Аутсайдер — человек вопроса. № 1

Глава 1
ПЕТЛИ ОБРАТНОГО ВРЕМЕНИ

История требует, чтоб историк
задержался там,
где она о с т а н о в и л а с ь…

…Событие всегда больше предпосылок
и — меньше результата.

В хронотопе (бахтинском) топос и хронос неотделимы, споря и тесня друг друга. Мой топос — сначала Крым. Степь, горы, море. На границе степи и гор — Симферополь. Дом между двумя улицами — Греческой и Большевистской. Напротив — православная церковь, слева — жилища караимов, немножко вглубь — татарские проулки с глинобитными стенами, за которыми жизнь во дворе. На базаре — немецкие колонисты, болгары, греки, армяне. Евреи — и степь, и город. И все этносы рядом, за школьными партами.

Топос тот биографичен все-таки на расстоянии. Тогда же, в Двадцатые, до середины Тридцатых — незамечаемый, настолько заполнены им будни. Другое дело — Мир, поделенный пополам. Родился я всего на год раньше Интернационала (который III-й); его — мой — топос был повсюдным, притязал на повседневность, соответственно даже не топосом был, а «чистым» хроносом… Вместо Судного дня — мировая революция: отсчет неутолимого Времени. Как при пуске космического корабля: нуль, взрыв, полет!

Ничто и никто не заставит меня проклясть тот топос-хронос. Ответ за него лишь перед могилами, которых, как правило, не разыщешь.

Извержение санторинского вулкана уничтожило едва ли не самую удивительную и загадочную земную цивилизацию. Возможно, к этому приложили руку и люди.

Эллины начали заново. Но кто знает: смогли ль бы они начать так, чтобы все следующие оказались вслед им, если бы не минойцы. Их легендарная явь, их гибель — миф. У истории свои флюиды.

Мой хронос рвануло, когда я уже стал москвичом. Извержений было куда больше, чем санторинских, а следы их не только в гренладском льду. Вся планета в отметинах.

Однако счет вселенский и счет личный могут и не совпасть. Я же — о себе. О подземных толчках, предвещающих вулканический взрыв, — в другой раз. Они, думается, значили больше, чем мое сознание тогда улавливало. Хотя не исключишь, что развязка жизни подыскивает себе достойное начало, и не откажешь ей в этом праве. Но и потеря не мала. С опущенным отрезком пути теряешь себя, а с собою и свою переменчивую цельность, свой сквозной ход.

Все-таки тот мальчик — ты. И если к тебе что-то явилось, то ведь не просто эстафетою из «среды». И ты — себе — соавтор. Пусть малость, пусть незаметная, но твоя.

Оно, конечно, что переменилось в мироздании, сотворенном — равно — Коперником и Октябрем 1917-го, от того, что провинциальный школьник, врожденный атеист, упорно верил в существование живого Иисуса, не уступая его ни просвещенным доводам Древса, а позже — яростным общежитейским спорщикам? Да, ничего не произошло. Мироздание осталось непоколебленным. И все же… Оно не стало и более монолитным, как хотело, жаждало стать. В нем появилась еще одна «персональная» трещинка.

Лиха беда начало.

Счет на трещинки заведомо неточен, и сами они — разные родом, с неодинаковым последствием, что, впрочем, никогда не предскажешь загодя.

Невозобновимые университетские годы не оттого ли кажутся безоблачными, что предшествовали войне, которую ждали и которую желали, не ведая, чем она окажется, сколько заберет ближних и дальних душ, какие взломы учинит в самых основаниях жизни…