, сообщая о реформе политической системы, естественно, задают провокационные вопросы: «отказывается ли президент от демократии?». Законы построения новостного текста подскажут читателю правильный ответ. После этого блока новостей буквально калькой из новостного эфира звучит заголовок статьи Михаила Озерова «Убийца Распутина — английский шпион. Так полагают на берегах Темзы» [79]. «По результатам новых экспертиз» — в духе милицейской хроники расскажут журналисты об убийстве Кирова. Здесь нет излюбленных периодов или сюжетов, главный принцип — разнообразие и непохожесть картинки, при вполне допустимом и очевидном структурном сходстве сообщений о происшествиях в XV и ХХ веках. На фоне известного исторического события должен появиться новый объект, персонаж, новый факт. Такова стратегия издания и запросы рынка.

Авторы статей как бы берут интервью у своих персонажей, героев прошлых событий, помещая их в кадр, делая нарезку и монтаж из часов отсмотренного материала. Родство этих интеллектуальных процедур с кинематографией (о чем много пишет и журнал Сергея Секиринского, и «НЛО») не подвергается критическому осмыслению — это техника, ремесло, она востребована, понятна и доступна массовому читателю. Она живет в этой теле- и кинематографической атмосфере, она пронизывает его повседневную жизнь. С точки зрения производителей этого медийного формата подобная техника может быть прагматически оправдана.

Каждая из трех моделей взаимодействия журнала с авторами и читателями довольно мало напоминает республиканский форум. Все они рассчитаны на годами выработанную пассивность и инертность партнера и не допускают пока форм интерактивного свободного взаимодействия. Эпоха электронной интернет-коммуникации уже оказывает серьезное влияние на формы общения, приобщая к активному, быстрому и живому публичному взаимодействию, часто без решающего участия модераторов. Свобода и скорость публикации, гонорары, властные интересы в зависимости от ситуации и интересов пользователя оказываются решающими в той или иной ситуации. Несмотря на рост деловой активности, современное профессиональное сообщество демонстрирует все же довольно низкую способность к самоорганизации. На фоне кризиса заметны спад деловой активности и даже некоторая депрессия. Вызовы последнего времени грозят поставить историческое сообщество в положение маргинальных интеллектуальных групп, мало востребованных как на образовательном, так и на интеллектуальном рынках. Возврат международного сообщества к старым объяснительным моделям — геополитической и транснациональной истории — позволяет говорить о том, что эти процессы носят общий характер.

Эта статья является предоставленной автором интернет-журналу ГЕФТЕР версией работы: Потапова Н. Российские исторические журналы: три модели организации знания и сообщества // Научное сообщество историков России: 20 лет перемен. М., 2011. С. 191- 233

Примечания

↑1. Journal of the History of Ideas. Interview with Dr. Warren Breckman, University of Pennsylvania, Co-executive Editor // Periodical Radio 15. October 2007.
↑2. Перечень ведущих рецензируемых научных журналов и изданий, в которых должны быть опубликованы основные научные результаты диссертации на соискание ученой степени доктора и кандидата наук (редакция — июль 2007 года) // http://vak.ed.gov.ru/help_mat/516/
↑3. В формате академической периодики, к примеру, практически отсутствует статус «звезды», «живого классика», приглашенного принять участие в номере вместе с молодыми коллегами. «Вопросы истории» (далее — ВИ) публикуют дневники покойных академиков (рубрика «Историки о времени и о себе»), работы признанных специалистов (см., напр., публикацию статьи И.Ф. Гиндина «Государство и экономика в годы управления С.Ю. Витте» и др. публикации в рубрике «Из архива историка»), но позиционируют эти тексты как материалы по истории науки.
↑4. Так, например, почти треть номера отвел журнал «Отечественная история» в 2003 году под рубрику «Над чем работают уральские ученые», объединив по территориальному принципу статьи екатеринбургских историков, посвященные самой разной тематике от истории XVI века до распада Советского Союза (Отечественная история (далее — ОИ). 2003. № 3. С. 3–80).
↑5. Кулешова Н.Ю. Красная армия в конце 1930-х гг.: проблема боеспособности с точки зрения истории повседневности // ОИ. 2003. № 4; Гаврилов Н.Ю., Карпов В.П. Опыт социального освоения нефтегазодобывающих районов Западной Сибири (1960–1980-е гг.) // Там же. № 5.
↑6. Коник А.А. Украинские крестьяне на выборах в I Государственную думу // ОИ. 2006. № 3; Дмитриенко А.А. Крестьяне Вятской губернии и I Государственная дума // Там же. № 5; Сидоренко Н.С. Уральские депутаты Государственной думы (1906–1917 гг.) // Там же; Куприянов А.И. Городская демократия: выборы в русской провинции (вторая половина 1780-х — начало 1860-х гг.) // ОИ. 2007. № 5.
↑7. См., напр.: Соколов А.К. Перспективы изучения рабочей истории в современной России // ОИ. 2003. № 4–5.
↑8. Динеева О.В. Безработица в дореволюционной России (библиография по проблемам рынка труда) // ОИ. 2003. № 5; Мирясов А.В. К вопросу о мотивации труда рабочих России в 1920-е гг. (на примере промышленных предприятий Пензенской губернии) // ОИ. 2005. № 5; Володин А.Ю. Фабричная инспекция в России (1882–1904 гг.) // 2007. № 1; Цысь В.В. Трудовые армии: от трудовых частей к государственным рабочим артелям // Там же. № 5.
↑9. Пушкарева И.М. Рабочее движение в год II съезда РСДРП // ОИ. 2003. № 4; Лобзнев И.Н. Особенности рабочего движения в Центральном промышленном районе России в 1920-е гг. // ОИ. 2005. № 5; Борисова Л.В. «Советский тред-юнионизм»: профсоюзы и забастовочная борьба в годы нэпа // ОИ. 2007. № 6; Лютов Л.Н. Настроения рабочих провинции в годы нэпа // Там же. № 4.
↑10. Воейков Е.В. Экологические проблемы Среднего Поволжья в годы первых пятилеток (на примере состояния лесов региона) // ОИ. 2007. № 5.
↑11. Ланда Р.Г. Ахмед Мессали Хадж // ВИ. 2005. № 3.
↑12. Агабабян В.С. Проблемы истории Западной Сахары // ВИ. 2005. № 3.
↑13. Артюхов С.А. О городе Романовке // ВИ. 2005. № 2.
↑14. Соболева Н.А. Из истории отечественных государственных гимнов // ОИ. 2005. № 1. С. 3–21; Она же. Создание государственных гимнов Российской империи и Советского Союза // ВИ. 2005. № 2. «Хочется верить, что слова гимна станут пророческими», — замечает в своей статье автор, сетуя, что общество так неоднозначно реагирует на новые законы о символах государственного суверенитета страны, которые подписал президент В.В. Путин.
↑15. Лисовой Н.Н. Русское присутствие в Святой Земле…; Он же. Императорское Православное Палестинское Общество: XIX–XX–XXI вв…
↑16. Свак Д. Заседание редколлегии журнала с новым названием «Российская история» // http://www.russtudies.hu/Aindex.php?menu=46&lang=r&hirid=109 (22.12.2010)
↑17. Свак Д. Заседание редколлегии журнала с новым названием…; Медушевский А.Н. Политическая теория российского конституционализма ХХ века // РИ. 2010. № 1. C. 45–64.
↑18. А.Н. Медушевский. С позиций академизма. Журнал и его читатели: встреча в Саратове // РИ. 2010. № 2. C. 230.
↑19. Ю.Н. Смирнов: Научная ценность учебной литературы. Журнал и его читатели: встреча в Саратове // РИ. 2010. № 2. C. 228.
↑20. А.Н. Медушевский. С позиций академизма. Журнал и его читатели… С. 230.
↑21. Бон Т. «Социалистический город» или «Европейский город»: урбанизация и рурализация в Восточной Европе // РИ. 2009. № 1. C. 65–76; Чжан Найхэ. Российская урбанизация в китайской перспективе: обзор исследования Чжана Гуансяна об урбанизации в России в XVIII–XIX вв. // Там же. С. 76–80.
↑22. Чернякова И.А. Местное крестьянское сообщество в Карелии XIX века в борьбе за выживание: стратегия или интуиция? // РИ. 2009. № 3. C. 216–227; Суслова Е.Д. Северное духовенство как источник пополнения приказной бюрократии XVII века: опыт локального исследования // РИ. 2009. № 3. C. 123–127; Камкин А.В. Сельское приходское духовенство Европейского Севера России в XVIII веке // РИ. 2009. № 3. C. 127–135.
↑23. Миллер А. «Народность» и «нация» в русском языке XIX века: подготовительные наброски к истории понятий // РИ. 2009. № 1. С. 151 и сл.
↑24. Аракчеев В.А. Опричнина и «земщина»: к изучению административной практики в русском государстве 1560–1580-х годов // РИ. 2010. № 1. C. 16–28.
↑25. Журавлев П.С. Укрупнение территорий на Европейском Севере России в 1917–1919 годах // РИ. 2009. № 3. C. 163–168; Бутвило А.И. Формирование территории Карельской трудовой коммуны как политическая проблема // РИ. 2009. № 3. C. 169–176; Карелин Е.Г. «Западная область Госплана»: из истории экономического районирования страны в 1920-е годы // РИ. 2010. № 2. C. 15–18; Чернов К.С. «Реформа администрации должна быть предпочтительнее конституции» // РИ. 2009. № 4. C. 23–37; Манаев Г.Г. Правительствующий Сенат в начале XIX века: подготовка и реализация реформы 1805 года // РИ. 2009. № 4. C. 37–44; Куликов С.В. Император Николай II как реформатор: к постановке проблемы // РИ. 2009. № 4. C. 45–60; Свиридова Т.А. Прусский (германский) тип местного самоуправления в русской публицистике и историко-правовой мысли (1840-е гг. — 1917 г.) // РИ. 2009. № 2. C. 15–24.
↑26. Соловьев К.А. Механизмы взаимодействия исполнительной и представительной ветвей власти в 1906–1914 гг. // РИ. 2009. № 4. C. 60–76; Гайда Ф.А. Внутриправительственные конфликты в период кризиса третьеиюньской системы (1911–1917 гг.) // РИ. 2009. № 4. C. 77–90; Ружицкая И.В. Кодификационные проекты имп. Николая I // РИ. 2010. № 1. C. 29–44; Шейнис В.Л. Образование СССР и его первая конституция // РИ. 2010. № 1. C. 64–81; Земцов Б.Н. Уроки конституционализма 1993 года // РИ. 2010. № 1. C. 93–100; Шустов С.Г. Граф С.Г. Строганов и отмена крепостного права на уральских горных заводах // РИ. 2009. № 5. C. 135–143; Боярченков В.В. С.Г. Строганов, С.С. Уваров и «история флетчера» 1848 года // РИ. 2009. № 5. C. 144–150; Репников А.В. , Христофоров В.С. В.В. Шульгин // РИ. 2009. № 5. C. 155–169.
↑27. Ефимова В.В. Олонецкая губерния под управлением генерал-губернатора А.Ф. Клокачева // РИ. 2009. № 3. C. 143–156; Кораблев Н.А., Мошина Т.А. Олонецкие губернаторы эпохи Великих реформ // РИ. 2009. № 3. C. 156–163.
↑28. Воробьев А.А. Правонарушения на выборах во Всероссийское учредительное собрание на территории Витебской губернии // РИ. 2010. № 1. C. 100–107.
↑29. Проскурякова М.Е. Военные госпитали выборгской провинции в период русско-шведской войны 1741–1743 годов // РИ. 2009. № 50. С. 150–154.
↑30. Киселева Е.Л. Чистка государственного аппарата 1929–1932 гг. // РИ. 2009. № 1. С.96–109.
↑31. Кропачев С.А. Новейшая историография о масштабах политических репрессий в 1937–38 годах // РИ. 2010. № 1. C. 166–172; Сапон В.П. «Знакомые по мистике» (нижегородская анархо-мистическая организация «Орден Духа») // РИ. 2010. № 2. C. 138–146.
↑32. Мельникова Л.В. Крестовоздвиженская община сестер попечения о раненых как прообраз Красного Креста // РИ. 2009. № 5. C. 119–134; Панкрат Т.В. Приходские попечительства Москвы: возникновение и особенности организации (1864–1917) // РИ. 2010. № 2. C. 111–128; Орлеханов Г.Л. В.Г. Чертков и Л.Н. Толстой // РИ. 2010. № 2. C. 129–138; Волкова Т.И. Просветительская деятельность земства в Ярославской деревне в конце XIX – начале ХХ века // РИ. 2010. № 1. C. 118–122; Чвикалов А.И. Деятельность земства Центрально-черноземных губерний по обеспечению призрения покинутых младенцев // РИ. 2010. № 1. C. 123–130; Фролова М.М. Воплощение замысла — чертковская библиотека // РИ. 2009. № 2. C. 79–92.
↑33. Лозбенев И.Н. Выселение бывших помещиков из мест их проживания в регионах Центральной России в 1925–1927 гг. // РИ. 2009. № 1. С. 81.
↑34. Зубкова Е.Ю. На «краю» советского общества: маргинальные группы населения и государственная политика, 1940–1960-е годы // РИ. 2009. № 5. C. 101–118.
↑35. Скорик А.П., Тикиджьян Р.Г. Красные партизаны в советской действительности 1920–1930-х годов (на материалах Юга России) // РИ. 2009. № 4. C. 104–114.
↑36. Чернякова И.А. Местное крестьянское сообщество в Карелии XIX века в борьбе за выживание: стратегия или интуиция? // РИ. 2009. № 3; Вербицкая О.М. Население российской деревни в демографическом кризисе 1990-х // РИ. 2009. № 4. C. 114–131.
↑37. Тимошечкина Е.М. «У нас нет кулаков»: крестьянство и политика «раскулачивания» в локальном измерении // РИ. 2010. № 2. C. 19–25; Безнин М.А., Димони Т.М. Социальная эволюция верхушки колхозно-совхозных управленцев в России 1930–1980-х годов // РИ. 2010. № 2. C. 25–43.
↑38. Максимова Л.А. Этнокультурные процессы в контексте экономической модернизации на европейском северо-востоке в 1930–2000 годы // РИ. 2009. № 3. C. 247–251; Секиринский С.С. Россия и Европа: польский взгляд с русского Севера // РИ. 2009. № 3. C. 251–254.
↑39. Лахтеенмяки М. Саамы на европейской сцене // РИ. 2009. № 3. C. 235–240.
↑40. Круглый стол к юбилею «Вех» про русскую интеллигенцию. РИ. 2009. № 6. C. 106–124.
↑41. Сабенникова И.В. Российская эмиграция1917–1939 годов: структура, география, сравнительный анализ // РИ. 2010. № 3. C. 58–80; Мосейкина М.Н. Русская эмиграция в странах Латинской Америки в 1920–1930-х годах // РИ. 2010. № 3. C. 80–101; Пронин А.А. Российская эмиграция в отечественных диссертационных исследованиях 1980–2005 годов // РИ. 2010. № 3. C. 101–109.
↑42. Соколов Е.Н. Большевики и финансы // РИ. 2010. № 2. C. 3–15; Кирсанов Р.Г. Реформирование банковской системы СССР в годы перестройки // РИ. 2010. № 2. C. 62–72; Супрун М.Н. Экономическое развитие Европейского Севера СССР в послевоенный период: основные тенденции и результаты // РИ. 2009. № 3. C. 205–210; Минаева Т.С. Беломорская внешняя торговля и таможенная политика России в XVIII веке // РИ. 2009. № 3. C. 52–57; Лизунов П.В. Архангельская купеческая биржа в XVIII–XIX вв. // Там же. С. 57–66; Филимончик С.Н. Процессы модернизации на Европейском Севере России в 1920–1930-х годах: социально-экономические аспекты // РИ. 2009. № 3. C. 185–194.
↑43. Саблин В.А. Крестьянское хозяйство и рынок на Европейском Севере России в 1917–1920-х годах // РИ. 2009. № 3. C. 177–184.
↑44. Димони Т.М. Модернизация аграрной экономики на Европейском Севере России в 1930-х — первой половине 1960-х годов // РИ. 2009. № 3. C. 194–205.
↑45. Гарскова И.М. Источниковедческие проблемы исторической информатики // РИ. 2010. № 3. C. 151–161.
↑46. http://www.nlobooks.ru/rus/magazines/nlo/
↑47. Ориентируясь на современные западные аналоги (прежде всего журнал Representations), редколлегия «НЛО» внимательно следит за принципами цитирования (и не скрывают этого — внимание политике в академической жизни не только в теории, но и на практике — их фирменный знак). Их авторы ссылаются в основном на этаблированные издательства, признанные научные центры — Оксфорд, Кембридж, Йель, Принстон, Нью-Йорк. Для «НЛО» важно, кроме того, встроить работу в сообщество близких к «НЛО» московских авторов (часто этого оказывается достаточно), обязательно упомянуть статьи или книги, вышедшие в издательстве «НЛО». И если авторы не делают этого по доброй воле, редактор вставляет нужные ссылки в редакторские примечания.
↑48. Ямпольский М. Настоящее как разрыв. Заметки об истории и памяти // НЛО. № 83.
↑49. Елизаров В. Цели и средства: идеи, которые начинают, / институты, которые выигрывают // НЛО. № 83.
↑50. Добренко Е. Советское прошлое: манифест нового ревизионизма // НЛО. № 85.
↑51. См. напр.: Кухенбух Л. «Феодализм»: о стратегиях употребления одного неудобного понятия // НЛО. № 81.
↑52. «Быть дольше в стороне мне казалось невозможным…» (последнее интервью А.Я. Гуревича, 11 июня 2006 года) // НЛО. № 81.
↑53. Уваров П. Портрет медиевиста на фоне корпорации // Там же.
↑54. Левинсон К. Gurevich, Gurjewitsch, Gourevitch, Gurewicz, Gurevitj… // Там же.
↑55. Живов В. Чувствительный национализм: Карамзин, Ростопчин, национальный суверенитет и поиски национальной идентичности; Резвых П. Ф. Шеллинг в диалоге с российскими интеллектуалами // НЛО. № 91. 2008.
↑56. Зенкин С. Расовая тематика в «Путешествии в Россию» Теофиля Готье // НЛО. № 93. 2008.
↑57. Плотников Н. От «индивидуальности» к «идентичности» (история понятия персональности в русской культуре); Калугин Д. Искусство биографии: изображение личности и ее оправдание в русских жизнеописаниях середины XIX века /// НЛО. № 91. 2008; Паперно И. Введение в самосочинение: autofiction. Интимность и история: семейная драма Герцена в сознании русской интеллигенции (1850–1990-е гг.) // НЛО. № 103. 2010.
↑58. См. рубрику «Традиции литературного архаизма: вокруг “Беседы любителей русского слова”» // НЛО. № 97, 2009; «Из истории журналистики XVIII века: культурная политика и формирование образов России» // НЛО. № 105. 2010.
↑59. Сошкин Е. «Руслан и Людмила» и Польские восстания 1831 и 1863 гг. в патриотической лирике Пушкина и Тютчева // НЛО. № 105. 2010.
↑60. Рейфман И. Автограф Нового Завета в русском переводе В.А. Жуковского // НЛО. № 89. 2008; см. рубрику «Перевод как культурная институция: на границах советских конвенций» (НЛО. № 92. 2008); Щедрина Т.Г. Четыре письма Л.Б. Каменеву, или Роль Густава Шпета в переводах Шекспира // Там же.
↑61. Ржеуцкий В. В тени Шувалова. Французский культурный посредник в России барон де Чуди // НЛО. № 105. 2010.
↑62. Раку М. Поиски советской идентичности в музыкальной культуре 1930–1940-х годов: лиризация дискурса // НЛО. № 100. 2009; Джагалов Р. Авторская песня как жанровая лаборатория «социализма с человеческим лицом» // Там же; Жук С.И. Запад в советском «закрытом» городе: «чужое» кино, идеология и проблемы культурной идентичности на Украине в Брежневскую эпоху (1964–1982 годы) // Там же.
↑63. Здравомыслова Е. Ленинградский «Сайгон» — пространство негативной свободы // НЛО. № 100. 2009; рубрика «Публичное и приватное на закате социализма» (НЛО. № 101. 2010).
↑64. См. рубрику «Сексуальные табу и их нарушители на исходе эпохи Просвещения» (НЛО. № 92. 2008): Зорин А. Поход в бордель в Москве в январе 1800 года (Шиллер, гонорея и первородный грех в эмоциональном мире русского дворянина); Вульф Л. Частная жизнь, свобода личности и сексуальное преступление в Венеции XVIII века; Сиит Д. Театральная жизнь Николая Шереметева // Там же; Мещеряков А.Н. Открытие Японии и реформа японского тела (вторая половина XIX — начало ХХ века) // НЛО. № 100. 2009; Майофис М. Чему способствовал пожар? «Антикризисная» российская публицистика 1837–1838 годов как предмет истории эмоций // НЛО. № 100. 2009; Виницкий И. Душа в закрытом обществе: эпидемия столоверчения в России 1853–1855 годов // Там же.
↑65. Реншоу Л. Правда вскрывается: как поменялись местами разоблачения и утаивание в «политике памяти» в Испании // НЛО. № 100. 2009.
↑66. НЛО. № 103–104. 2010.
↑67. См. рубрику «Риторика легитимаций» (НЛО. № 100. 2009): Вайскопф М. Брак с властелином: эротические аспекты державной риторики; Мендес В.К. Оправдание диктатуры? (Диктатор Салазар в 1930 году и поэт Фернандо Пессоа в 1928 году); Шмид У. Конституция как прием (риторические и жанровые особенности основных законов СССР и России); Сабров М. Время и легитимность в немецких диктатурах ХХ века (сравнительный анализ); Богданов К. Открытые сердца, закрытые границы (о риторике восторга и беспредельности взаимопонимания).
↑68. Орлова Г. «Заочное путешествие»: управление географическим воображением в сталинскую эпоху // НЛО. № 100. 2009; Де Магальдес М. «Немаленькая страна»: о геторотопии, инструктивных пространствах и практиках производства знания в Португалии ХХ века // Там же.
↑69. Кринко Е. Неформальная коммуникация в «закрытом» обществе: слухи военного времени (1941–1945) // НЛО. № 100. 2009; Архипова А.С., Неклюдов С.Ю. Фольклор и власть в закрытом обществе // НЛО. № 101. 2010.
↑70. См., например, рубрику «Сталинизм как объект описания: аксиология метода» // НЛО. № 89. 2008; Шаттенберг С. «Разговор глухонемых»? Культура хрущевской внешней политики и визит канцлера Аденауэра в Москву в 1955 году // НЛО. № 100. 2009; Соснина О., Ссорин-Чайков Н. Канон и импровизация в политической эстетике советского общества: дары вождям // НЛО. № 101. 2010; Добренко Е. Сталинская культура: скромное обаяние антисемитизма // Там же; Гюнтер Х. О красоте, которая не смогла спасти социализм // Там же.
↑71. См. рубрику «Морфология академических конфликтов» (НЛО. № 96. 2009): Шпёрхазе. История науки как история конфликтов; Мост Г.У. Век столкновений: как немецкие антиковеды XIX века упорядочивали свои дебаты; Свешников А.В. Как поссорился Лев Платонович с Иваном Михайловичем // Там же; Алымов С. Космополитизм, марризм и прочие грехи: отечественные этнографы и археологи на рубеже 1940–1950-х годов // НЛО. № 97. 2009; Романенко С. Советская югославистика: между славяноведением и поисками «Средней Европы» // Там же; Пономарев Е.Р. Учебник патриотизма (литература в советской школе в 1940–1950-е гг.) // НЛО. № 97. 2009; Рыжковский В. Советская медиевистика and Beyond // Там же. Платт К. Репродукция травмы: сценарии русской национальной истории в 1930-е годы // НЛО. № 90. 2008; Свешников А. Советская медиевистика в идеологической борьбе конца 1930–1940-х годов // Там же; Левинсон К.А. Модернизация и школа в Германии на рубеже XIX–XX вв. // НЛО. № 105. 2010; Хиряков А. Казус Germania: немецкие историки и психология «особого пути» // НЛО. № 100. 2009; Митрохин Н. «На круги своя»: к истории модернизации науки в России // Там же; Козлов С. Сообщество выскочек: Субъективный фактор. Реформы высшего образования во Франции эпохи Второй империи // Там же; Алымов С. Неслучайное село: советские этнографы и колхозники на пути «от старого к новому» и обратно // НЛО. № 101. 2010; Ялен Д. «Так называемое “еврейское” местечко»: штетл, большевиcтская идеология и советская этнография в межвоенный период // НЛО. № 102. 2010; Иванов А. Евреи в царской России и СССР — выставка достижений еврейского хозяйственного и культурного строительства в Стране Советов // НЛО. № 102. 2010; Каради В. Евреи в социальных науках; Эпштейн А.Д. Русско-еврейские интеллектуалы первого советского поколения // НЛО. № 103. 2010.
↑72. Булле О. Мускулы в обмен на деньги: студенты и борцы между двумя революциями (1907–1917) // НЛО. № 90. 2008.
↑73. См. рубрику «Антропология войны» // НЛО. № 93. 2008; Степанова Е. «Пожива для моего МГ»: современная немецкая литература о войне с Советским Союзом // НЛО. № 102. 2010.
↑74. Росс К. Восточные немцы и Берлинская стена: общественное мнение и социальные изменения до и после закрытия границы в августе 1961 года // НЛО. № 100. 2009; Митрохин Н. Аппарат ЦК КПСС в 1953–1985 годах как пример «закрытого» общества // Там же; Мартинес С., Эскобедо Р. Испанская католическая церковь и постфранкистская демократия // Там же.
↑75. Секиринский С.С. «Историк и художник»: журнал для всех, кто любит историю, ценит искусство и чувствует их родство // Отечественная история. 2005. № 5. С. 184–188; Булдаков В.П. Историк и художник. Ежеквартальный журнал // ВИ. 2005. № 4.
↑76. Бирюков Ю. Пять минут длиною в полвека // Родина. 2006. № 12.
↑77. Ланда Р. «Идти рука об руку». Исмаил-Бей Гаспринский о мусульманском вопросе в России // Родина. Там же.
↑78. Магомадов М. Чечня сегодня — стройплощадка // Родина. 2006. № 10.
↑79. Родина. 2005. № 3.