Восход и закат американской лингвистической империи

В своей авторской колонке под заголовком «Все, что вам действительно надо знать», опубликованной 20 января 2012 года в New York Times, бывший президент Гарвардского университета Лоуренс Саммерз призвал американские университеты перекроить свои учебные планы, дабы иметь возможность лучше подготавливать своих студентов к реалиям XXI века. Среди прочего Саммерз настаивал на идее, что изучение иностранных языков — пустая трата времени. По мере того как все больше людей на планете овладевает английским, утверждал он, глубокое знание иностранных языков становится все менее необходимым. Колледжам и университетам следовало бы вместо того преподавать студентам новейшие знания, которые им больше пригодятся в условиях обостряющейся конкуренции на рынках труда.

Стремящиеся к сокращению расходов администрации университетов уже сравнительно давно продвигают это скромное предложение в практику в учебных учреждениях повсюду в США. В 2010 году, например, оказавшийся без средств Университет Олбани (SUNY Albany) пожертвовал своими программами высшего образования по французскому, итальянскому, русскому и классическим языкам (впоследствии они восстановили начальные курсы по французскому и русскому, а также курс итальянского). Это затмение лингвистического разума ни в коей мере не уникально для Америки. Принятое в 2004 году британским правительством решение сделать факультативным изучение иностранных языков для учеников средней школы вызвало резкое снижение интереса к языковым отделениям университетов со стороны абитуриентов. Университет Торонто, где я являюсь преподавателем, в 2010 году хотел совместить преподавание всех иностранных языков на одном-единственном факультете языкознания, однако вспыхнувшие общественные дебаты побудили администрацию университета стремительно пойти на попятную, вернуться к устоявшимся дисциплинарным практикам. По мере того как уменьшается доля государственного финансирования и идет сокращение фондов в сфере высшего образования, на плахе оказывается в первую очередь преподавание иностранных языков, что безошибочно указывает на то, как низок сегодня престиж языкознания в кругах руководства университетов и в правительстве. Символично, что одновременно с посягательством декана и проректора моего собственного университета на языки, на нашей территории шли интенсивные работы по строительству нового крупного здания факультета предпринимательства, воочию являя нам актуальную теперь иерархию академических ценностей.

Подписавшись под этими аргументами, Саммерз присвоил им легитимность всем весом своего профессионального авторитета в качестве бывшего главного экономиста Всемирного банка, министра финансов при Билле Клинтоне, директора Национального экономического совета при Бараке Обаме, наконец, действительного президента Гарвардского университета.

Возникает соблазн списать эту тенденцию на происки засевших в академических обителях варваров, стремящихся отделаться от гуманитарного балласта! Но учитывая, насколько популярны такого рода идеи среди тех, кто принимает решения внутри университетов, аргументы Саммерза заслуживают самого пристального внимания. В обоснование своих куцых учебных программ большинство университетских руководителей благочинно ссылаются на жесткие бюджетные ограничения или падение интереса учащихся к этим дисциплинам и даже на поиск «синергизмов». Когда хорошо финансируемый Университет Южной Калифорнии закрыл в 2008 году свое немецкое отделение, декан университета обосновал свое решение тем, что этот одиннадцатый по степени распространения в мире язык, этот родной язык страны, занимающей четвертое место в мире по уровню экономического благосостояния, этот язык, на коем написаны многие основополагающие научные и философские работы, не вписывается в «расширенное видение» мира, принятое в университете. И Саммерз предъявляет в оправдание подобных сокращений академическую логику. Рассмотрение явных целей, неявных допущений о языке, наконец, о самих задачах образования может многое сказать нам о том, что в настоящее время движет реформами университетов. Углубленное понимание истории языка убеждает нас в том, что нашим университетам стоит проигнорировать подобные выпады и продолжать преподавание иностранных языков. Саммерз выстраивает свои аргументы исходя из крайне ограниченного понимания собственно образования. Его видение высшего образования ориентировано на привитие прикладных навыков, которые увеличивают стоимость, доводят до максимума функцию полезности образования, улучшая экономическую продуктивность. «Безусловно, мы всегда будем извлекать уроки из истории, — настаивает Саммерз, — однако помимо элементарного осмысления мы теперь располагаем грандиозно расширенными возможностями анализа» вследствие достижений и социальных, и естественных наук. Постулируя свое понимание языка в той же утилитарной плоскости, что и свое видение образования, Саммерз видит все языки как нейтральные средства для обмена информацией, как недифференцированные носители «содержания». Носитель информации определенно не является ее «содержанием», и важно «содержание», а не конкретная лингвистическая система, его передатчик. В такой функционалистской концепции обучения студентов, не может быть места для внимания к классической или национальной литературе в качестве по определению достойных изучения предметов, а тем более для осознания того, что чтение оригиналов может дать нам нечто особенное, незаменимое. Учитывая то, насколько важным было изучение языка и литературы для западной мысли еще со времен античности, какую роль оно играло в становлении высшего образования со времен возникновения университетов в средневековой Европе, просто поразительно видеть, как бывший глава одного из самых престижных хранилищ классического наследия бьет и бьет по нему в заупокойный колокол.

* * *

Отказывая языку в любого рода культурных, литературных или лингвистических особенностях, Саммерз видит в языковых преградах исключительно практические проблемы — семиотические лакуны, которые надо заполнять, чтобы сделать возможным «общение». Именно по этой причине он видит в «приобретении английским языком статуса единственного глобального языка» начало чудодейственной лингвистической утопии, в которой скользкие трудности взаимопонимания между разными культурами будут наконец-то преодолены. Тот факт, что английским сегодня повсеместно пользуются как вторым языком, освобождает англоговорящих от необходимости изучать иностранные языки. В эпоху Интернета, реактивного воздухоплавания и глобализации мир превратился в одну громадную деревню, где общим для всех языком стал английский. «Хотя и невозможно отрицать те блага, которые приносит знание языка, со временем такое знание станет менее необходимым».

«Необходимым» для чего, позвольте спросить? Саммерз видит роль университетов в подготовке будущих поколений в решении специфического ряда задач: преодолении финансового кризиса, «осуществлении бизнеса в Азии, лечении больных в Африке или помощи в разрешении конфликтов на Ближнем Востоке». То, что Саммерз восхваляет Джорджа Маршалла за руководство процессами стабилизации в Западной Европы времен Холодной войны, а Дэвида Петрэуса — за руководство кампаниями против повстанцев в Ираке и Афганистане, очевидно, показывает, что он склонен оценивать университетское образование в свете стратегических интересов США. В раскрывающемся перед нами «новом отважном» лингвистическом мире при осуществлении руководства страной, в управлении экономической деятельностью США, для поднятия международного престижа стараниями добровольцев Peace Corps, для проведения внешней политики страны и для военных кампаний политической элите понадобится только английский язык.

В этом контексте английский язык становится отнюдь не нейтральным языковым носителем, как может показаться при беглом ознакомлении с такого рода аргументами. Как и все утопии, эта конкретная мечта о языковом единстве мира таит в себе грубейшие политические и социальные коннотации. Повсюду в Европе образованные элиты, общавшиеся на латыни, восторгавшиеся ею на протяжении более тысячи лет, объединяло также христианское вероисповедание и почтительное отношение к Древнему Риму. В ближайшее к нам время создатели, а также популяризаторы эсперанто видели в его лингвистически упрощенном коде, освобожденном от любых ассоциаций с каким-либо государством-нацией, способ приблизить мир во всем мире и социализм. С точки зрения Саммерза, английский — язык глобализации, лингвистическая инфраструктура неконтролируемого оборота капиталов, товара, элит и информации. Помимо этого английский язык –также лингвистический компромисс американской дипломатии для целей военных действий. Нам предлагается представлять XXI век в духе Фрэнсиса Фукуямы как конец лингвистической истории, ознаменованный естественностью триумфа капитализма, либеральной демократии, американской гегемонии, а равно и понятиями Адама Смита и Джона Фостера Даллеса. Английский язык — это одновременно и инструментарий имперской мощи Америки, и ценнейший ресурс для англоговорящих американцев в глобальной схватке XXI века за конкурентные преимущества, за благосостояние и власть.

Те, кому довелось изучать историю языков, наверняка вспомнят о судьбе других лингвистических империй. Древний Рим гордо утвердил латынь повсюду в своей средиземноморской империи, и с тех пор память об этом определяет идею языковой империи во взглядах западных мыслителей. Широко известно, что Антонио Небриха посвятил свою первую грамматику испанского языка (1492) королеве Испании Изабелле — в том же году испанская корона отвоевала последние земли Иберии у мусульманских владык, а Колумб предъявил права на Эспаньолу, объявив, что «язык всегда был спутником империи». Французский поэт Пьер де Ронсар желал, чтобы короли строили свою политику в соответствии с такой максимой: «Владыкам следует стремиться к распространению своего языка среди других народов с не меньшим рвением, чем к расширению границ своих империй». Неисчислимое множество будущих социальных реформаторов вплоть до Саммерза выдвинуло те же самые аргументы против изучения иностранных языков. Один французский аптекарь в XVI веке призывал к обучению медицине на французском вместо латыни, на которой преподавались в то время языки, заявив: «Легче учиться на своем родном языке, чем осваивать для этого иностранные языки». Некоторые из его современников считали, что аристократы и вовсе попусту тратят время на латынь и греческий и что вместо того им следовало бы браться за более практичные предметы, такие как искусство верховой езды, фехтование, история, география и геометрия, так как они позволяют им стать превосходными военачальниками. Так что современные американцы отнюдь не первые, кто провозглашает универсальную значимость своего родного наречия. В конце XVII века один заседатель Французской Академии очень похвалялся тем, что «французский язык сегодня является не только языком великого королевства», но также и «языком, не ограниченным пределами Франции, которым крайне дорожат иностранцы». Сторонники исключительности английского языка орудуют широким набором банальностей в попытке представить нам его будущее господство.

* * *

Восторги Саммерза по поводу планетарного охвата английского языка могут быть истолкованы только как бесстыдное оправдание неприкрытой апологии американской империи. Однако по даже наиболее стратегически твердолобым критериям выйдет, что одноязычная американская элита малопригодна для того, чтобы представлять интересы США за рубежом. Представьте на мгновение, что приходит в голову американским партнерам за рубежом — скажем, министру иностранных дел новоиспеченной тунисской демократии, делегации Китая во Всемирной торговой организации или главам корпораций Квебека, когда они сталкиваются с американскими коллегами, которые рассчитывают общаться с ними исключительно на английском языке. Как могущество Америки плодит асимметричные геополитические и экономические отношения с определенными частями света, так же в точности и господство английского в качестве языка международного общения рождает неравноправные в культурном плане отношения с неанглоязычными странами. Насколько бы ни было сегодня распространенным владение английским языком в академических, деловых и дипломатических кругах, прекращение преподавания иностранных языков является не чем иным, как способом разжигания недовольства Америкой по всему миру. Языки всегда были чем-то большим, нежели семиотическими системами передачи информации, и вера в то, что статус английского языка в качестве всемирного наречия облегчает жизнь в XXI веке, идет вразрез с их могущественнейшим символическим зарядом, в особенности с их знаковостью в качестве национальных, этнических, социальных и культурных стандартов.

* * *

Так насколько же глобальный охват имеет английский язык, которого Америке якобы будет вполне довольно в будущем? Степень его распространения, несомненно, громадна. По некоторым оценкам, число владеющих английским языком (на уровне родного и второго языка) достигает пятисот миллионов. Во многих уголках планеты англоговорящие туристы оказываются приятно удивлены тем, что могут обходиться только английским. По всей Европе университеты полностью переходят на английский язык для преподавания определенных дисциплин высшего образования. Люди, чьим родным языком является английский, поражаются восхитительным владением английским в среде хорошо образованных голландцев, скандинавов или немцев. Английский является рабочим языком космополитического сообщества инженеров и менеджеров — работников европейского самолетостроительного гиганта-производителя самолетов класса «Аэробус» (Airbus). В мореплавании капитаны судов общаются на стандартизированной версии английского языка, известной как Seaspeak. Пилоты самолетов и авиадиспетчеры овладевают схожей версией языка, известной как авиационный английский (Aviation English). Мировые лидеры сегодня в ходе саммитов обычно проводят все неформальные беседы на английском. Во времена Жака Ширака даже Франция — современное государство, инвестировавшее больше других энергии и ресурсов в продвижение своего национального языка внутри и за пределами своих территорий — отказалась от систематического использования французского языка в работе таких международных организаций, как Европейский союз и Организация Объединенных Наций.

Однако было бы большой ошибкой переоценивать уровень распространения английского. Несмотря на широко известное предположение о том, что мир становится все более однородным в лингвистическом плане, фактические данные говорят об обратном. Большинство из почти шести тысяч ныне используемых языков в действительности поддерживается сравнительно небольшими сообществами, и численность носителей более половины всех языков не превышает десяти тысяч человек. Хотя немалое количество этих языков находится под угрозой исчезновения, имеет место и попятный процесс: появляется множество новых языков и диалектов. В более широком смысле, существует ряд основных мировых языков помимо английского, используемых значительной частью населения планеты в ходе динамичной социальной, культурной и экономической активности. Есть пятнадцать языков, на которых говорит сто миллионов людей, — включая испанский, хинди, арабский, японский, португальский и французский. На мандаринском наречии китайского говорит около миллиарда человек — в два раза больше, чем на английском.

Индия, которая располагает крупнейшей киноиндустрией в мире, выпускает фильмы на невероятном количестве языков: только в 2010 году было выпущено 1274 фильма на 23 языках — из них 215 на хинди, 202 на тамильском, 181 на телугу, 143 на каннанда, 116 на маратхи, 110 на бенгали и 105 на малаялам (и 117 фильмов были дублированы с одного регионального языка на другой). Всего семь фильмов было снято на английском!

Хотя правительство Марокко и поддалось общей тенденции использования английского в высшем образовании, когда в 1990-х открывался англоязычный университет Аль-Ахавайн в Ифране, сейчас страна дает начало функционированию франкоязычного инженерного колледжа в партнерстве с École des Mines.

Попробуйте-ка выехать из Токио и путешествовать по Японии только с английским! В центрально-азиатских республиках с русским языком вам придется на порядок проще, чем с английским, в Западной Африке вас будут лучше понимать на французском. Можно только посочувствовать какому-нибудь американскому врачу, который отправляется лечить селян в Мали, в Анголе или в Чаде, располагая для своих целей только родным языком.

Хотя этого не предположить по преобладающим тенденциям в высшем образовании, сами США стали пристанищем мультиязычного общества. И это с каждым годом все очевиднее. Задумаемся над тем, что число говорящих на испанском граждан США с 1990 года удвоилось! И сегодня на этом языке в США говорит 37 миллионов человек. Рынок испанского языка в США довольно широк и стремительно растет. Базирующаяся в США испаноязычная вещательная компания Univision сегодня является пятой по численности аудитории и по величине сетью телевещания в стране. Опытных предпринимателей, занятых бизнесом в Майами и Калифорнии, не стоит убеждать в необходимости найма испаноязычных сотрудников. И не далек тот день, когда кандидату на президентский пост в США придется владеть испанским.

* * *

Даже национальным государствам и империям, в наибольшей мере приверженным распространению тех или иных родных наречий, приходится инвестировать значительные ресурсы в обучение собственных кадров иностранным языкам. Как бы ни хвалились своей латынью римляне, они всегда изучали греческий. Франция во времена абсолютизма энергично продвигала французский язык, но Людовик XIV также прекрасно осознавал необходимость обучения дипломатов и переводчиков, и для этой цели были созданы специализированные школы. Британская и французская империи создали целое созвездие учебных учреждений, предназначенных к обучению колониальных служащих языкам своих поданных, в том числе и такую школу, как Langues O’ во Франции, основанную в 1795 году, а также Школу изучения стран Востока и Африки в Великобритании, возникшую в 1914 году. Военные и разведывательные ведомства США никогда не верили в то, что английского языка им будет достаточно. Многие поколения выпускников американских вузов проходили курсы изучения языка с погружением в разговорную среду в рамках программы Foreign Language Areas Studies. Когда американская разведка столкнулась с недостатком сотрудников, владеющих арабским, урду, пушту и дари после атак 11 сентября 2001 года, на изучение языков были направлены невиданные ресурсы. Годовой бюджет одного только Военного института иностранных языков сегодня — более 300 миллионов долларов.

Главы мира, которые ежегодно собираются в Давосе, сегодня общаются по-английски, но нет никаких гарантий, что через несколько десятков лет в этом плане ничего не будет изменено. Как и Саммерз, древние римляне, испанские завоеватели, французы XVIII века и британцы XIX века также были уверены, что над их «лингвистическими империями» никогда не зайдет солнце. Это свидетельство только непонимания тех факторов, которые превращают тот или иной язык в широко используемое средство коммуникации — недооценки темпов изменения языковых нравов. Восход и закат великих мировых языков — это всегда сложнейший, всегда непредсказуемый процесс. Величайшие державы зачастую несут ответственность за распространение каких-то особенных идиом. Латынь никогда бы не получила бы распространения, если бы Рим не создал своей средиземноморской империи. Однако многие из широко распространенных языковых средств общения укоренились независимо от государственных рамок. Арабский язык был речью лоцманов по всему Индийскому океану в Средние века и в более позднее время далеко за пределами владений арабских стран. Благодаря сосредоточению торговых путей в Венеции венецианский диалект, известный как Lingua Franca, превратился в широко используемое средство общения между представителями разных языковых культур всего Средиземноморья в период между XV и XVIII веком. Французские работорговцы пользовались португальским для заключения своих сделок на побережье Анголы в XVIII веке уже следом за тем, как Португалия растратила в этом регионе господство в торговле. Чинукский жаргон — смешанный язык, возникший в результате взаимодействия между сообществами исконных жителей Америки на северо-востоке тихоокеанского побережья в XIX веке, — служил основным языком торговли даже в веке двадцатом.

Именно культурный статус, который люди придают отдельным языкам, может служить мощным стимулом для его распространения и долговечности. Как раз благодаря невероятному престижу латыни этот язык продолжал привлекать, объединять религиозные, административные и культурные элиты большей части Европы на протяжении более тысячи лет и после падения Рима. Но некоторые языки смогли обрести широкое распространение за удивительно короткий срок. Французский язык стал общепринятым в качестве языка галантного общения элиты (в среде европейских аристократов) за крайне короткий период времени — во второй половине XVII века. Приобретение английским языком статуса глобального было еще более стремительным. Он стал обязательным предметом в европейских школах только за последние несколько десятилетий, а, например, Seaspeak вошел в обиход только в 1980-х годах.

«Международные» языки могут приходить в упадок или исчезать не менее скоротечно. Сегодня немногие помнят о том, что представители среднего класса в Стамбуле говорили на французском вплоть до 1950 года?

Можно утверждать, что статус английского как международного языка общения крайне неустойчив. По двум причинам.

Во-первых, за пределами бывших британских колоний поселенцев подавляющее большинство его носителей пользуются им в качестве второго языка, что повышает вероятность того, что глобальные и региональные перемены в будущем могут оттеснять английский язык на второй план.

Во-вторых, в отсутствии согласованной культурной политики, направленной на придание культурного престижа английскому языку, — наподобие той, которую проводили другие империи (например, Франция и Испания), — английский язык не располагает социальным ресурсом, который делает отдельные языки столь привлекательными. Средний класс в Стамбуле общался на французском не потому, что Франция являлась колониальным государством, а потому, что этот город на протяжении столетий являлся столицей другой державы — многоязычной Оттоманской империи: французский язык в данных обстоятельствах являлся достаточно нейтральным и престижным общепринятым языком общения! По всему миру студенты стремятся обрести языковые навыки на курсах Alliance Française по целому ряду трудноопределимых причин, как правило, культурного плана. Если верить рекламным проспектам одной из базирующихся в Париже языковых школ, единственной причиной, которая способна побудить человека к изучению основного языка США, является желание овладеть «английским Уолл-Стрит». Что же тогда сможет препятствовать следующему поколению ориентированных на карьеру парижан предпочесть английскому «мандаринское наречие пекинского финансового квартала»? Такого рода заявления, по идее, должны заставить глав университетов иначе осмыслить планы вытеснения изучения английской литературы на периферию академического процесса.

* * *

В конечном итоге, нетрудно предположить, что мандаринское наречие китайского языка в будущем обретет гораздо большую значимость. Стремительный рост экономического и военного могущества Китая, общая численность говорящих на нем людей, огромная доля присутствия Китая в Интернете, численность китайских компаний, а также рабочих, и собственно китайских диаспор по всему миру сегодня — все это наводит на мысль о том, что английскому языку придется-таки потесниться на мировой лингвистической арене.

Напомню следующие факты: за последнее десятилетие внедрение китайского языка в Интернет выросло на ошеломительные 1478%, а английского — всего на 301%! Правительство Китая и его частный сектор инвестируют миллиарды долларов в программы развития инфраструктуры по всей Африке, где проживает сегодня 750 тысяч его граждан; Китай способствует потере английским языком прежних позиций в одной из крупнейших финансовых столиц мира — Гонконге, после того как город был возвращен Великобританией в его владение в 1997 году.

Свидетельства языкового подъема Китая многочисленны: только в июне этого года газета New York Times выпустила электронную версию на китайском языке.

Посему имеется множество причин отвергнуть пророчества о «господстве» в будущем английского языка. Те, кто привержен исконным ценностям изучения гуманитарных наук и верит в их способность развивать разум, воспитывать критичность мышления и приверженность к добру и красоте, естественно, отнесутся к подобным идеям скептически. Однако эти аргументы в пользу господства английского языка, надо все же отметить, способствуют воспитанию «гадких американцев» (Ugly Americans) [1].

Существуют также практические причины для изучения иностранных языков: эпохи интенсивной миграции между странами и коммерческого обмена, подобные нашей, — это и есть время, когда лингвистические знания приобретают особую важность.

Наконец, завершая: аргументы в пользу монолингвистического университетского образования выдают глубокое непонимание уроков, которые стоит извлечь из исторических прецедентов, лингвистической ситуации в современном мире. Они же — свидетельство существенной неопределенности нашего языкового будущего. Лингвистический плюрализм всегда был исторической нормой, и университетам следует верно преподносить своим студентам данный факт. Мы не можем предсказать языковое или какое-либо иное будущее. Подъем Китая до статуса супердержавы — вовсе не неизбежность. Экономика Китая может забуксовать, китайская империя — развалиться, компартия — утратить власть. Закат и падение США — тоже не неизбежность, однако такая вероятность есть.

«Американский порядок» действительно говорит на английском, но нет никаких гарантий того, что мировой капитализм будет в будущем столь же высоко ценить его язык.

Примечания

↑1. Ugly Americans — «Гадкие американцы», известный американский телесериал.

Источник: Dissentmagazine