Модернизация и демократия: пересматривая теории и факты

Не так много вопросов обсуждается сегодня столь широко, как те, решение которых позволяет сопоставить социально-экономическое развитие стран и политическую демократию. Вот некоторые из них: действительно ли бедные страны имеют меньше шансов стать демократическими, чем богатые, и если так, то в чем причина этого? В данном исследовании мы прежде всего сосредоточимся на поиске ответа на них. Мы подвергнем критическому анализу теоретические аргументы и эмпирические доказательства применительно к тому, что сейчас всеми понимается под теорией модернизации.

Этой сферой исследования политология обязана традиции, заложенной С. Липсетом (Lipset 1959). Именно он впервые внес значительный вклад в перенос указанной проблемы в центр внимания ученых. В ряде работ процессы демократизации изучаются при помощи подходов, рассчитанных на элиты (иногда называемых агентно-ориентированными) (см. например, O’Donnell & Schmitter 1986). Однако данная работа рассматривает структурные и социетальные условия — особенно в социально-экономической сфере, — которые и ведут к демократии. Мы обратимся к ранним работам по данной проблеме, использующим как качественные, так и количественные методы исследования. В статье будут рассмотрены также ключевые работы, содержащие влиятельную критику теории модернизации.

Следующим нашим шагом станет изучение новейших работ, посвященных социально-экономическому развитию и демократии. В частности, мы предложим обзор наиболее авторитетных трудов, касающихся проблемы прочности взаимосвязей между экономическим развитием и демократией. В фокусе нашего внимания будут работы А. Пшеворского (Przeworski 2000; Przeworski & Limongi 1997), возможно, самые влиятельные и при этом наиболее обсуждаемые в последние годы. Далее мы перейдем к макро-корреляции и рассмотрим недавние трактовки материальной реализации каузальной механики, сосредоточившись на исследованиях К. Бойкса (Boix, 2003), Д. Асемоглу и Дж. Робинсона (Acemoglu and Robinson 2005), Инглхарта и Вельцеля (Inglehart and Welzel 2005). Наконец, в заключительной части статьи будут подведены итоги и сделаны выводы.

Диссертация С. Липсета: Условия демократии

Во времена, когда демократические формы правления были исключением, а не правилом, С. Липсет написал ставшую знаменитой работу «Некоторые социальные предпосылки демократии: экономическое развитие и социальная легитимность» [1]. Он стал первым среди ученых, теоретически обосновавших связь между уровнем развития той или иной страны и вероятностью ее перехода к демократии: «Чем богаче нация, тем вероятнее, что она одобрит демократию» (Lipset 1959, 75).

Впоследствии этот взгляд стал общим местом всех исследований. Оставляя в стороне некоторые методологические неточности, допущенные ученым [2], подчеркнем главное: на основании эмпирических данных С. Липсету (Lipset 1959, 1960) в одном из самых ранних эмпирических сопоставительных исследований удалось подтвердить существование предполагаемой корреляции между демократией и экономическим развитием. Не случайно написанная им в 1959 г. статья занимает место в десятке наиболее ценных, обладающих наивысшим индексом цитирования работ в «Американском политологическом обозрении» — флагмане политологии (Siegelman 2006).

Тем не менее, С. Липсета гораздо чаще цитируют, нежели читают. Зачастую его теорию искажают и сводят к упрощенному пониманию экономического развития в узком, только-экономическом, смысле. Иными словами, С. Липсету нередко приписывается утверждение простой корреляции между доходом на душу населения и демократией. На самом же деле он самым тщательным образом доказал: «Все многообразие аспектов экономического развития — индустриализация, урбанизация, достаток и образование — настолько тесно взаимосвязаны, что образуют один центральный фактор, находящийся в отношениях корреляции с политический демократией». Таков, по С. Липсету, перечень факторов, формирующих условия (хотя и необязательно — основания) для построения демократии. В этом контексте для того чтобы сохранять жизнеспособность, любому демократическому строю необходимо обеспечить достаточную легитимность в глазах граждан. Ученый обосновывал, что она достигается непрерывным экономическим развитием (эффективностью). В то же время, опираясь в значительной степени на К. Маркса, С. Липсет подчеркивал усиливающуюся роль среднего класса в модернизированном обществе, делая упор на социальные механизмы. Равенство является центральной категорией как в социально-политическом, так и в экономическом отношении. «Разрыв между доходами белых воротничков, синих воротничков и чернорабочих гораздо больше в бедных, чем в высокоразвитых странах» (Lipset, 1960, 49).

Так, согласно С. Липсету, модернизация проявляется главным образом через изменение социальных условий, что способствует развитию демократической культуры. В высокоразвитых странах работники обладают более мощным человеческим капиталом, особенно в смысле образования, они более открыты взаимодействию с более широкой и разнообразной аудиторией (например, участвуют в волонтерских организациях). В связи с этим работники гораздо более чувствительны в отношении демократических ценностей толерантности, не говоря уже об идеологиях, враждебных демократии (Lipset 1959, 84). Особенно справедливо это утверждение в случае, если они наделены экономическими и политическими правами. Действительно, модернизация повышает чувствительность к нормам и ценностям, сдерживающим конфликты, наказывающим за групповой экстремизм и поощряющим умеренность демократических партий (Lipset 1959, 83-84).

Модель 1: Теория модернизации по С. Липсету

(Индустриализация, урбанизация, демократический переход, социально-экономическое развитие, открытая классовая система, крупный средний класс, достаток, образование, стабильная демократия)

В этом контексте именно перераспределение и гражданские права и обязанности исключают революционную борьбу работников, и осуществляемое экономическое равенство обеспечивает эффективность демократии: «Общество, разделенное на огромную нищую народную массу и небольшую привилегированную элиту, неминуемо придет либо к олигархии (…) либо к тирании» (Lipset 1959, 75).

На микроуровне рассмотрение демократизации С. Липестом было дополнено Д. Лернером, видевшим в урбанизации, образовании и коммуникации (медиа) ключевые факторы процесса модернизации на уровне индивидов и их политического участия. Д. Лернер показал, что с распространением образования у правящей элиты снижается страх перед тем, что страна окажется в руках неуправляемых народных масс. А это повышает ее способность принимать компетентные решения. Однако именно С. Липсет наметил связи между микроуровнем модернизации и макроуровнем демократии и провел эмпирические исследования. Тем более, что его теория в своей основе имеет дело с культурой.

Итак, по мнению С. Липсета, экономическое развитие, как и урбанизация, достаток и образование, проявляются как средняя переменная. Она является частью совпадения большой группы условий, благоприятных для процесса демократизации. Г. Китчельт (Kitschelt 2003) счел это «глубокой» трактовкой, в соответствии с которой экономическое развитие осуществляется посредством совпадения целой группы условий. Однако поскольку вектор причинности не является однонаправленным, Липсет намеренно внес в заглавие статьи выражение посылки, а не предпосылки демократии («Некоторые социальные предпосылки демократии: экономическое развитие и социальная легитимность»). Тем самым он указал на корреляционные, а не каузальные взаимосвязи между социально-экономическим развитием и демократией, тогда как его квантификатор «некоторые» повлек за собой вероятностные, а не детерминистские ассоциации. Тем не менее ни одно из условий не рассматривается им как достаточное для реальной демократии.

Более ранние исследования

Из всего перечня условий демократии, выведенных С. Липсетом, только экономическое развитие является переменной, привлекающей большее внимание со стороны других ученых. Так, В. Ростоу (Rostow 1960) теоретически описал путь от экономической модернизации к демократии как линеарный и неизбежный. Б. Мур (Moore 1966) разработал исторический анализ и критику, согласно которым социально-экономическое развитие, в частности, индустриализация, вовсе не обязательно преобразовывается в промежуточную переменную, благоприятную для демократии.

Б. Мур рассмотрел «три пути к современному миру»: либерально-демократический, фашистский и коммунистический, каждый из которых ведет из эпохи индустриализации и социальной структуры его времени в переходную эпоху. Согласно Б. Муру, выбор одного из трех путей той или иной страной определяется взаимной (относительно друг друга) конфигурацией пяти факторов: 1) распределение власти между элитами, 2) экономический базис землевладельческой аристократии, 3) классовая констелляция, 4) распределение власти между классами и 5) автономия государственного аппарата относительно господствующего класса. Однако Б. Мур, как и С. Липсет, подчеркивает важность среднего класса в структуре общества в качестве необходимого условия демократизации. «Нет буржуазии — нет демократии» (Moore 1966). Излишне говорить, что буржуазия наиболее активна и заметна в капиталистических обществах!

Схожую идею сравнительно недавно предложил Д. Рюшемайер с соавторами (Rueschemeyer et al. 1992). В исследовании, содержащем основательный исторический экскурс, класс землевладельцев определяется как главная преграда на пути демократизации, тогда как организованный рабочий класс представляется ведущей силой в этом процессе. Итак, индустриализация способствует демократии в той степени, в какой происходит усиление рабочего класса и, соответственно, ослабевание класса землевладельцев.

В противовес этой позиции Д. Аптер (Apter 1965) утверждает, что не должно осуществлять демократию на всех уровнях становления современного общества модернизации, поскольку это может привести к дестабилизации процесса политического развития в неразвитых обществах. Схожим образом С. Хантингтон (Huntington 1968) подчеркивает значение «политического порядка» в жизни общества и рассматривает «социально-экономическое» развитие как отличное от развития «политического». Однако порядок рушится, если уровень политической мобилизации внутри общества превышает уровень его институционализации. В этом контексте, как предположил ученый, экономическое развитие усиливает политическую мобилизацию быстрее, нежели соответствующие институты, что может вызывать нестабильность в обществе. Позднее С. Хантингтон все же несколько изменил взгляд на модернизацию и после публикации своей влиятельнейшей книги «Третья волна» стал рассматривать модернизацию как один из факторов, стимулирующих демократизацию.

Входя в число наиболее глубоко изучаемых в социальных науках тем, отношения между социально-экономическим развитием и политической демократией оказались предметом немалого числа исследований качественными методами. И конечно, в пределах нашего небольшого обзора невозможно должным образом оценить их в полной мере и охватить весь круг работ по рассматриваемым проблемам. Намеченный С. Липсетом вопрос о возможности положительной взаимосвязи «социально-экономического развития» и «политической демократии» деятельно дискутировался. При этом полемизирующие стороны приводили в свою пользу аргументы эмпирического характера. Пока что большинство исследователей подтверждают наличие такой связи (см., например, Lipset 1959; Cutright 1963; McCrone & Cnudde 1967; Olsen 1968; Jackman 1973; Coulter 1975; Bollen 1979, 1980, 1983, 1993; Bollen & Jackman 1985, 1989, 1995; Muller 1988, 1995a, 1995b; Diamond 1992; Inglehart 1988, 1997; Muller & Seligson 1994; Burckhart & Lewis-Beck 1994, Leblang 1997; Vanhanen 1984, 1990, 1997; Barro 1999), others do not (e.g., Arat 1988; Sirowy & Inkeles 1990; Hadenius 1992).

Многие колебания в результатах могут быть объяснены по крайней мере пятью причинами, на что отчасти указали А. Пшеворски и Ф. Лимонджи (Przeworski and Limongi, 1997), а также Л. Сирёвы и А. Инкелес (Sirowy and Inkeles 1993):

1. На результаты исследований влияет выбор стран, которые рассматриваются в качестве примера, наряду с временными рамками произведенных замеров.

2. Результаты исследований варьируются в зависимости от того, анализировались простые статистические данные или данные во временной последовательности. В этом контексте простые статистические данные оказываются объектом критики потому, что с их помощью невозможно замерить изменения в политическом устройстве.

3. Выбор показателей социально-экономического развития решительным образом влияет на результаты. Расхождение в результатах зависит от того, учитывались ли только экономические факторы, такие как ВВП на душу населения, или использовались данные более широкого спектра, в частности, показатели урбанизации или процента грамотного населения.

4. Выбор и инструментализация демократии в качестве средства измерения находится в связи с невольным превращением демократии в концепт, причем демократия может конептуализироваться как бинарная или полихотомическая (требующая разделений по разным основаниям) мера (см. Bollen 1993; Bollen & Paxton 2000; Munck & Verkuilen 2002).

5. Наконец, как это следует из предыдущего пункта, форма предполагаемой взаимосвязи влияет на статистические результаты. Иными словами, в зависимости от того, линеарная это связь или искривленная криволинейная, будут меняться и результаты измерений.

В целом тезис об эмпирическом изучении модернизации стал объектом оживленных методологических дискуссий. С течением времени учеными разрабатывались все более и более изощренные современные модели, системы измерений, методы анализа. В этом контексте одно дело — рассматривать выводы, сделанные на основании одного конкретного исследования и совсем другое — в целом оценивать их обоснованность. Итак, благодаря накопленным знаниям, критике концепций и полемике, новейшие исследования рассматриваемой проблемы были подняты на новый уровень, и поэтому в следующей части работы мы рассмотрим их намного детальнее.

Недавние разработки. Часть 1. Устойчивость (Robustness)

Почти сорок лет спустя после первой публикации работы С. Липсета исследователи А. Пшеворский, Х. Чейбаб, Ф. Лимонджи (Przeworski 2000, Cheibub 1996; Przeworski & Limongi 1997) опубликовали серию статей и сводную монографию, «вспыхнувшую в области исследований политического развития, словно молния, по-новому высветившую весь пейзаж» (Boix & Stokes 2003, 517). А. Пшеворский с соавторами смогли разобраться в хитросплетениях связей демократией и экономического развития, ответив на ключевой вопрос: ведет ли социально-экономическое развитие к демократии или оно только поддерживает ее тогда, когда демократия уже установлена? Поскольку это различие признавалось уже В. Ростоу (Rustow 1970), то А. Пшеворский с соавторами назвали первый вариант развития «эндогенной», а второй — «экзогенной» версией демократизации.

Используя соответствующие статистические методы [3] для моделирования переходов от демократии и к демократии, А. Пшеворский с соавторами проанализировали значительную выборку синхронных данных, включивших временной диапазон с 1950 по 1990 годы и охвативших 135 стран. Исследователи поставили задачу выяснить, «как ожидаемые вероятности перехода к демократии изменяются в соответствии с уровнем социально-экономического развития» (Przeworski et al. 2000, 92). Рассматривая экзогенную теорию, они предположили следующее: если она справедлива, то демократии в странах с более высоким ВВП с гораздо меньшей вероятностью вернутся к авторитарному правлению. В стране, вышедшей на достаточно высокий уровень развития, измеряемый величиной ВВП на душу населения, вероятность перехода к авторитарному режиму правления должна стремиться к нулю. Если же верна эндогенная теория, то, согласно А. Пшеворскому с соавторами, страна должна миновать определенный порог развития, чтобы переход к демократии стал возможен.

Итак, основываясь на эмпирических исследованиях, А. Пшеворский с соавторами заявили, что экзогенная теория верна, тогда как эндогенная — ошибочна: экономическое развитие продлевает существование демократий, но не порождает их. Исследователи обнаружили, что демократия устойчива, если ВВП на душу населения составляет свыше 6055 долларов США (уровень Аргентины в 1975 г.). Возвращаясь к работам С. Липсета 1959-го и 1960-го гг., они, хотя и в слишком общих фразах, объяснили это тем, что достаток снижает конфликты вокруг распределения в обществе «посредством различных механизмов социологического свойства» (Przeworski et al. 2000, 101). Никакие подробности при этом не упоминались.

Более того, аналогично с позицией С. Липсета (Lipset 1994), А. Пшеворский с соавторами подчеркивают значение экономического роста, полагая, что убедительно видимый рост является в значительной мере решающим фактором для сохранения демократического режима, но не диктатуры (Przeworski et al. 2000, 109). Однако в своих обширных эмпирических исследованиях эти авторы зачастую не дают теоретического обоснования подобного механизма. Одних экономических факторов все же недостаточно, чтобы просчитать долговечность судьбы демократической и авторитарной форм правления. Как выясняется, демократии менее стабильны, если 1) изначально наличествует неравенство, 2) неравенство растет, 3) производственный труд получает все меньшую долю добавочной стоимости. То же характерно и для диктаторских режимов: они более уязвимы, когда неравенство достигает высокого уровня, особенно в бедных странах.

Что особенно важно, А. Пшеворский с соавторами отвергают эндогенную гипотезу, согласно которой экономическое развитие ведет к демократии. С их точки зрения, демократии возникают почти случайно, и такие же случайности сопровождают их на всех уровнях развития.

Однако остается неясным, как ученые пришли к такому выводу: на протяжении всего исследования, представленного в их книге, расчетный коэффициент уровня экономического развития указывает на положительное и статистически значимое влияние экономического развития на этапе перехода к демократии (хотя и меньшее, чем в экзогенной версии). Такое абсолютное отрицание эндогенной теории остается авторитетным лишь на словах, так что их аргументы могут вполне убедить лишь читателя невнимательного или слабо владеющего навыками статистического анализа.

Убедительной представляется попытка К. Бойкса и С. Стоукс опровергнуть позицию Пшеворского и его соавторов, указав ряд упущений исследования. Они показали очевидно ошибочное понимание расчетного коэффициента демократизации, идущей изнутри, и поставили под вопрос обоснованность исходных предпосылок Пшеворского с соавторами. Если экзогенная гипотеза верна, то, тем самым, с наибольшей вероятностью демократическими останутся страны с высоким уровнем экономического развития. Так, даже если переходы к демократии происходят беспорядочно, в течение достаточно долгого времени, можно назвать несколько случаев неосуществившегося перехода — особенно когда страна находится на более высоких уровнях экономического развития [4].

Вместо этого К. Бойкс и С. Стоукс утверждают, что необходимо сдвинуть всю выборку примеров, взяв за точку отсчета время, когда ни одна из рассматриваемых стран не была демократической [5]. Для этого они сами сперва проанализировали по отдельности свод данных за период с 1850 по 1950 годы, затем объединили их с данными А. Пшеворского и его соавторов, таким образом, получая сведения с 1850 по 1990 годы. В результате им удалось показать, что эндогенный эффект относится не только к периоду 1950-1990 гг., проанализированному А.Пшеворским с соавторами, но, строго говоря, к более раннему — до 1950 г. Однако из-за слишком разных операций с переменными этот комбинированный анализ вызывает вопросы об обоснованности представленных данных.

Другие исследователи также не соглашаются с выводами, представленными А. Пшеворским с соавторами. Р. Инглхарт и Х. Вельцель (Inglehart and Welzel 2005) подвергают критике их работу с помощью более простых, но не менее сильных аргументов. Исследователи утверждают, что неверно разделять эндогенный и экзогенный переход к демократии, если учитывать огромный разрыв в стабильности режима — гипотеза экзогенной модернизации, которую А. Пшеворский с соавторами не отрицает. Р. Инглхарт и Х. Вельцель используют данные А. Пшеворского с соавторами для расчета пропорции сдвигов режима к демократии и сдвигов режима к автократии для разных уровней ВВП на душу населения. Результаты, полученные учеными, говорят сами за себя: это соотношение увеличивается в геометрической прогрессии с ростом ВВП, показывая, что модернизация увеличивает вероятность перехода к демократии.

Д.Эпштейн с соавторами (Epstain 2006) предложил методологически более обоснованную критику позиции А. Пшеворского, еще раз проанализировав его данные. А. Пшеворский с соавторами «ошиблись в своем анализе, не сумев корректно рассчитать стандартные погрешности коэффициентов, описанных в модели Маркова. Ошибка была допущена в ходе расчетов, что и привело их к выводу о незначительности влияния ВВП на демократизицию» (Epstein et al. 2006, 566). Иными словами, А. Пшеворски с соавторами неверно интерпретировали свою модель тем способом, который привел их к недооценке статистической значимости воздействия эффекта ВВП на душу населения в процессе перехода к демократии. Правильно интерпретированная, модель А. Пшеворски с соавторами убеждает в том, что гипотеза эндогенной модернизации является вполне правдоподобной.

В итоге отметим, что статистические данные, которыми мы обладаем, указывают на весьма тесную связь как экзогенной, так и эндогенной демократизации с социально-экономическим развитием.

Недавние разработки. Часть 2: Механизмы

Неравенство как механизм причинности

Безусловно, статистическая корреляция мало что может сказать, если нет теоретического механизма, убедительно истолковывающего взаимосвязь и взаимодействие переменных. Зададимся вопросом: что именно преобразовывает «социально-экономическое развитие» в демократию, способствуя ее появлению и/или удержанию? К. Бойкс и С. Стоукс предложили следующий конкретный механизм эндогенной демократизации: неравенство доходов. Опираясь на работу К. Бойкса (Boix 2003), исследователи утверждают, что «причиной демократии является не сам по себе доход, но связанные с этим привходящие обстоятельства, в частности, неравенство доходов» (Boix and Stokes 2003, 540).

В этом контексте они убедительно показывают, что до 1950 г. переходы к демократии происходили в странах с меньшим уровнем ВВП в сравнении со случаями перехода стран к демократии после 1950 г. Они доказывают также, что государствам, достигшим более высокого уровня равенства доходов до 1950 г., удалось сделать это, несмотря на более низкий уровень экономического развития в сравнении со странами, перешедшими к демократии позднее. Данное утверждение, однако, идет вразрез с позицией А. Пшеворского и его соавторов, полагавших, что авторитарные режимы рушатся с большей вероятностью [6], когда неравенство в доходах высоко, и что в особенности это справедливо для бедных стран (Przeworski et al. 2000, 122).

В целом в новейших статистических исследованиях демократизации равенство доходов играет центральную роль. При более детальном рассмотрении эта идея во многом наследует интеллектуальной традиции С. Липсета. В работах ученого равенство доходов, вместе с уровнем экономического развития, измеряемого доходом на душу населения, является просто синонимом увеличившегося среднего класса. Иными словами, К. Бойкс и С. Стоукс косвенно поддерживают идею о совпадении группы условий для установления демократии (включая увеличившийся, более крупный средний класс), акцентированную С. Липсетом, но интерпретированную иначе: «По мере развития стран доходы распределяются более справедливо. Равенство доходов означает, что схема перераспределения, способная получить поддержку на демократических выборах, лишает богатых меньшего числа доходов, чем потребовал бы средний избиратель, если бы разрыв в доходах было бы чересчур большим. Поэтому богатые рассматривают демократическую налоговую систему как менее затратную для них: страна богатеет, и они с большей охотой содействуют демократизации» (Boix & Stokes 2003, 539-540). Мы имеем дело с синтезом исследований, использующих качественные методы (например, Moore 1966; Rueschemeyer et al. 1992), и исследований статистических данных, подтверждающих положительную взаимосвязь между ВПП и демократией. В этом случае доход на душу населения (в том виде, в каком он используется в литературе по модернизации на в послевоенных примерах) оказывается по преимуществу ближайшим признаком действия более фундаментальных факторов (Boix & Stokes 2003, 543).

В другой очень влиятельной работе К. Бойкс (Boix 2003) предлагает более развернутую версию теории эндогенной демократизации. Она учитывает весь диапазон альтернативных последствий перехода к демократии, а именно «распространение демократий, авторитарных правых режимов и революций, ведущих к гражданской войне, коммунистических или левых диктатур» (Boix 2003, 2-3). В плане соотношения демократии и экономического развития работа К. Бойкса интересна тем, что в ней интерпретируются такие «аномалии», как феномен стран-экспортеров нефти. Согласно минималистским подходам к модернизационной теории, этим странам, учитывая их уровень развития, следует быть демократическими. [7]

В то время как А. Пшеворский с соавторами вообще исключают из своего рассмотрения эти страны, К. Бойкс уделяет особое внимание не только равенству доходов, но и спецификации активов как структурной предпосылки демократии. Иными словами, характер мобильности главных активов в обществе обуславливает наличие или отсутствие страха элит перед налогообложением и перераспределением. Если экономические активы не мобильны, элиты испытывают страх и, таким образом, ценой этого страха оказывается демократия. Более мобильные активы (в том варианте, в каком они существуют в более развитых индустриальных странах), напротив, сложнее обложить налогом. Следовательно, налогообложение пугает элиты в меньшей степени.

Таким образом, К. Бойкс (Boix 2003) создает самую общую рамку рассмотрения структурных условий (Lipset), но в эту рамку также вмещаются отношения между классами (Lipset, Moore) и выбор элит (O’Donnell and Schmitter). Схожую рамку выстраивают Д. Асемоглу и Дж. Робинсон (Acemoglu and Robinson 2001, 2005). Они основывают свои прогнозы на игровых теоретических моделях, которые держатся на «теореме среднестатистического избирателя». Эти исследователи так же концентрируются на взаимоотношениях между экономическим неравенством, природой активов и демократией. Впечатляют, однако, различия в этих концепциях. К. Бойкс утверждает, что демократия с наибольшей вероятностью возникает в случае, если элиты чувствуют наименьшую степень угрозы. По мнению же Д. Асемоглу и Дж. Робинсона, угроза революции снизу заставляет элиты считать демократию меньшим из двух зол. Точнее говоря, они считают, что демократия поможет справиться с основной проблемой принятия решений по обязательствам (см. North and Weingast 1989): политика перераспределения сама по себе вряд ли способна снизить эти угрозы, ведь в будущем элиты могут изменить ее в одностороннем порядке.

Эта концепция основывается на разграничениях между властью де факто и властью де юре. Если первую можно определить как свод институций, регулирующих доступ к власти, то последняя — результат достижения баланса власти между социальными группами, или что то же, социальными классами. Учитывая довольно существенные сдвиги во власти де факто, средний класс может способствовать переформатированию своей власти де юре во власть де факто [8], то есть демократизации. Такое происходит, когда открываются окна возможностей, например, во время социального или экономического кризиса, во время войны или после нее. Демократия, революция или перевороты в качестве существенной альтернативы также связаны с относительными издержками каждой из альтернатив, имеющих свою относительную стоимость.

Эта стоимость, в свою очередь, зависит от социетальной и экономической структур, всецело конфигурирующих анализ издержек и прибылей. Точнее, установление демократии наименее вероятно в аграрных обществах. Там активы не мобильны и, таким образом, могут быть легко обложены налогом и/или национализированы. Однако утверждение демократии вероятнее всего происходит в обществах, где неравенство доходов ни слишком высоко, ни слишком низко. Почему так происходит? В первом случае (в не-демократических странах) в руках элит сконцентрировано слишком многое, им есть что терять. Поэтому и выбор ими делается в пользу «притеснений». Во втором же случае элиты ничего не теряют, ведь что бы ни происходило, граждане изначально обладают немногим. Это подводит к главному эмпирическому прогнозу — утверждению криволинейной связи между неравенством и демократией. Но это суждение, хоть и убедительное на словах, нужно проверять эмпирически и на систематической основе. В этом пункте рассуждений Д. Асемоглу и Дж. Робинсон уклончиво утверждают, что доступные исследователям показатели равенства доходов (например, коэффициент Джини) не вполне адекватно выражают, например, равенство доходов между различными этническими группами (Acemoglu and Robinson 2005, 59) [9].

Подытожим сказанное. Сегодня теории К. Бойкса, Д. Асемоглу и Дж. Робинсона представляются наиболее всесторонними, но все же один ключевой аспект остается вне поля зрения ученых (в работе Д. Асемоглу и Дж. Робинсона, впрочем, в меньшей степени).

Откуда в первую очередь исходит спрос на демократию? Действительно, и К. Бойкс, и Д. Асемоглу и Дж. Робинсон рассматривают идентичности и требование демократии как первичные. Однако именно «спрос на демократию» должен быть в центре рассмотрения в случае, если «условия» должны трансформироваться в «отношения». И тогда демократия станет их закономерным итогом. Впрочем, в этой области недавние разработки были сделаны другими исследователями.

Ценности и спрос как каузальный механизм

На сегодняшний момент Р. Инглхарт и Х. Вельцель (Inglehart and Welzel 2005; Welzel et al. 2003; Welzel 2006; Welzel and Inglehart 2008) высказали идею, что, возможно, связь между социально-экономическим развитием и культурными предпосылками демократии образует наиболее общую рамку рассмотрения нашего вопроса. Тем самым они вернули к жизни давнюю идею Г. Алмонда и С. Вербы (Almond and Verba 1963) о культурных предпосылках к демократии. Они также впрямую обозначили две проблемы в работах К. Бойкса (Boix 2003) и Д. Асемоглу и Дж. Робинсона (Acemoglu and Robinson 2005).

Во-первых, Х. Вельцель и Р. Инглхарт (Welzel and Inglehart 2008) критически рассмотрели слишком узкое определение демократии, данное этими авторами, поскольку К. Бойкс, Д. Асемоглу и Дж. Робинсон фокусировали свое внимание только на появлении электоральной демократии, а не эффективной демократии. С точки зрения ученых (Boix 2003, Acemoglu and Robinson 2005), магистральное столкновение между народными массами и элитами происходит относительно вопроса всеобщего избирательного права — необходимого, но не достаточного условия установления демократии.

Р. Инглхарт и Х. Вельцель оперируют более широким понятием демократии. Они учитывают разнообразие политических и гражданских прав и степень, в которой они допускаются элитами. В таком понимании концепт демократия охватывает и людей, и их политические ориентации, усиливая аргумент о значении культуры для демократии. В этом контексте, добавим мы, в позиции ученых содержится некоторая ирония в отношении работы Д. Асемоглу и Дж. Робинсона (Acemoglu and Robinson 2005). Для объяснения демократии те исследователи различали политическую власть де юре и де факто, однако не заметили, что и в понятии демократии подразумевается «своё» де юре и де факто.

Во-вторых, как К. Бойкс (Boix 2003), так и Д. Асемоглу и Дж. Робинсон (Acemoglu and Robinson 2005) рассматривают продемократические предпочтения народных масс как данность при условии достижения определенного уровня неравенства доходов. Иными словами, механизм трансформации экономических условий в запрос народных масс на демократию сводится к вопросу об экономическом неравенстве и преимуществе перераспределительной политики. Тем самым исследователи упускают из виду одно обстоятельство: массовый запрос на демократию может идти из разных источников. Они также не учитывают того, что со временем массовые предпочтения и ресурсы действия могут периодически изменяться или варьироваться в странах со схожими уровнями неравенства.

Имплицитно Х. Вельцель и Р. Инглхарт утверждают, что указанные исследователи рассматривают запрос народных масс на демократию как нечто постоянное. И как следствие, К. Бойкс, Р. Асемоглу и Дж. Робинсон сводят результат процесса демократизации к реакции элит, признавая модернизацию в той мере, насколько она изменяет характер экономических активов (мобильные — не-мобильные) и распределение доходов. Это может быть исторически веским аргументом, заставляющим ставить вопрос: действительно ли можно с помощью этих механизмов объяснить последнюю «волну демократизации» (Huntington 1991)?

В частности, в бывших коммунистических странах экономическое неравенство было сравнительно небольшим [10], и умеренное требование перераспределения и демократии являлось единственным общественным запросом. В действительности, однако, массовые протесты способствовали падению авторитарных систем, и борьба между людьми и элитами шла не в области экономических требований, а в области политических прав и гражданских свобод. Следовательно, как указывают Х. Вельцель и Р. Инглхарт, «существеннейший эффект от модернизации заключается не в том, что она делает демократию более приемлемой для элит, а в том, что она увеличивает способности и желание простых людей бороться за демократические институты» (Welzel and Inglehart 2008, 136).

В целом Р. Инглхарт и Х. Вельцель пытаются выяснить роль рядовых граждан в процессе демократизации следующими способами: 1) объясняют, как граждане воспринимают ценности, ведущие к демократии и благоприятствующие ей; 2) выявляют, каким образом эти демократические ориентиры и устремления народных масс трансформируются в эффективные демократические институции.

С этой целью они пользуются двухступенчатой логикой, в основном следуя разработанной Коулманом модели «наполняемой и спускаемой ванны» (модель, в которой социальный порядок на микроуровне оказывается и результатом институциональных изменений, и причиной перемен на микроуровне одновременно. — Ред.) как социального механизма. На первой ступени макроуровень социально-экономического развития связывается с ценностным изменением на микроуровне — в сторону ценностей освобождения.

Р. Инглхарт и Х. Вельцель полагают, что благодаря росту уровня образованности и профессиональной дифференциации социально-экономическое развитие приводит к усложнению социума, заставляя людей мыслить и думать более автономно и быть социально более независимыми. А. Инкелес (Inkeles 1978, 1983) характеризует этот процесс как «индивидуальную современность», относя его к социокультурным аспектам модернизации (Inkeles 1978, 49). Вследствие всего этого ресурсы не только умножаются, но и все более индивидуализируются, обеспечивая людей инструментами выбора, поскольку снижаются базовые ограничения свободы выбора.

Р. Инглхарт и Х. Вельцель (Inglehart and Welzel 2005, 25) проводят важное разграничение между двумя самостоятельными стадиями модернизации (следуя в этом логике Д. Белла (Bell 1973)) — индустриализацией и постиндустриализацией. Они существенным образом различны в своем влиянии на общества. Индустриализация сопровождается бюрократизацией, централизацией, рационализацией и секуляризацией. Люди постиндустриального общества ориентированы на автономию, выбор, творческую деятельность и самовыражение. В то же время, с политической точки зрения, крайне важно, что оба процесса изменили способы выражения людьми своего отношения к власти [11]. Индустриализация ведет к секуляризации власти, смещая ее источник от религии к светской идеологии. Однако индустриальные общества все еще характеризуются артикулированными властными отношениями и социально-экономическими условиями, сформированными жесткими стандартизированными и унифицированными способами индустриального производства. Вот почему не только А. Инкелес, но и другие исследователи прямо заявили, что ориентиры современной эпохи отнюдь не обязательно являются демократическими.

Так, А. Инкелес (Inkeles 1978, 49) основывает концепт «индивидуальной современности» на таких свойствах, как открытость мышления, секуляризация, меритократия, позитивизм, рационализм, активизм или национализм, доказывая, что некоторые из этих свойств могут осуществиться и при диктатуре (Inkeles 1969). Эмансипация от власти происходит только в постиндустриальную эру, когда равнение на внешний авторитет в основном сменяется автономией индивида и свободой выбора (Inglehart and Baker 2000; Inglehart and Welzel 2005). С экономической точки зрения, постиндустриальные общества характеризуются оттоком основной рабочей силы из промышленного сектора экономики в обслуживающий сектор, где творчество, воображение и способность принимать индивидуальные решения являются наинужнейшими навыками (Inglehart and Welzel 2005, 28-29).

Опыт, приобретаемый на рабочем месте, заставляет людей менять ценностные ориентиры, смещая приоритеты с базовых ценностей, помогающих выживать, к ценностям самовыражения. «…Рост уровня образования, расширение когнитивных потребностей и потребностей в экономической информированности, распространение знаний с помощью масс-медиа помогают людям мыслить более независимо, уменьшая когнитивные ограничения свободного выбора (Inglehart and Welzel 2005, 29).

Обратимся вновь к социетальному уровню: когда в том или ином обществе преобладают ценности эмансипации, тогда в нем существует серьезный запрос на действенное осуществление прав: «Человек не может быть свободен, не имея гражданских и политических прав» (Welzel 2006, 875). Следовательно, в обществах с авторитарными режимами, ограничивающими в правах людей, ширится отношение к режиму как нелегитимному. Эффективное управление становится более дорогостоящим и ограничивающим институциональные выборы элит» (Welzel 2006, 888). Как указывают Р. Инглхарт и Х. Вельцель, «авторитарные элиты, как правило, обладают достаточной властью подавлять требования народных масс, пока они контролируют войска и готовы применить силу. Но ресурсы, которые люди капитализируют, и решимость, с которой они инвестируют их в кампании за свободу и освободительные движения, могут компенсировать силу принуждения со стороны режимов» (Inglehart & Welzel 2003, 218).

Итак, согласно этой теории, макроэкономическое развитие связано с изменением на микроуровне «эмансипационных ценностей». Эти ценности, в свою очередь, характеризуются проявлением на макроуровне ценности коллективной свободы. Логическим итогом этого процесса и становится демократия. Доказывая предложенную концепцию, Р. Инглхарт и Х. Вельцель не ограничиваются только теоретическими рассуждениями. Они опираются на данные всемирного мониторинга и показывают силу этих связей, которые могут заменить контроль над выполнением демократических требований. Тем самым опровергается утверждение, что изменение ценностей — это следствие, а не причина демократии (Inglehart and Welzel 2005; Welzel and Inglehart 2006).

Эмпирическое исследование Р. Инглхарта и Х. Вельцеля также подверглось критике со стороны других ученых. А. Хадениус и Я. Теорелл (Hadenius and Teorell 2005) попытались пересмотреть две из наиболее известных теорий демократического развития — концепции демократической культуры Р. Инглхарта и Х. Вельцеля и экономического развития А. Пшеворского. А. Хадениус и Я. Теорелл обратились к двум сложностям, выявленным ими в работе Р. Инглхарта и Х. Вельцеля.

Во-первых, под прицел их критики попадает «требование “количественных” критериев высчитывающегося «качественными методами» критерия демократии» (с.88) и связанная с ним конструкция зависимой переменной (эффективной демократии), которая отягощает индексами коррупции общие данные фонда Freedom House. Во-вторых, А. Хадениус и Я. Теорелл полагают, что не существует предпосылок продемократических ценностных ориентаций, таких как ценности самовыражения, потому что Р. Инглхарт и Х. Вельцель не смогли обозначить различие между причинно-следственной связью и корреляцией. Недостаточно исследованы другие, более важные, уровни демократии, а предложенная каузальная причинностная взаимосвязь ложна, поскольку не учитывается зависимая переменная с лагированным значением.

Как только теория Р. Инглхарта и Х. Вельцеля появилась, А. Хадениус и Я. Теорелл указали на то, что эта модель не выдерживает критики (Teorell and Hadenius 2005, 93). В ответ на критику Х. Вельцель и Р. Инглхарт (Welzel and Inglehart 2006), продемонстрировали что, в свою очередь, собственная модель А. Хадениуса и Я. Теорелла ненадежна: все зависит от временного периода замеров. Во-первых, применяя данные несколько более поздних замеров, сделанных фондом Freedom House, в отношении ко временным данным, которыми они оперируют, можно с полным основанием утверждать: влияние эмансипативных ценностей (ценностей личных и общественных свобод) на демократию оказывается столь же большим, сколь и при прослеживании начального уровня демократии.

Во-вторых, решение А. Хадениуса и Я. Теорелла ограничить свое исследование временными рамками с 1990 по 1999 годы совершенно игнорирует успешные переходы стран к демократии во время третьей волны, следовательно, они «повествуют» только о половине истории. Возвращаясь к полемике по поводу зависимой переменной в исследованиях К. Бойкса и Д. Асемоглу и Дж. Робинсона, отметим, что эта перменная является чем-то большим, чем технической деталью. Это ключевой вопрос, с помощью которого можно объяснить переход к демократии, поскольку определяющие факторы детерминанты могут со временем изменяться.

Проблемы экономического неравенства, политики перераспределения и мобильности-иммобильности активов были важны для борьбы за всеобщее избирательное право в эпоху первой волны во Франции и Великобритании, но, вероятно, не они стали столь решающими в период падения коммунистических режимов в конце 1980-х — начале 1990-х годов. Что касается третьей волны демократизации, то Р. Инглхарт и Х. Вельцель (Inglehart and Welzel 2006, 90) легко продемонстрировали, что демократизация в этих странах была по большей части движима «эмансипативными ценностями», а не экономическим развитием.

Выводы

Когда в 1959 году С. Липсет сформировал проблемное поле для последующих поколений исследователей, теория модернизации входила в число самых первых эмпирических исследований по сравнительной политологии. В данной работе мы рассмотрели значительную часть эмпирических свидетельств, предложенных этими исследователями. Примечательно, однако, что теория модернизации была недавно возрождена благодаря провокативной позиции А. Пшеворского и его соавторов. Несмотря на то, что их разобщение зависимой переменной весьма остроумно, мы не можем не согласиться Б. Геддес (Geddes 1999) и Д. Эпштейном с соавторами (Epstein et al. 2006).

«А. Пшеворский и Ф. Лимонджи интерпретировали найденные ими данные как вызов модернизационной теории, но мне кажется, что перед нами, напротив, ее подтверждение под видом пересмотра, причем, самое убедительное эмпирическое подтверждение из известных нам» (Geddes 1999, 117). «Так как [различные авторы] предпочитали язвительные замечания напряженной полемике, которая только и может нам помочь, лишь [А. Пшеворский с соавторами] смогли удовлетворить требованиям научной дискуссии» (Epstein et al. 2006, 551).

Сделаем еще одно замечание по поводу дискуссии с участием группы А. Пшеворского: с теоретической точки зрения, примечательно их заявление, будто экзогенная теория «больше не считается за модернизацию, потому что появление демократии не обусловлено развитием» (Przeworski et al. 2000, 90). Этот аргумент откровенно ошибочен, и ирония заключается в том, что они на той же самой странице цитируют знаменитое высказывание С. Липсета: «чем более богата нация, тем больше вероятность, что она поддержит демократию (Lipset 1959, 75; курсив наш).

В задачу С. Липсета входило оценить «эволюционную селекцию режимов»: выяснить, какие условия благоприятны для устойчивости и стабильности демократии, а не только понять, что ведет к переходу к или от демократии. Действительно, С. Липсет подробно написал во «Введении», что он будет рассматривать «две основные сложные характеристики социальных систем, поскольку они имеют отношение к проблеме стабильности демократии: экономическое развитие и легитимацию» (Lipset 1959, 71, курсив наш). И ключевой вывод С. Липсета нужно признать заслуживающим категорического внимания: социально-экономическое развитие всячески содействует устойчивой демократии. Как отмечает, с полным основанием, К. Бойкс: «Если не считать закона Дювергера о воздействии существования одномандатных округов на состояние партийной системы, вывод С. Липсета следует признать самым убедительным обобщением эмпирических данных в сравнительной политологии на сегодняшний день» (Boix 2003, 1-2).

Наши знания сегодня не сводятся к тому, что знал С. Липсет в 1959 г. Тем не менее далеко не все из нас имеют полное представление о том, что было ему известно уже тогда. Если Д. Рюшамаейер с соавторами подметил в 1992 г., что каузальные механизмы «остаются, в сущности, черным ящиком» (с.29), то в последних исследовательских разработках К. Бойкса (Boix 2003), Д. Асемоглу и Дж. Робинсона (Acemoglu and Robinson 2005), а также Р. Инглхарта и Х. Вельцеля (Inglehart and Welzel 2005) произведено разобщение по уровням независимых переменных. Это серьезно продвинуло исследователей в выявлении подспудного каузального механизма, иначе говоря, во вскрытии «черного ящика». В то же время можно рекомендовать ученым, предпринимающим эмпирические исследования, разобщающим независимые переменные, оставаться на позиции С. Липсета, утверждавшего, что модернизация — многоаспектный процесс.

В этом смысле С. Липсет продемонстрировал осмотрительность и не стал приписывать прямые предельные эффекты какой-либо из компонентных переменных просто потому, что в реальности они тесно переплетены. Таким образом, чтобы проверить гипотезу С. Липсета, нужно рассматривать совокупное действие всех компонентов модернизации или даже их взаимодействия. Более того, несмотря на то, что Р. Инглхарт и Х. Вельцель немало продвинулись в правильном направлении, каузальное соотнесение (и сам каузальный порядок) компонентов модернизации остается пока что частично непроясненным.

В любом случае сегодня ученые менее, чем когда-либо, ставят под сомнение макроэффект модернизации на демократию. Благодаря их интеллектуальным открытиям политология создала ценные инструменты для политических рекомендаций. Демократия не возникает спонтанно. Для того чтобы быть устойчивой, она должна созревать и вызревать до какого-то момента. Именно социально-экономические условия создают и сохраняют благоприятную среду, в которой и могут существовать устойчивые и проверенные временем стабильные, крепкие демократии. Таким образом, для эффективного продвижения по пути демократии — а сегодня это примета международной политики многих стран — социально-экономический компонент должен стать ее центральным компонентом.

 

Примечания

↑1. Эта статья вошла фактически в том же виде в книгу С. Липсета «Политический человек. Социальные основы политики», гл. 2 (Lipset 1960)

↑2. Например, С. Липсет использовал разные критерии, чтобы классифицировать страны как демократические или не зависящие от их географического положения.

↑3. Точнее, А. Пшеворский с соавторами полагается на критерий учета изменяющихся доходов, впервые предложенный Марковым в его модели переходов.

↑4. В смысле техники исследования, это ведет к неравным производящим вероятностям, нарушая допущение случайной выборки статистической модели, используемой для анализа.

↑5. Это не вполне так. С точки зрения статистики, необходим критерий, систематически корректирующий неравный выбор вероятностей, например, с помощью модели отбора Дж. Хекмана. Это, однако, актуализирует вопрос о соответствующих инструментах для идентификации (критерий исключения).

↑6. Конечно, падение авторитарного режима необходимо рассматривать как предварительное условие перехода к демократии.

↑7. Обсуждение проблемы влияния нефтяной экономики на демократию см. в: Ross, Michael. 2001. Does Oil Hinder Democracy? World Politics. 53: 325-61, doi:10.1353/wp.2001.0011.

↑8. Заметим, что это в сущности вытекает из теоремы среднестатистического избирателя.

↑9. Любопытно, что Д. Асемоглу и Дж. Робинсон выводят график рассеяния для коэффициента Джини и уровней демократии, но им не удается построить схожие графики для изменений на различных уровнях демократий, то есть влияния неравенства в доходах на демократизацию.

↑10. Критерии неравенства в переходный период указывают, что низкий уровень неравенства в странах с коммунистическим режимом – это не только идеологическая риторика. В частности, страны Восточной и Центральной Европы, успешно осуществившие переход к демократии, находятся в числе государств с самым низкими показателями успеха по преодолению неравенства и его альтернативу – взятую из Luxemburg Income Study (начало 1990-х гг.) пропорцию 90%/10%, которую Д.Асемоглу и Дж. Робинсон используют для измерения неравенства.

↑11. Тем не менее, авторы признают, что культуры, оказывающиеся в тех же самых (изменяющихся) условиях, остаются сравнительно устойчивыми, что не позволяет говорить о полной ценностной конвергенции. Таким образом, общества изменяются, причем в схожем направлении – но различия между этими обществами остаются во многом теми же самыми (Inglehart and Welzel 2005, 19-20).

 

Литература

Acemoglu, Daron and James A. Robinson. 2001. A Theory of Political Transitions. American Economic Review. 91:938-963. URL (дата обращения: 11 August 2009): http://www.jstor.org/stable/2677820.

Источник: Living Reviews in Democracy