Ощутить связь

Скульптурная группа Андрея Ковальчука, которую установят к 1 августа на Поклонной горе в честь героев Первой мировой, вызвала недоумение у многих в художественном сообществе. У меня лично ощущение такое: памятник «завис» в безвременьи, между эпохами, вне исторического контекста. Странная эклектичность смутно напоминает и «что-то имперское», и позднебрежневский пафос, и «лужковский стиль», но не выводит к двум конкретным историческим эпохам — 1914 и 2014.

Сам скульптор также объясняет замысел весьма обтекаемо. На сайте «доверенныелица.рф» — он, замечу, «выплыл» у меня первым при поиске новости о памятнике (и я бы, пожалуй, обошлась без ценной информации о степени близости автора и президента) — приводятся слова Ковальчука о том, что выбранное место «символически позволит восстановить связь времен, восстановить историческую справедливость». Упоминает он и «многих простых солдат», «отдавших все во имя процветания своей Родины», и флаг как «символ государства, который будет проходить через бронзовые глыбы, то есть через испытания, которые постоянно сопутствовали судьбе нашей страны». Слова эти кажутся слишком общими, без конкретики, зато с пафосом. Линии же монумента не берут за душу, не вызывают ни боли, ни скорби, ни радости.

В других местах нашего глобуса памятники Первой мировой войне — одни из самых «эмоционально заряженных». Понятно, что эта война была практически стерта в России из повседневной памяти, став сухими строчками из учебников. Но, думаю, дело не только в этом. Ведь и День Победы превратился у нас сейчас в пустоватый пригламуренный праздник. И это при том, что Великой Отечественной посвящены сотни книг и фильмов, множество удивительных монументов самых разных стилей, а многие семьи до сих переживают ее как личную беду и победу.

Между тем в самых разных странах за последние годы создано немало удивительных монументов, дающих зрителю ощущение живого и предельно личного контакта с прошлым, с ушедшими героями, с народной памятью. Да и вообще — весь мир озабочен сейчас идеями о важности эмоций, о сообществах, о том, чтобы дать вечно бегущему современному человеку почувствовать связь монументальной поступи истории и самых интимных повседневных переживаний. Если раньше было принято посвящать памятники «славе оружия» или создавать большие мемориалы, в наше время особой ценностью обладают чувство вовлеченности и ощущение солидарности. И есть у меня такое чувство, что скульптор Ковальчук про это вроде как не знает. Странные флюиды изоляции — от зрителя и от мира — исходят от его проекта.

Я расскажу о некоторых из таких работ, поражающих глубиной вызываемых чувств и продуманностью каждой детали. Среди них есть те, что стоят в странах Запада и Востока, в государствах, которые называют развитыми — и не очень. Есть шедевры авангарда, а есть монументы самые что ни на есть традиционалистские, придуманные сторонниками «академического стиля». Выбор это лично мой и не претендует на полноту картины.

Примирение

Памятники Галлиполи (Гелиболу, Турция)

Памятники солдатам Первой мировой чаще делают в «традиционном» ключе, эксперименты тут редки. В мире их сотни тысяч, от небольших частных надгробий до огромных национальных музеев. Создавались они в самое разное время, следуя «волнам интереса» к теме. Множество появилось не только сразу после окончания той войны, но и в 1980–1990х, когда к местам боевой славы снова потянулись паломники. Кстати, в Москве в конце девяностых также создали мемориальный комплекс, посвященный героям войны 1914–1918 годов, — на Соколе на месте уничтоженного в 1930-х Всероссийского военного братского кладбища. Здесь было похоронено более 17,5 тысяч бойцов, а после революции — жертв массовых казней во время красного террора.

Монументы «первой» и «второй» волн различаются довольно сильно. Если памятники 1920-х в основном представляют собой мемориальные кладбища со скорбными фигурами солдат или посвящены победам, то более современные — больше про примирение бывших противников. В последнее время ушли из жизни очевидцы событий, а следующие поколения смогли иначе посмотреть на войну. К тому же новые памятники появились на свет благодаря совсем иному состоянию научной мысли: за последние десятилетия в мире интенсивно осмысляли трагический опыт XX века, написано много новых исследований про коллективную травму и историческую память социологов, историков, врачей, психотерапевтов и нейрофизиологов.

Пример — монументы в турецком городе Галлиполи (Гелиболу). В 1915–1916 годах здесь была провалена военная кампания Англии, Франции и частей из Австралии и Новой Зеландии против турецких войск. Галлипольская (Дарданелльская) операция превратилась в настоящую бойню: Англия потеряла убитыми, ранеными и без вести пропавшими почти 120 тысяч, Турция — 186 тысяч человек. Сейчас в Гелиболу находится несколько старых мемориальных кладбищ.

И вот в 1980–2000-х здесь началось новое «движение монументов». Памятники ставят обе стороны Первой мировой. Турецкое правительство также официально переименовало часть побережья в «бухту Азнак» (ANZAC — название армейского корпуса Австралии и Новой Зеландии), а австралийское правительство не только открыло новый мемориал в Турции, но и два памятника Ататюрку. Исследователи считают новый «взаимный» процесс увековечения героев Первой мировой в Гелиболу примером заживляющего раны диалога и попыткой примирения бюрократического официоза и личной памяти. Это и осознанное желание правительств противостоять «черному туризму» и превращению ужасов войны в бессмысленное зрелище, а также напомнить о заплаченной цене в сотни тысяч жизней в тот момент, когда само событие начинает стираться из памяти народов.

Но не меньше монументальных памятников запоминается очевидцам небольшая скульптурная группа в Канли Сирте, прославляющая некоего Мехметчика. Говорят, что в ее основу легла реальная история, записанная свидетелями в 1915 году: бесстрашный турецкий солдат несет на своих руках через поле боя раненого англичанина к окопам союзников. «Мехметчик» («маленький Мехмет») — собирательное имя, что-то вроде английского «солдатика Джонни».

Личное и человеческое

Три солдата (Вашингтон, США)

Памятник темнокожим солдатам французского Сопротивления (Фрежюс, Франция)

Вообще говоря, автор посвященных Вьетнамской войне «Трех солдат» американец Фредерик Харт — из числа махровейших традиционалистов. «Модернизм и в живописи, и в архитектуре [превратился] в мертвящие абстракции, безликие, как статистика… вне живой связи с нашими насущными потребностями в изяществе, добродетели, смысле и порядке» — знаменитая цитата, по которой делают вывод о степени его консерватизма. Сторонник монументализма, реализма и возврата к «вневременному классицизму», он часто становился объектом едких насмешек сторонников авангарда и постмодерна. Как, например, в фильме «Адвокат дьявола»: Аль Пачино заставляет героинь одной из скульптурных групп Харта Ex Nihilo (он сделал ее для Вашингтонского кафедрального собора) ожить и принять участие в оргии. Харт тогда частично выиграл суд у создателей картины.

Но, как ни странно, и консерваторы, и радикалы сходятся в высокой оценке его скульптурной группы «Три солдата» (1984). И это несмотря на то что целью Харта было придать «больше традиционализма» построенному двумя годами ранее Мемориалу ветеранам Вьетнамской войны (автор — Майя Лин). Но получилось что-то на совсем другую тему. Три усталых американских солдата выходят из-за деревьев к черной каменной стене, на которой выбиты имена 58 тысяч погибших. На их лицах мы видим всю гамму чувств — удивление, тоску, гордость, а также что-то, похожее на недоумение, скепсис и даже едкий сарказм.

По словам Харта, стена Мемориала казалась ему «океаном жертв, который слишком ошеломляет, в котором вереница имен становится неразличимой». Поэтому он «поместил фигуры [солдат] на берегу этого моря, они несут дежурство рядом с ним и показывают его человеческое лицо — и его человеческое сердце». Ему также важно было показать, что они осознают свою уязвимость. Вообще, в этом объяснении поражает, насколько важным для автора было передать зрителям смысл, выходящий за рамки простой констатации: это памятник «про войну». Позже, в 1993 году рядом была поставлена скульптурная группа Гленны Гудэкр, посвященная солдатам-женщинам.

И еще один монумент поразил меня в небольшом французском средиземноморском городе Фрежюсе, где сходятся древность и современность. Недалеко от античного амфитеатра здесь выстроен недавно монументальный некрополь, где было перезахоронено — благодаря соглашению с Вьетнамом — более 17 тысяч воинов Французского легиона в Индокитае. Но я хочу рассказать о другом памятнике. Он очень маленький: на самом берегу моря стоит несколько бронзовых бойцов. Небольшой монумент La Force Noir посвящен африканским солдатам колониальной армии, участвовавшим во Второй мировой: их поддержка помогла Де Голлю в противостоянии нацистским оккупантам. Части, когда-то образованные из «домашних рабов», которым посулили свободу и на которых смотрели с презрением, были увековечены в 1994 году, в год пятидесятилетия высадки сил Союзников на побережье Прованса. Роль бойцов, когда-то фактически воевавших на стороне колонизаторов, подверглась переоценке и в Сенегале: в 2004 году тогдашний президент Ваде заявил: «Новые поколения должны помнить, что во времена [Первой и Второй мировой войн], когда шли битвы за Свободу, Африка была вместе со всеми».

Контраст между расслабленной жизнью прибрежного южного города с его пальмами и синевой моря, скрытой энергией фигур и чувством скорби поражает каждого туриста, случайно натыкающегося на этот памятник у самого пляжа. На постаменте надпись: «Они умерли, чтобы ты мог оставаться французом».

Вспомнить жертв

«30 000» и другие арт-инсталляции Парка Памяти (Буэнос-Айрес, Аргентина)

«Идентичность» (Буэнос-Айрес, Аргентина)

«Стена молитв», «Стена надежды» (Нью-Йорк, США)

«30 тысяч» — арт-инсталляция конца 1990-х, посвященная жертвам репрессий. На ней представлены слова художника Николаса Гуанини: «Мой отец. Исчез. Мои дяди. Исчезли. Мои двоюродные братья и сестры. Похищены». 30 тысяч — число аргентинцев, пропавших во время «Грязной войны» в Аргентине в 1976–1983 годах. Кажущиеся «геометрической абстракцией» белые столбики, когда вы обходите эту инсталляцию вокруг, складываются в фотографию отца Гуанини, пропавшего без вести 12 декабря 1977 года. Время идет, и все труднее становится вспомнить родные черты. Но сделать это очень важно, ведь основной стратегий хунты было не просто запугивание, но уничтожение памяти о тех, кто нашел в себе силы сопротивляться. Так из политических противников они превращались в ничто, в пустое место. Память — это труд и сопротивление, это преодоление смерти.

Инсталляция Гуанини стоит сейчас в парке Памяти (Parque de la Memoria) в Буэнос-Айресе. Это место — удивительное собрание работ современных художников. Оно показывает, насколько тонкими по чувствам и наполненными смыслом могут быть работы авторов нашей эпохи, которых так часто упрекают в пустоте и поверхностности, — и насколько сильным может быть коллективное послание художников политикам. Это также пример взаимодействия исторического и природного ландшафтов. Очень сильное впечатление производят, например, скульптуры «Победа» Уильяма Таккера и «Думать — это революционный акт» Мари Орензанц.

Еще один латиноамериканский проект «про память» — выставка «Идентичность», впервые показанная в 1998 году в Буэнос-Айресе. В эпоху хунты исчезали не только взрослые, но и дети: они получали новые имена и новых «лояльных режиму» родителей. Фотопортреты в экспозиции были расположены попарно — мужчина и женщина, семья исчезнувшего ребенка. Между ними — зеркало. Зеркало — знак пустоты: изображений детей практически не осталось. Но зеркало — и знак возможного обретения. Выросшие дети ходили по залам — и находили сходство. В первые же недели себя узнали трое. За 15 лет нашлось почти три десятка «исчезнувших». Как только подтверждалось родство, снимки убирали с выставки. Цель этой инсталляции, стремящейся к полному исчезновению, не в том, чтобы превратить людей в памятники, зафиксировав холод смерти и разрыва контактов. Она в том, чтобы подчеркнуть связь, теплоту, родство, солидарность.

Один из самых пронзительных памятников жертвам — нью-йоркские «Стена молитв» и «Стена надежды и памяти». Стихийные объявления с фотографиями пропавших без вести после теракта 9 сентября 2001 года в больничных комплексах Бельвю и Сент-Винсент превратились в пространство совместного горевания, куда приходили родственники и близкие погибших. Они, эти колышущиеся на ветре и прилепленные скотчем листочки, к которым люди приносили цветы и игрушки, были затем частично увековечены в музейном пространстве (музей Нью-Йорка), частично смыты дождем или «похоронены» во время специальной церемонии. Администрации госпиталей, мэру, кураторам музеев пришлось принимать непростые решения по поводу сохранения созданных самими людьми памятников, чтобы помочь им справиться с горем.

***

Тонкие, умные произведения искусства, стремящиеся раскрыть сердца зрителей, помочь им справиться с горем, почувствовать радость и исцеление, примирить противников. Таковы лучшие мировые памятники. Идеи о том, как они должны выглядеть, развиваются вместе с человечеством, отражая изменения в нашей памяти — и просто само желание помнить.

И в нашей стране есть примеры подобных работ, особенно посвященных Великой Отечественной. Хотя многие из нас с отчаянием смотрят на бюрократические экзерсисы на темы истории, и в современной России есть художники, удивительно вдохновенно работающие с прошлым, — вспомним, например, «Вечный огонь» Тимофея Ради, множество стихийно возникающих сейчас групп, занимающихся историческими исследованиями, волонтеров, помогающих людям находить потерянных во время войны родственников, увековечивать память солдат.

Парадокс, но самовоспроизводящаяся пустота официоза не чувствует контакта ни с миром, ни с прошлым, ни с этой новой порослью людей, объединенных гражданским, теплым, живым чувством. И до тех пор пока бюрократы всех мастей будут считать, что некую «новую идеологию» можно сваять тяп-ляп на коленке, прикрывая изоляцию от собственных граждан громкими лозунгами, мы будем получать монструозные «акции к юбилею», не имеющие никакого конкретного, близкого нашим сердцам содержания.

2014 год — столетие начала Первой мировой, и независимым российским авторам, возможно, стоит задуматься о том, чтобы сделать что-то параллельно «официальной программе». То, что трудно вспомнить, то, что забыто и заброшено, и нуждается в кропотливой работе.