От истории без имен к историографии с именами

Иггерс Г., Ван Э. Глобальная история современной историографии / при участии С. Мукерджи; пер. с англ. О. Воробьевой; науч. ред. М. Кукарцева. М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2012. 432 с. Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках федеральной целевой программы «Культура России».

От редакции: Современная историография говорит о тех же проблемах, что и политическая теория. Модернизация, глобализация, подъем ислама и упадок марксизма, просвещенческий проект и т.д. Но историографическая компаративистика выделяет собственную область: исследование национальных историографий в их цивилизационных фазах и взаимодействие национального с общемировым. Но вопрос: существует ли сейчас общемировая историографическая среда, доступная исследованию в общей методологической рамке? Подступаясь к этой теме, неплохо бы обращаться к классикам историографической мысли: Георг Иггерс.

Задолго до начала глобализации, во II веке до н.э., в Риме жил и творил государственный деятель Марк Порций Катон. Его перу принадлежала первая написанная на латинском языке история Вечного города. К сожалению, это сочинение не сохранилось, и мир запомнил Катона преимущественно благодаря его фразе о Карфагене, который должен быть разрушен. Насколько можно судить по более поздним сведениям, авторская манера Катона была весьма любопытной: патриот и пропагандист скромного образа жизни, он написал историю Рима без упоминаний конкретных полководцев и политиков, вообще без имен (единственным исключением было имя карфагенского слона). Справедливо полагая, что подвиги совершаются не отдельными лицами, а народом или войском в целом, Катон писал о «консулах» и «трибунах». Трудно сказать, насколько такая манера нравилась читателям в его время, но вот некоторым современным издателям история без имен, надо полагать, пришлась бы по душе.

Русский перевод книги Г. Иггерса и Э. Вана, выпущенный издательством «Канон+», оставляет смешанные чувства. Сама по себе эта работа — интересный и своевременный обзор развития исторической мысли в Новое время. Правда, качество русского издания может шокировать взыскательного читателя, привыкшего к академическим стандартам книгоиздания, но любителей постмодернизма в этом коллективном труде ожидает несколько приятных открытий. Впрочем, сначала — о достоинствах.

Эту монографию, бесспорно, нужно читать. Она содержит множество библиографических сведений, дает ясное представление об общем и особенном в развитии национальных историографий, открывает новые для читателя горизонты. Книга, как справедливо отмечено в аннотации, «изобилует интересными постановками вопросов и оригинальными суждениями, содержит большой массив фактических данных». Last, but not least — концепция авторов исключает европоцентризм, присущий большинству курсов по историографии: характеристика процесса становления исторической науки на Западе дополняется очерками о протекавших в это же время процессах на Ближнем Востоке, в Китае, Японии, Индии, других регионах. Георг Иггерс, всемирно признанный специалист по историографии, известен как автор обзоров европейской исторической науки (например, «New directions in European historiography», 1985). В эпилоге к переизданию своей книги «Historiography in the Twentieth Century. From scientific objectivity to the Postmodern challenge» (Middletown, 2005) он подчеркнул, что появившиеся в 1990-е годы работы по историографии посвящались исключительно европейским и североамериканским авторам. «Не было сравнительного межкультурного изучения исторической мысли» (р. 160), хотя такое исследование, по мнению Г. Иггерса, совершенно необходимо. В последнем предложении эпилога он отметил, что такая история — все еще проект для будущего.

Надо сказать, что отдельные обзоры национальных историографий уже осуществлялись международными коллективами под руководством того же Иггерса: в 1980 году в Лондоне вышла книга «International Handbook of Historical Studies. Contemporary research and theory» (под редакцией Г. Иггерса и Г. Паркера). В этой работе специалисты из разных стран опубликовали очерки развития современной исторической науки: советскую историографию после Сталина характеризовали в целом американцы Сэмюэл Бэрон и Нэнси Хир, социальную историю в СССР — польский специалист Ежи Топольски, а, например, восточногерманскую — историк из ГДР Ганс Шлейер. Этот демократичный, но не лишенный эклектики подход привел к тому, что в очерке об историографии в СССР подчеркивался догматизм и экономический редукционизм советских исследований, тогда как в обзоре восточногерманской науки осуждалось усиление реакционной буржуазной исторической идеологии в ФРГ. При всех достоинствах такого подхода подобный коллективный труд не мог претендовать на роль «глобальной истории». Потребовалось крушение Берлинской стены, чтобы появилась возможность приблизиться к решению задачи сравнительного изучения современной историографии.

И вот в 2008 году проект, о котором написал тремя годами ранее Иггерс, был реализован: в издательстве «Pearson Longman» вышла книга американских историков (немецкого, китайского и индийского происхождения) «Глобальная история современной историографии» («A Global History of Modern Historiography»). Русский перевод названия оставляет ощущение некоторой двусмысленности, потому что понятие «Modern Historiography», строго говоря, означает «историография Нового времени» — в книге обзор начинается с XVIII века, который относится к Современности (Modern) в философском, но не житейском смысле. Однако и такой перевод можно допустить, потому что в концепции авторов книги вся история последних трех столетий представляет собой постепенное стягивание глобального мира, формирование общих для всего цивилизованного мира глобальных тенденций в развитии исторической мысли. В этом отношении мы имеем дело именно с современной историографией — от ее зачатков в эпоху Просвещения до проявлений турбулентности периода постмодернизма.

Первые попытки сравнительного анализа историографий Г. Иггерс и Э. Ван упоминают во введении к своей книге (с. 22–23). Однако их исследование, в отличие от работ предшественников, носит фундаментальный характер. Принцип построения нарратива об историографии — хронологический: выделены периоды, и авторы последовательно обращаются к разным культурам на каждой стадии. Как известно, любая периодизация условна, но она позволяет структурировать материал. В первой главе авторы очерчивают контуры всемирной историографии на старте процесса модернизации (XVIII век). Даны обзоры состояния исторических исследований на Западе, на Ближнем Востоке, в Индии, в Восточной и Юго-Восточной Азии. Вторая глава посвящена первой половине ХIХ века — времени «наступления национализма» и обусловленных этим процессом трансформаций историографии на Западе, в мусульманском мире и в Индии. В третьей речь идет о формировании стандартов научности в историографии Запада и Восточной Азии. В четвертой главе описывается кризис историзма, пришедшийся на 1890–1914 годы, а также развитие историографии на Западе в межвоенный период. Пятая глава показывает «притягательность националистической истории» — как исследования развивались на Ближнем Востоке, в Восточной и Юго-Восточной Азии и Индии в ХХ веке. Шестая полностью посвящена западной исторической науке в период холодной войны: авторы прослеживают эволюцию исторической науки от социальной истории к постмодернизму и постколониализму. Рубежные события конца ХХ века стали отправной точкой для развития историографии, которое охарактеризовано в седьмой главе: авторы определяют вектор этого развития емкой формулой «подъем ислама и упадок марксизма». Восьмая, заключительная и, к сожалению, небольшая по объему глава дает критическую ретроспективу историографии после холодной войны (1990–2007).

В основе структурирования богатого, как легко можно догадаться, материала лежат два взаимосвязанных понятия — глобализация и модернизация. Авторы книги рассматривают развитие исторического знания в разных странах мира (присоединяясь к отрицанию монополии Запада на это знание) в контексте процессов глобализации и модернизации. Такой подход позволяет оценить степень влияния европейской науки на взгляды ученых, развивавших национальные традиции на Востоке, исследовать глубокие культурные корни философских и исторических концепций в различных странах. Колониализм привел и к широкому распространению западных доктрин и практик на Востоке, и к острой реакции на них. Причудливое сочетание национальных и европейских традиций в творчестве историков стран Ближнего и Дальнего Востока показывает и возможности, и ограничения процессов глобализации и модернизации. Последние два десятилетия принесли новые тенденции, в том числе расширение областей междисциплинарности: помимо традиционного использования инструментов общественных наук для целей исторического исследования привлекаются теперь эволюционная биология, химия, экология, литературоведение и т.д. (с. 423). Георг Иггерс всегда оставляет в конце своих книг намеки на будущие разработки: «Произошедшее под влиянием процессов глобализации и межкультурных конфликтов усложнение мира потребовало иных методов, чем предполагаемое постмодернистскими концепциями рассмотрение истории как преимущественно формы художественной литературы или (по другой причине) практика микроистории, которая преднамеренно игнорирует описание широкомасштабных социальных изменений, даже несмотря на то что изображаемая ею история описывает социальную реальность» (с. 428–429). Глобализация, по мнению авторов книги, требует строгих аналитических подходов, принятых в общественных науках. Эти подходы должны побудить историков отказаться от «сосредоточенности на структурах и процессах», свойственной передовой историографии прошлого века, в пользу внимания к присущей глобализации сложности и конфликтности. Уже, кажется, отвергнута европоцентристская модель историописания, согласно которой распространение Западом знания в мире должно находиться в центре повествования об историографии. Но это еще не все. Будущее — за отказом от дихотомии Запад/Незапад, за многополюсной глобальной перспективой. Авторы книги рассматривают свою книгу как ответ на запрос подобного нового историописания.

Удалось ли Г. Иггерсу и Э. Вану выйти за рамки этой дихотомии? Ответить однозначно нелегко. С одной стороны, изложение материала все же осуществляется по странам, и Запад в этом случае четко отделяется от незападного мира (изложение, скажем, новейшей историографии в любой стране Востока неизбежно опирается на оппозицию «европейское»/«национальное»). С другой — синхронизация западного и незападного материала позволяет увидеть общее и особенное, удивиться неожиданным совпадениям, проследить неочевидные связи. Можно ли было иначе изложить весь этот колоссальный материал? Например, попробовать описать этапы рецепции марксизма на Западе, в России и в странах Востока поверх национальных границ? Или исследовать эволюцию феномена междисциплинарности — понятно, что в западной традиции он вырастает из множества разделившихся ранее наук, но как обстоит дело в восточных культурах, которым еще в древности был присущ синкретизм знания об окружающем мире? В какой степени междисциплинарность в современных историографиях азиатских стран представляет собой результат рецепции западных новаций, а в какой — возвращение к укорененному в национальной культуре взгляду на мир? Возможно, уход от оппозиции «Запад»/«Незапад» требует также ухода от оппозиции «пространство»/«время», которая выражается на практике в страноведческом и хронологическом принципах организации материала.

Естественно, российский читатель ждал бы от авторов «глобальной истории» большего интереса к российской историографии. Увы, по-прежнему справедлива старинная мысль: Rossica non leguntur — в книге очень кратко сказано о русской и советской историографии (все же больше, чем полагает научный редактор перевода, отмечая, что русская историческая мысль ХХ века у Иггерса и Вана «ограничилась ссылкой только на личность и труды А. Гуревича, замечательного, но не единственного талантливого историка советской эпохи», с. 18). В тексте упоминаются В.О. Ключевский и П.Н. Милюков (с. 188), немногим больше сказано об известных европейскому читателю М.М. Бахтине и А.Я. Гуревиче (с. 294–295), упомянуты вскользь труды В.И. Ленина (с. 349). Но М.А. Кукарцева, пожалуй, права в том, что без российского материала это изложение явно страдает неполнотой. Ведь трансформации марксизма в Китае и других странах Дальнего Востока тесно связаны с реакцией на советскую историографию, на ее достижения и проблемы. Об этом хорошо известно Г. Иггерсу и Э. Вану, однако они фактически игнорируют целый пласт историографии, залегающий на одной шестой части планеты. Написание глобальной истории историографии ХХ века невозможно без более развернутой характеристики «взлетов и падений» советских ученых, без анализа противоречий в развитии и русской исторической школы, и советского марксизма, и постсоветской историографии.

Как бы то ни было, книга Г. Иггерса и Э. Вана задает рамки для понимания самого метода «глобализации» историографии: теперь можно распространить этот метод на российский материал. В этом смысле ценность работы американских историографов для нас несомненна.

Читателя, вознамерившегося открыть рецензируемую книгу, нужно предупредить о некоторых особенностях издания. Перевод в целом можно признать удобным для чтения за исключением ряда стилистических погрешностей. Так, на с. 181 у любого читателя зарябит в глазах от нескольких тавтологий в одном предложении: «В отличие от подавляющего большинства историй Германии, которые прослеживали развитие исторических событий, в конечном счете приведших к объединению Германии Бисмарком, и которые сосредотачивали свое внимание на направлявших это развитие выдающихся деятелях, Лампрехт написал историю, в которой именно общество и культура, а не выдающиеся личности, обусловили контекст, в рамках которого и следовало понимать политическую историю». Не очень удачны выражения типа «до современных времен» (с. 55) и «до сегодняшних дней» (с. 282) или формулировки наподобие «среди ранних мусульман появляются два вида исторической литературы» (с. 57). На с. 55 упомянуты «славянские националисты» (?), а на с. 36 — «культурные и лингвистические повороты» (дальше, впрочем, речь идет о культурном и лингвистическом повороте, что вполне отвечает распространенному взгляду на историографию эпохи постмодерна). Разумеется, перед переводчиком стояла очень сложная задача — большая по объему монография содержит необычно разнообразный материал. Нельзя не проникнуться сочувствием к переводчику, особенно если учесть своеобразное отношение к книге трудившихся над ней научного редактора и сотрудников издательства «Канон+».

Опечатки, которые встречаются в этом издании, носят нередко курьезный характер (например, «постиндустиральные миры» на с. 7; о том, как на с. 276 искажено слово «хунвэйбины», писать даже неловко). На с. 294 рассказывается об увольнении А.Я. Гуревича из Института философии РАН (это был Институт философии АН СССР). В некоторых местах возникает впечатление, что мы имеем дело с недоредактированным файлом: встречаются неуместные остатки английского текста (например, «Гун Цзы-чжэнь and Вэй Юань» на с. 159). Иногда обращают на себя внимание проблемы с хронологией: книга Люсьена Февра о Лютере вышла в 1929 году, а ее русский перевод, по мнению научного редактора, успели выпустить годом раньше (с. 214; в действительности 1928 годом датируется французское издание); на с. 282 книга Говарда Зинна называется «Народная история США с 1942 года до сегодняшних дней» (1980). Можно долго гадать, что такое случилось в Новом свете в 1942 году, если не знать, что на самом деле народная история стартует, по Г. Зинну, в 1492 году. На с. 63 указан 1755 год то ли как год рождения Наполеона, то ли как год его вторжения в Египет — и в обоих случаях это не так.

Несмотря на наличие традиции в российской гуманитарной науке, О. Воробьевой пришлось переводить заново известные, в общем, термины и названия: например, «Спор о древних и новых» (сборник материалов этой знаменитой дискуссии XVII века был выпущен издательством «Искусство» еще в 1985 году) превратился на с. 53 в «знаменитый “Спор древних и современных”»; Розеттский камень почему-то называется немного торжественно — «Розетта Стоун» (с. 105); статья Канта «Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане» (так в академическом собрании сочинений на русском языке) получила новое название «Идея всеобщей истории с космополитической точки зрения» (с. 53). Как только переводчик выходит за рамки английского языка, начинается невообразимая путаница: утверждается, что по-французски «народ» — это «people» (с. 54; на самом деле «peuple»), а «fin de siècle» переводится научным редактором как «рубеж веков» почему-то с итальянского, тогда как это устойчивое выражение означает во французском «конец века» (с. 178); немецкое название поучительной литературы «Fürstenspiegel» понимается как «зерцало для юношей» (с. 60), тогда как это на самом деле «зерцало князей» (или «зерцало для князей»), и т.д.

Но, конечно, главную проблему для издания составила склонность научного редактора к затейливой игре с именами собственными. М.А. Кукарцева давно (со времени первого издания перевода «Истории и тропологии» Ф. Анкерсмита) известна творческим и, мягко говоря, неортодоксальным подходом к воспроизведению иностранных имен и фамилий. В ее полемике с А.А. Олейниковым, опубликованной журналом «Неприкосновенный запас» в 2004 году, выяснилось, что в основе этого подхода лежит «постмодернистский стиль дискурса». Этот стиль позволял в переводе книги Ф. Анкерсмита замаскировать, например, Роже Кайуа под именем «Роджер Каиллоис», а фамилию Романа Якобсона передать как «Джейкобсон». Рецензируемая книга, без сомнения, пополнит коллекцию любителей курьезов и постмодернизма новыми находками.

В предисловии научного редактора рассказывается об истории Рима «без имен», написанной неким «Като» (с. 10; имеется в виду, конечно, упомянутый в начале рецензии Марк Порций Катон); на с. 47 упомянуты знаменитые «Пролегомены к Гомеру» Ф.А. Вулфа (еще раз то же написание встречается на с. 94, хотя Фридриха Августа Вольфа легко найти даже в «Википедии»). Особенно много затруднений вызвали французские (на с. 12 «Френсис Хартог» вместо Франсуа Артога, на с. 111 «Джозеф Рейнауд» вместо Жозефа Рено; на с. 202 «Джордж Сорель» вместо Жоржа Сореля, та же беда у «Джозефа де Местра» на с. 90; на с. 288 «Роберт Мандроу» вместо недавно переведенного в России Робера Мандру) и немецкие («Трольчке» вместо Трейчке на с. 198; «Конзе» вместо Конце на с. 209 и 289) фамилии.

Иногда научный редактор в чисто постмодернистском духе как будто играет с читателем, проверяя его внимательность: на с. 12 «Ж. Бодин», а на с. 56 — Жан Боден, с. 44 «Кондиллак», а на с. 53 уже «Кондильяк»; на с. 296 «Джордж Лефевр», а на с. 304 он становится Жоржем; на с. 305 Морис Агулон, а на с. 339 — Агулхон (на самом деле Агюльон); на с. 144 есть и «Гумбольт», и Гумбольдт; на с. 281 «У.Э.Б. Ду Боис», а на с. 331 «У.Э. Дю Боис» (в русской традиции утвердилось написание фамилии негритянского историка «Дюбуа», хотя иногда встречается «Дюбойс»); на одной только 297-й странице упомянуты Георг Руде и Джордж Рюде (читателю следует уже догадаться о том, что это одно и то же лицо; в нашей традиции принято второе написание); пройдя это испытание, читатель поломает голову над следующей парой — Юджин Дженовиз (с. 298) и Евгений Дженовезе (с. 328). Известному британскому историку Питеру Бёрку посчастливилось предстать в трех лицах: на с. 9 его имя — «Петер Бёрк», на с. 282 — «Питер Бёрк», а на следующей, 283-й, — «Питер Берк». К счастью для подуставшего читателя, убедиться в правильности написания арабских, китайских, персидских, японских имен квалификация позволит немногим.

Венчает это грандиозное здание курьезов в тексте книги «святой Симоний», который, подобно «молодому Огюсту Конту», полагал, что «современный мир находится в глубоком кризисе» (с. 100). Трудно отрицать скепсис апостола Симона в отношении современного мира, но Г. Иггерс и Э. Ван имели в виду вовсе не его, а Анри Сен-Симона, французского социалиста и учителя «молодого Конта».

Весь этот скорбный перечень ошибок приводится здесь из соображений профилактики: читателям не следует цитировать рецензируемое издание без дополнительной проверки. Конечно, переводчику с английского простительно незнание немецкого и французского, но никому при подготовке книги к изданию не пришло в голову хотя бы через «Гугл» проверить фамилии, раз уж чтение вузовских учебников в свое время не позволило запомнить Сен-Симона или Жозефа де Местра. Увы, мы наблюдаем, по сути, новый издательский канон, сложившийся в эпоху глобализации, — издавать неряшливо отредактированные переводы научных монографий. Впрочем, стоит ли удивляться чехарде с именами в тексте, если внутри книги одного из соавторов всюду зовут Э. Ваном, а на обложке (!) и корешке он с китайской изобретательностью превращается в… Э. Янга?

Качество издания оставляет желать лучшего, но издатели могут быть спокойны: число читателей, привыкших к другим канонам, со временем в нашей стране будет сокращаться. Не лишенные наивности авторы книги опасались, что главная опасность для настоящей науки таится в поле политического: историописание, не связанное «исследовательскими стандартами, которыми руководствуется сообщество ученых», превращается в пропаганду (с. 38). Они, похоже, не подумали, что существуют и другие способы безнадежно ухудшить серьезную историческую литературу.