Парадоксальная революция: бунт сверху

1. Была иллюзия

Было ли это неизбежно?

Раз случилось — значит, было. В то время, однако, почти все мы, подавляющее большинство обозревателей-советологов, политических эмигрантов из Советского Союза, были уверены, что советский режим — это навсегда, а некоторые даже считали, что он неминуемо распространится и на прочий мир. В конце 70-х укрепило нас в этом убеждении описание Ибанска и психологии советского человека, данное Александром Зиновьевым, – огромное впечатление произвели его «Зияющие высоты» и «Светлое будущее». И вдруг — перестройка…

Что бы теперь ни говорили, мало кто тогда предвидел революцию. Поскольку перестройка, я считаю, была подлинной революцией.

Внезапно ли?

Давайте вспомним, что происходило в мире в начале 80х годов. Советский блок дал трещины. Польшу лихорадит. На беспрецедентной волне забастовок возникает движение «Солидарность», ставшее со временем реальной оппозиционной политической силой, первой в стране соцлагеря. Запад во главе с президентом США Рональдом Рейганом и Папой Римским Иоанном Павлом II — недавним архиепископом Кракова — открыто поддерживают это движение, возглавляемое рабочим из Гданьска Лехом Валенсой. И в 1983 году Валенса удостаивается Нобелевской премии мира. Так почти одновременно на международную политическую арену выходят два поляка — заклятые враги коммунизма с моральным авторитетом во всем мире: Папа Римский и нобелевский лауреат. Это был ощутимый удар по позициям Советского Союза в его идеологической борьбе.

У американского президента Рейгана борьба с коммунизмом вообще выходит на одно из первых мест в повестке дня. Советский Союз он называет «империей зла». Между тем афганская война затягивается, для Страны Советов она превращается в такое же тяжкое бремя, каким была для США война во Вьетнаме. Америка разрабатывает новую систему противоракетной обороны, так называемый космический щит, способный перехватывать и уничтожать стратегические баллистические ракеты на подлете к территории США. Мог ли в таких условиях Советский Союз и дальше поддерживать на должном уровне гонку вооружений, обеспечивая военно-стратегическое равновесие? Ведь его технологическое отставание во всех сферах было очевидно, экономика катилась к кризису.

Скрывать и дальше все это от советских граждан было уже невозможно. На Западе входят в массовый обиход персональные компьютеры и видео, бурно развиваются коммуникации, появляются телевизионные тарелки, превращающие железный занавес в дуршлаг: информация с Запада становится все более доступной. Никакой занавес, никакие «глушилки» уже не могли остановить распространение свободного потока информации на советский блок: в эфире нет границ. Во время забастовок, которые имели место в 1981–1982 годах на автобусном заводе (ПАЗ) в г. Павлово Горьковской области, появился лозунг: «Если норма будет больше — сделаем, как в Польше». Неужели «сигналы» эти, наряду с общими соображениями о губительности застоя, системном кризисе и вызове истории, могут объяснить, почему вдруг группа партийных деятелей во главе с М.С. Горбачевым пришла к пониманию, что нужно проводить реформы, и решила взяться за их осуществление? Неужели все перечисленное и привело к концу системы, которая почти всем казалась незыблемой и даже вечной? Возможно, так и было. Но все эти вопросы и ответы, вытекающие из особенностей той эпохи, суть лишь попытка разобраться задним числом. В то время приведенные факты и события были на виду у всех. Тем не менее мало кто представлял себе, во что все это выльется.

Может быть, все это произошло потому, что неизбежно время от времени — везде, циклично — заявляют о себе реформаторы, особенно после затяжных периодов застоя. Идеи реформаторов увлекают их сограждан, и вот уж, глядишь, «процесс пошел», как говаривал Горбачев.

И все же: «Перемены все громче стучались в дверь», — написал Александр Яковлев.

По воспоминаниям А.Н. Яковлева получается так, что некоторые влиятельные работники партийного аппарата, люди, достигшие высшей власти, играя по всем правилам режима, сами превратились в неких «диссидентов». Таковым в недрах власти оказался и сам Яковлев. Заговорили о «новом политическом мышлении». Освоили диссидентскую терминологию, диссидентские лозунги и стали сочинять диссидентские бумаги, которые распространялись поначалу в узком кругу — «самиздат сверху». В бумагах этих можно было встретить такие термины, как «свобода слова», «демократизация», «права человека», свободные выборы, осуществление демократии «явочным порядком» и, наконец, «гласность».

За перестройку проголосовали все члены Политбюро. Но многим представителям партаппарата необходимы были такие реформы, которые служили бы укреплению коммунистической идеологии, сохраняли бы советский строй в сути своей неизменным и не угрожали бы как их собственным позициям, так и номенклатурным устоям жизни. «Все менять так, чтобы все осталось, как было», — говорит князь Салина в «Леопарде».

И в первые годы перестройки многие на Западе думали, что именно так она и делается. Понимая перестройку как попытку спасти что можно, как уловки и обман, временные косметические подчистки, модернизацию по-советски, многие западные наблюдатели были убеждены, что советская верхушка ничего не собирается изменять по сути. Собственно, до известного выступления Б.Н. Ельцина на Октябрьском пленуме ЦК в 1987 году, на котором он подал заявление об отставке, ничего такого особенного ведь и не происходило. Само то выступление долго пытались скрыть. Ельцина обложили критикой, затем, уже на пленуме Московского горкома партии, с должности первого секретаря он был снят и покаялся. Нормальные советские методы. Неудивительно, что многие на Западе предупреждали: «Не верьте Горбачеву».

Другие, создавалось такое впечатление, искренне поверили, что социализм можно «очеловечить», что «частными реформами, частными шагами» возможно «улучшить социализм, улучшить эту систему, заставить ее работать». Социализм с человеческим лицом… Мечта Дубчека! Как писал Михаил Горбачев, «мы даже все время говорили о преимуществах этой системы перед капиталистической, как бы противостоящей нам системой… Была такая иллюзия. И она провалилась».

Провалилась не только иллюзия. Перестройка пошла своим ходом, по своей логике. И социализма вскоре вообще не стало.

 

2. Правители в роли диссидентов?

Советские диссиденты 70–80-х годов не смогли или не сумели стать политической силой, которая вынудила бы власть пойти на уступки в сторону демократизации страны. Роль диссидентов была, скорее, в том, что их нравственное противостояние заставило людей на Западе задуматься над советской угрозой и хотя бы частично изменить свое отношение к советскому режиму.

Осуществить мечту диссидентов о свободном и демократическом обществе, пусть и оказавшемся далеким от приемлемых стандартов, взялись те, кто прежде участвовал в преследовании диссидентов, — исполнители партийных директив. Парадокс истории? Чисто русская специфика? Или же схема, которая с теми или иными ингредиентами, в той или иной дозировке, работает универсально?

Чтобы осознать все последствия процесса, названного «революцией сверху», и тот огромный скачок вперед, который был проделан за последние двадцать лет, необходимо со всей четкостью представить себе, чем же был советский строй. Монополия власти КПСС. Негласная система принятия решений. Американский историк Ричард Пайпс писал: «Мы больше знаем о структуре и функциях древнеримского Сената, чем о Политбюро нынешнего Советского Союза. Мы лучше информированы о биографии и личности Чингисхана, чем о Юрии Андропове». Всеобщий контроль КГБ над населением. Жестокое преследование любого инакомыслия. Доносы, анонимки. Цензура. Никакой свободы печати. За границу выпускали только проверенных людей. Убожество быта, дефицит товаров, порой даже первой необходимости. Вернее, дефицит для всех, кроме немногих привилегированных — партийно-советской номенклатуры да еще иностранцев. Неэффективность экономики. Несоответствие технологии высокому уровню советской науки, неспособность советской промышленности реализовать в производстве научные достижения.

Эту картину не мешало бы держать перед глазами всем, кто ностальгически мечтает о возврате в советское прошлое: тем, кому изменяет память, или же вовсе беспамятным молодым.

Советская историография некогда занималась рассуждениями о роли личности в истории. Были ли сознательно действующими политики, которые оказались в роли главных перестройщиков? Кроме Михаила Горбачева, назову (зная, что были и другие) Александра Яковлева. Его считали архитектором перестройки. Кем он был на самом деле и каков его вклад в процесс перестройки? Тут, мне кажется, итоги подводить рано. Нет пока еще исторической перспективы.

Символично, что после кончины Константина Черненко в марте 1985 года похоронную комиссию возглавил Михаил Горбачев. На Западе избрание Горбачева Генеральным секретарем ЦК партии было встречено заявлениями, доходящими в своей восторженности до смешного. Маргарет Тэтчер о его визите в Англию в середине декабря 1983-го: «Мне нравится господин Горбачев… Думаю, что с ним можно будет договариваться». Рональд Рейган спешит предложить встречу на высшем уровне, сняв почти все предварительные условия, которые он ставил предшественникам Горбачева. Гельмут Коль удивляется способности новоиспеченного лидера говорить без бумажки, а общественность Великобритании очарована вкусом Раисы Горбачевой, ее умением держаться в обществе и образованностью. Збигнев Бжезинский иронизировал: «То, что Горбачев молод, хорошо одевается, культурно ведет себя, что у него миловидная жена, — все это воспринимается как отличительные черты реформатора».

В знак доброй воли, чтобы показать свои серьезные намерения положить конец гонке вооружений, Горбачев в июле 1985 года провозглашает односторонний мораторий на ядерные взрывы. В ноябре встречается с Рейганом в Женеве, но ощутимого результата переговоры пока не дали. В январе 1986-го генсек КПСС заявляет о необходимости полной ликвидации ядерного оружия во всем мире. В октябре того же года — новая встреча с Рейганом в Рейкьявике, и снова ничего особенного не достигнуто. Тогда, в конце месяца, Горбачев выводит шесть советских полков из Афганистана. На третьей встрече с Рейганом, состоявшейся в июле 1987-го в Вашингтоне, стороны подписывают Договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности. В мае 1988-го начинается вывод всех советских войск из Афганистана, который завершился в феврале следующего года. В 1990-м Горбачев получает Нобелевскую премию мира.

В апреле 1985 года на Пленуме ЦК Горбачев выступает с программной речью, в ней он выдвигает концепцию ускорения социально-экономической жизни. В течение одного года происходят серьезные перемены в составе руководства страны: сменяется 70 процентов союзных министров и половина руководящих кадров в республиках. В ноябре 1986 года Верховный Совет СССР принимает закон «Об индивидуальной трудовой деятельности». В 1988-м страна празднует 1000-летие христианства на Руси, что было немыслимо в прежние времена. В июне 1988-го XIX Всесоюзная конференция КПСС принимает резолюции «О некоторых неотложных мерах по практическому осуществлению реформы политической системы страны», «О ходе реализации решений XXVII съезда КПСС и задачах по углублению перестройки», «О демократизации советского общества и реформе политической системы», «О борьбе с бюрократизмом», «О межнациональных отношениях», «О гласности», «О правовой реформе». В декабре — законы Верховного Совета «Об изменениях и дополнениях Конституции СССР», «О выборах народных депутатов СССР», постановления «О дальнейших шагах по осуществлению политической реформы в области государственного строительства» и о назначении выборов народных депутатов. В январе 1989-го происходит первое в советской истории свободное выдвижение кандидатов в народные депутаты; в марте состоялись первые свободные выборы.

23 декабря 1986 года Сахарову разрешают вернуться в Москву из горьковской ссылки. Тут я впервые поверил, что происходит нечто серьезное. 29 ноября 1988 года Советский Союз прекратил глушение западных радиостанций.

С невероятной быстротой началось издание произведений советских авторов, ранее запрещенных цензурой: «Собачье сердце» Михаила Булгакова, «Котлован» Андрея Платонова, «Доктор Живаго» Бориса Пастернака, «Новое назначение» Александра Бека, «Реквием» Анны Ахматовой, «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана. Все чаще мелькают в печати слова «перестройка», «гласность». Так приказано сверху. Появилось множество публикаций о «белых пятнах истории» — о том советском прошлом, которое замалчивала официальная историография («пятна» эти следовало бы назвать черными). До тех пор подобные публикации появлялись только в самиздате и «тамиздате», говорили о таких вещах только зарубежные радиоголоса.

«Гласность» — сугубо русское слово. Как воля, вольница или правда. Непереводимое. Гласность — девиз московских правозащитников семидесятых годов. И со стороны правителей, которые дали ход перестройке, это заимствование, случайным оно было или нет, само по себе явилось данью мужественной деятельности правозащитников.

 

3. Путь выбран

В XIII веке английские вельможи и горожане силой оружия добились от короля Иоанна Безземельного Великой хартии вольностей (Magna Charta libertatum), ограничившей власть монарха и заложившей основание для прав парламента. Это с тех пор конституционные акты иногда называют хартиями. В XVII веке первая английская революция — «великий мятеж», гражданская война между войсками короля и войсками парламента — завершается победой последних и казнью короля Карла I. Далее — американская и Великая французская революции, принятие Декларации независимости, первой в истории Конституции, Декларации прав человека и гражданина, принципы свободы, равенства и братства… Этими — а были еще и другие — полными драматизма событиями, потребовавшими немалых жертв, ознаменованы исторические вехи на пути человечества к свободе и демократии. Октябрьская революция, становление и консолидация советской власти относятся к наиболее кровопролитным главам в истории, но к демократии они не имеют отношения.

Непросто складывалась и судьба перестройки. Некоторые члены Политбюро во главе с Лигачевым, вначале поддержавшие Горбачева и проголосовавшие за реформы в предположении, что это спасет режим и их собственный номенклатурный статус, когда увидели, что реформы все больше ставят под удар именно то, что они хотели сохранить, перешли к открытому сопротивлению. Платформу антиперестройки выдвигает Егор Лигачев. Это он стоял за публикацией в «Советской России» 13 марта 1988 года статьи ленинградки Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами», — кстати, в ее название были вынесены слова, сказанные Горбачевым на Февральском пленуме ЦК КПСС. А имелись им в виду принципы марксизма-ленинизма. «Мы не отступаем от социализма, его фундаментальных устоев», — говорил Горбачев. Тогда у него еще «была такая иллюзия». «Сталинский манифест» Андреевой редактировался в секретариате Лигачева и, разумеется, получил поддержку в партийно-номенклатурной среде. Его перепечатали во многих местных газетах. Горбачев в это время находился за рубежом. По его возвращении последовала полемика «за» и «против», и в конечном итоге победила горбачевская «линия партии». «Правду» заставили дать отпор Андреевой и ее покровителям в редакционной статье от 5 апреля под заголовком «Принципы перестройки: революционность мышления и действий». Так завершился эпизод, получивший название «малый мятеж».

В партийном аппарате многим не нравилось направление реформ, но там же работали и те, кто критиковал реформаторов за нерешительное их проведение. Знаменательным стало выступление на октябрьском Пленуме ЦК 1987 года Ельцина, тогда еще первого секретаря Московского горкома партии. Ельцин обвинил партийную верхушку в медлительности и призывал к активизации и радикализации реформ. В частности, он подчеркнул необходимость в первую очередь перестроить работу партийных комитетов и партии в целом, начиная с Секретариата ЦК, критиковал стиль работы Лигачева и тех, кто занимается «славословием» Генерального секретаря. Выступление Ельцина было названо «политически ошибочным», но уже в следующем году на XIX партконференции, где намечалось закрепить политический курс Горбачева, разгорелась острая дискуссия, после которой началась политическая реформа Советов, подготовка выборов народных депутатов на альтернативной основе и была принята резолюция «О гласности». По мнению многих, это было началом крушения советской политической системы и коммунистической идеологии в целом.

Какую роль сыграли тут личные амбиции или обиды Ельцина, а какую — его убежденность, все это неважно. Важно, что после октябрьского Пленума он становится главным политическим оппонентом Горбачева и неким символом в борьбе за дальнейшее расширение демократического пространства. В феврале 1988-го Ельцина выводят из состава Политбюро, а на последнем съезде КПСС летом 1990 года он сам демонстративно выходит из партии.

Конец 80-х годов дал старт новой политической эпохе. Во всей России на смену диссидентам приходят неформалы, на смену самиздату — неформальные периодические издания, представляющие всевозможные стихийно возникшие группировки и объединения — политические, религиозные, экологические, культурно-исторические. Тиражируются они уже не «Эрикой» (которая берет четыре копии), а с помощью компьютерной техники, некоторые и типографским способом. Буквально тысячи названий. Этот феномен оказался шагом вперед от гласности к свободе слова. Закон СССР о средствах массовой информации, закрепивший свободу слова и отменивший политическую цензуру, будет принят в июне 1990 года и уже в августе вступит в действие.

В мае 1988 года был основан Демократический союз, первая оппозиционная партия в России. Интересно, что именно члены Демсоюза в начале марта 1989-го, в годовщину Февральской революции, вынесли на площадь Маяковского в Москве бело-сине-красный триколор.

21 мая 1989-го в Лужниках состоялся Всесоюзный митинг, организованный движением неформалов и приуроченный к началу работы съезда народных депутатов. Зазвучали призывы к ликвидации монополии КПСС на власть и введению в стране многопартийной системы, к отставке Лигачева и Рыжкова. На митинге выступили Андрей Сахаров и Борис Ельцин.

Можно ли было предположить, что процесс выйдет из-под контроля? Можно. Как пишет Яковлев, «необходимость переходного периода не вошла в повестку дня». Но если бы даже и вошла, то все равно пошла бы логикой революции. «Путь выбран» — так называлась статья политического обозревателя и заместителя главного редактора журнала «Коммунист» Игоря Дедкова и Отто Лациса, опубликованная еще в разгар полемики вокруг письма Нины Андреевой. Яковлев пишет: «Демократическое поле завоевывалось “явочным порядком”». Опять диссидентская терминология…

Свой тернистый путь к демократии, свободе и толерантности европейская цивилизация проходила в течение многих веков, а если включить сюда Древнюю Грецию и городские общины средневековой Италии, то можно сказать — тысячелетий. Они добывались в тяжелой борьбе, ценой бесчисленных жертв.

И тем, кто жалуется на недостаточность демократии в России после семидесяти лет тоталитарного режима и всего лишь двадцати лет с начала раскрепощения, можно ответить, что все сразу не бывает.

 

4. Перестройка — «катастройка»?

В апреле 1989 года в Польше была разрешена деятельность «Солидарности». В мае Венгрия сматывает колючую проволоку на границе с Австрией, а 9 ноября падает Берлинская стена. Железного занавеса больше нет. В Чехословакии побеждает так называемая «бархатная революция», президентом страны избирается писатель-диссидент Вацлав Гавел. 3 октября 1990 года становится свершившимся фактом объединение Германии. 25 февраля 1991-го в Будапеште принято решение о роспуске военных структур Варшавского блока. В июле 1991-го выведены советские войска из Венгрии и Чехословакии. Варшавский договор денонсирован на уровне политических структур.

А 19 августа того же 1991-го в Москве происходит путч ГКЧП…

Август — поистине роковой месяц в истории России. Вспомним «Август 14-го» Александра Солженицына или роман Владимира Богомолова «В августе 44-го», который я с огромным интересом прочел, еще работая в Москве в середине семидесятых. Вот еще «августы»: 1968-й — оккупация Чехословакии советскими войсками, 1998-й — дефолт. В августе 1999-го отряды Шамиля Басаева и Хаттаба вторгаются в приграничные районы Дагестана. Бои идут до конца месяца, боевиков вытесняют обратно, но нападение становится началом второй чеченской войны.

Но вернемся в август 91-го. На телеэкранах страны «Лебединое озеро». Группа заговорщиков во главе с вице-президентом СССР Геннадием Янаевым, назвавшая себя Государственным комитетом по чрезвычайному положению (ГКЧП), объявляет о захвате власти. Страна не понимает, что происходит. Единственная достоверная информация поступает из зарубежных «голосов». «Радио Свобода» потом было завалено письмами и телеграммами от благодарных слушателей.

Горбачев на президентской даче в Форосе тоже слушал «Радио Свобода» и Би-би-си. Во время предыдущего «малого мятежа» он находился за рубежом. Сейчас его снова в Москве не оказалось. Интересно, как во время судьбоносных событий этот человек умудряется отсутствовать…

Нет необходимости приводить хронологию событий тех трех дней ГКЧП, прожитых в тревоге Россией и всем миром.

С сегодняшней точки зрения попытка переворота сама по себе малоинтересна. ГКЧП не победил. И слава Богу. Интересно другое: как был использован путч теми силами, которые пришли к власти в результате путча, — какую выгоду из него извлекли они. Возможно, кто-нибудь сочтет грехом, некорректностью — исходить в исследованиях и оценках из принципа «кому выгодно». Дескать, так не делается. Что ж, будем грешить. В той ситуации победителем вышел Борис Ельцин. Победила ли при этом Россия? Скажут, что драматические августовские события 1991 года привели к развалу СССР. Так ли это? Как будто так. Три месяца спустя на «пьяном заседании» в Беловежской пуще, как выразился о нем Горбачев, три суверенных славянина «закрыли страну». Беловежские соглашения, подписанные главами России, Украины и Белоруссии, санкционировали распад Советского Союза. Взамен предлагалось образовать Союз Независимых Государств (СНГ).

Но демонтаж Союза начался не в Беловежье.

Первые массовые беспорядки времен перестройки на этнической почве произошли в Алма-Ате в декабре 1986 года после замены Динмухамеда Кунаева на посту первого секретаря ЦК КП Казахстана Г.В. Колбиным, бывшим до того времени первым секретарем Ульяновского обкома партии. В феврале 1988-го вспыхнул армяно-азербайджанский конфликт из-за Нагорного Карабаха, отозвавшийся погромами и резней в Сумгаите и затем в Баку. В апреле 1989-го разгон митинга в Тбилиси, проходившего под лозунгом «Независимость Грузии!», превратился в кровавое побоище. В июле 1989-го в Абхазии начались вооруженные столкновения между грузинами и абхазцами, переросшие в полномасштабные боевые действия. В том же году начались беспорядки в Кишиневе, их участники требовали выхода республики из СССР. Повсеместно появляются народные фронты — в Эстонии, Латвии и Литве, на Украине.

Верховный совет Эстонской ССР еще в ноябре 1988 года принял декларацию о суверенитете и изменениях и дополнениях в Конституцию республики. Главное в этой декларации — отстаивание приоритета республиканских законов над союзными. В марте 1990-го парламент Литвы заявляет о восстановлении независимости республики. 4 мая 1990 года латвийские парламентарии принимают декларацию о намерении восстановить независимость Латвии и объявляют переходный период до ее полного восстановления.

Но это пока лишь Прибалтика.

Основной и смертельный удар по Союзу был нанесен декларацией о суверенитете Российской Федерации, принятой 12 июня 1990 года Съездом народных депутатов РСФСР. «Эстонская модель», заложенная в основу декларации, привела к так называемой «войне законов» между союзным центром и РСФСР.

Пока оставим в стороне вопрос об исторической необходимости и целесообразности сохранения Союза. Возможно, большинство парламентариев голосовали за суверенитет из принципиальных соображений. Но что двигало лично Борисом Ельциным, который еще в мае перед своим избранием председателем Верховного Совета РСФСР выступил с докладом, где высказался за суверенитет и независимость своей республики от других союзных республик СССР, — диктовалось ли это убежденностью, что именно такой шаг мог ускорить решение огромных проблем России, или же проявились его личные амбиции? Иными словами, принципиальность — или стремление любой ценой избавиться от Горбачева?

На фоне глубокого экономического кризиса, социальных и межнациональных конфликтов шла откровенная борьба за власть с обменом взаимными обвинениями, непримиримая схватка двух личностей. «В характере Горбачева есть стремление к абсолютизации личной власти», — твердил Ельцин. Вспомним и его обвинения в адрес Горбачева на упоминавшемся октябрьском Пленуме ЦК в 1987 году: «Обозначается определенный рост… славословия… от некоторых постоянных членов Политбюро в адрес Генерального секретаря… что постепенно опять может стать… культом личности». Перечитываешь эти строки стенограммы сегодня, и кажется, что человек, которого в узком кругу называли «царем Борисом» или просто «царем», говорит о самом себе. Настоящим переворотом была, конечно, Декларация о суверенитете России. Программа Ельцина практически лишала центр всякой власти и, следовательно, всякого смысла дальнейшего существования. Во имя чего это делалось: ради «победы демократов» или ради победы Ельцина?

Примеру РСФСР сразу же последовали другие союзные республики: они одна за другой тоже стали провозглашать суверенитет своих республик. Чем они хуже России? Латвийский парламент принимает решение о полном восстановлении довоенной государственности. Провозглашают суверенитет Украина и Белоруссия, Узбекистан и Молдова, Туркмения и Таджикистан, Казахстан и Армения. Новым республикам достаются в наследство границы, расчерченные в советское время.

Право народов на самоопределение — коварное право. У каждого национального меньшинства есть и свое меньшинство. Некоторые новообразованные в результате распада Советской империи государства, чьи народы ранее жаловались на дискриминацию их национальных и культурных прав, на русификацию, теперь, став независимыми, пока еще, к сожалению, не готовы признать права своих собственных меньшинств, гарантировать им культурные права и политическую автономию.

 

5. На чьей стороне демократы? Часть первая

Иногда у меня возникает вопрос: неужто современной России суждено повторить весь тот мучительный путь к демократии, который проделала за многие века европейская цивилизация, — со всеми ее зигзагами, дворцовыми и государственными переворотами, гражданскими войнами и противоборствами между царями и парламентами? Разве не достаточно пострадала эта страна в ХХ веке от революций и войн, от сталинизма и безличного тоталитаризма? Когда-то считали, что эмбрион во чреве матери повторяет все фазы эволюции своего биологического вида, но та теория оказалась ошибочной, да и Россия давно и далеко уже не ребенок.

В конфликте между — условно говоря — «исполнительной» и «законодательной» властями в смутные дни конца сентября — начала октября фатального 1993 года перед гражданами России стоял трудный выбор. Да и сегодня, если откатить те события назад, нелегко решать, какой из сторон отдать предпочтение. Такая была ситуация, что не хочется быть ни на чьей стороне. А было надо. Страна стояла ведь на грани гражданской войны. По крайней мере, так тогда казалось.

Верховный Совет дискредитировало то обстоятельство, что на его защиту пришли вооруженные баркашовцы со свастиками, «прибалтийцы» и «приднестровцы», боевики из Абхазии. Устрашала агрессия их уличных шествий, митинги с призывами к походу на Кремль, призывы к насилию, попытки поднять толпу, штурм Моссовета и Останкино, человеческие жертвы.

Одни тогда боялись, что если выиграет парламент, то это отбросит страну назад в ненавистное советское прошлое, в диктатуру. Пугало присутствие в парламенте великодержавных националистов и коммунистов, так называемых красно-коричневых. Этим спекулировали сторонники Ельцина в Кремле. Отныне и впредь жупелами коммунизма и фашизма будут запугивать по поводу и без повода, особенно перед выборами. Другие, усматривавшие в политике Ельцина и контролируемого им правительства, в отпуске цен и переходе к рыночным отношениям главную причину всех бедствий страны, системного экономического кризиса, нищенского положения большей части населения, все надежды возлагали на парламент и его бунт. Тот, кто был подвластен харизме личностей, выбирал между Ельциным, с одной стороны, и Русланом Хасбулатовым с Александром Руцким — с другой.

Вполне интеллигентные люди решали вопрос о «своих» и «чужих» просто на уровне инстинкта, по чувству отвращения к «рожам» и «мордам» противной стороны, надеясь, что Ельцин защитит их от этих «рож» и «морд», пусть и ценой насилия. Почитайте хотя бы письмо группы писателей, опубликованное в «Известиях» от 5 октября, то есть уже после перестрелки в Останкино и в Белом доме. По словам Александра Зиновьева, это письмо «не имело прецедентов по подлости, жестокости и цинизму».

Лагеря разделились неоднозначно. Что бы потом ни говорили, не все, поддержавшие Ельцина, были демократами, как и на стороне парламента оказывались люди вполне демократических убеждений. Такие писатели в изгнании, как Андрей Синявский и Владимир Максимов, осудили обстрел Белого дома. Вот как оценил решение Ельцина Михаил Горбачев: «Я думаю, что если бы что-то подобное произошло в США, когда бы президент вот так вот обращался с Конституцией и разогнал бы Сенат и палату депутатов, то это бы вся Америка встала, и вообще президента на второй-третий день уже не было. Какие же свободные выборы, если одна власть, у нее все финансы, все средства массовой информации, все рычаги управления?» Но, как и в случае с вышеприведенной оценкой Зиновьева, в реальной жизни не все так однозначно.

Так называемый конституционный конфликт между президентом и парламентом, между Кремлем и «биде», как во время кризиса придумали называть Белый дом в лояльных к Кремлю газетах, тянулся уже давно. Его объясняют тем, что сталинско-брежневская Конституция, включающая статью о руководящей роли КПСС, была объективным тормозом в проведении демократических реформ.

Но ведь положения о руководящей роли компартии в союзном Основном законе были отменены еще в марте 1990-го, а 16 июня Съезд народных депутатов РСФСР исключил из Конституции РСФСР вообще всякое упоминание о компартии. Далее из Конституции изъяли положение, ориентирующее на социалистическую модель общественного развития, и включили в нее признание политического плюрализма, концепцию разделения властей.

Возражают, однако, что, несмотря на все внесенные поправки, Конституция оставалась продуктом советской эпохи. Родилась идея новой Конституции. Было создано Конституционное совещание во главе с президентом, но работа совещания, по мнению Бориса Ельцина, шла слишком медленно. Сторонники президента утверждали, что депутаты во главе с Хасбулатовым саботируют работу Конституционного совещания. Правительство форсировало реформы — ВС и Съезд их тормозили.

Очевидно, что на фоне конституционной схватки разворачивался опять-таки поединок личностей, чистая борьба за высшую власть. Если мы ранее имели противостояние «Ельцин – Горбачев», то теперь, с одной стороны, снова Ельцин, а с другой — его бывший соратник Руслан Хасбулатов. И что преобладало, личные амбиции или принципиальные соображения сторонников и противников реформ, остается под вопросом. Было мнение, что депутаты пошли на конфликт с президентом не из принципиальных соображений, а из шкурных интересов. Верховный Совет и Съезд занимались тем, как сместить Гайдара и отстранить Ельцина. В декабре 1992 года 7-й Съезд народных депутатов отказал президенту в продлении особых полномочий, которые тот получил годом раньше от 5-го Съезда на период проведения экономической реформы с целью стабилизации и улучшения ситуации в стране.

В апреле 1993-го Ельцин неожиданно одержал победу на референдуме. Вопросов было четыре: 1) о доверии президенту; 2) о поддержке экономической политики, проводимой под руководством Бориса Ельцина; 3) о необходимости проведения досрочных выборов Президента РФ и 4) о необходимости проведения досрочных выборов народных депутатов в 1993 году. Даже по второму вопросу выиграл Ельцин.

Вот на этом фоне, практически в условиях двоевластия, Ельцин со товарищи решили «насиловать» ситуацию.

 

6. На чьей стороне демократы? Часть вторая

Держу в руках сборник «Листовки Белого дома. Московские летучие издания 22 сентября — 4 октября 1993 года». Составлен Борисом Беленкиным и Еленой Струковой. Издан «на средства составителей».

Пытаюсь вникнуть в раскаленную атмосферу тех дней. Как отмечают составители, летучие издания, включенные в сборник, адресованы улице и пришли… с улицы. Точнее, с городской площади, что перед Белым домом (ее официальное название — площадь Свободной России).

Некоторые листовки воспроизведены настолько мелко, что приходится читать с помощью увеличительного стекла.

Цитаты почти что наугад.

«Комитет по защите народовластия и Конституции… Только тогда, когда стало ясно, что проводимые Ельциным, Гайдаром, Чубайсом, Черномырдиным реформы ведут к развалу… народные депутаты выступили против этой преступной политики… Политические забастовки, демонстрации, митинги, пикеты, массовое гражданское неповиновение — вот наше оружие… Все к Белому дому». «Солидарность. Газета московских профсоюзов. Экстренный выпуск». «Остановить переворот. Предотвратить гражданскую войну». «Ельцин глумится над Конституцией». «Политсовет Фронта национального спасения. Студенты! Молодость России!.. Все к Дому Советов… Здесь решается вопрос: быть или не быть свободной России?!». «Б.Н. Ельцин покупает депутатов России… Ниже мы публикуем выдержки из Указа теперь уже бывшего президента “О социальных гарантиях для народных депутатов” от 23 сентября…» «Российский общенародный союз… РОС… В Доме Советов России около семисот депутатов. Они отказались продаться за квартиры и должности». «Требуйте ликвидации преступного ОМОНа». «Остановим беспредел». «Милиционер! Не превращайся в подлого и презренного полицая. Защищай народ, а не грабителей!» «Рабочая демократия. Горячий сентябрь. Анализ переворота… Борьба между двумя кликами, вышедшими из протоплазмы советской бюрократии… “Нет” президентам: ни Ельцину, ни Руцкому, а правительство рабочее!»

Как отмечают составители, практически все листовки отражают точку зрения одной из сторон — сторонников Верховного Совета, распущенного Указом президента от 21 сентября. Такое впечатление, что на стороне парламента выступали в основном маргиналы и авантюристы. Коммунисты держались в стороне. Выжидали.

Составители подчеркивают, что сторонники президента практически не породили в те дни летучих изданий.

В этом, возможно, и не было необходимости. Многие СМИ столицы, не говоря уже об электронных, были на стороне, если не в руках, Кремля. Известно, что на телевидении «Останкино» была снята с эфира передача «Красный квадрат» с участием Валерия Зорькина и Григория Явлинского. Последний предлагал свой вариант выхода из кризиса. Приостановлен выпуск «Российской газеты». Уже после расстрела Белого дома «Независимая газета» и газета «Сегодня» вышли с белыми пятнами на месте статей, снятых цензурой.

На площадь выходили и сторонники президента. Но тот факт, что Гайдар по телевидению призывал людей выйти на улицу, был впоследствии истолкован как пропагандистский шаг: показать, что и на поддержку президента встают рядовые граждане. Зачем Ельцину была нужна народная поддержка, когда на его стороне были силовые структуры, которые запросто справились с ситуацией?

При анализе событий создается впечатление, что, несмотря на все неожиданности, несобранность и противоречия, «разгвоздяйство» и разногласия в кремлевском лагере, ситуацию держал в руках президент и восставшие депутаты заранее были обречены на поражение. Борьба была неравная, и у Белого дома с самого начала не было шансов на победу. Лидеры парламента проявили себя беспомощными политиками, поведение их играло на руку Ельцину. Известно, что Ельцин загодя заручился поддержкой силовиков. Были ли эпизоды умышленного подстрекательства или нет, но президентская команда не могла не предвидеть, что реакция депутатов будет не вполне мирная. Команда «царя Бориса» давно готовилась к конфликту.

Своим указом президент сознательно нарушил закон. Дело в том, что в действующей тогда Конституции, в главе о президенте, включенной в нее 24 мая 1991 года, предусматривалось, что полномочия президента не могут быть использованы для изменения национально-государственного устройства Российской Федерации, роспуска либо приостановления деятельности любых законно избранных органов государственной власти, а в противном случае эти полномочия «прекращаются немедленно».

Плохая была Конституция? Пусть так. Но хорошие законы или нет, в условиях демократии граждане, тем более ответственные политики, обязаны соблюдать те правовые нормы, какие есть, а не гипотетически хорошие, которых нет или пока еще нет. В демократических условиях законы меняются в сторону улучшения с той быстротой, которую позволяет диалектика демократии. Если допустить, что Ельцин правильно действовал тогда, почему не позволить нарушение и нынешней Конституции?

Интересно заявление председателя Конституционного суда Валерия Зорькина, сделанное 22 сентября: «В своем заключении Конституционный суд констатировал несоответствие указа президента Конституции Российской Федерации. В то же время я в основном разделяю оценки положения в стране и высших эшелонах государственной власти, данные в преамбуле указа, и цели, которые ставит перед собой президент…» Тут же Зорькин предлагает так называемое «нулевое решение»: досрочные выборы одновременно и парламента, и президента.

Попытки преодолеть кризис путем переговоров оказались безуспешными. «Нулевое решение» не устраивало Кремль, и оно было в конце концов отвергнуто. Затянувшийся конфликт привел к блокаде Белого дома милицией. 4 октября в результате осады и танкового обстрела цитадель Верховного Совета пала. В ходе этих событий погибло (по неполным данным) около 150 человек.

«Мы сдираем, счищаем с себя последние остатки грязи, вранья и фальши, накопившиеся за семьдесят с лишним лет, — говорил Ельцин, разъясняя Указ 1400 в обращении к россиянам. — Отнюдь не всегда действия власти должны выглядеть красиво. Но это касается и некоторых политических ситуаций».

Действительно, получилось некрасиво.

В Англии, в противоборстве между парламентом и королем Карлом I выиграл парламент, в России в конфликте между «царем» и парламентом выиграл «царь». И неизвестно, к лучшему было это или к худшему. Ответа мы никогда не узнаем, поскольку это уже случилось, хотя лично я склонен считать, что к лучшему. В Англии все сопровождалось ожесточенной гражданской войной, в России войны не было. Но, когда танки стреляют по парламенту, это всегда печальный спектакль, какие бы ни были оправдания «царя» при этом и что бы ни говорили подписанты разных писем. Побежденные, впрочем, не были репрессированы. Ельцин пошел на взаимную амнистию и закрыл все дела, как утверждает Горбачев, «чтобы уйти от расследования расстрела Белого дома».

Ельцинская Конституция прошла на референдуме. Я искал в истории другие аналоги. Оказывается, искал не я один. Еще в начале сентября 1993 года в средствах массовой информации, лояльных президенту, появилось множество ссылок на Шарля де Голля и опыт Пятой республики. Уже заранее оправдывали предстоящее решение президента. Действительно, де Голль тоже предлагал свою Конституцию, резко сужающую полномочия парламента и расширяющую права президента, которая, как и ельцинская, прошла на референдуме. Де Голль тоже умело использовал телевидение и институт референдума, противопоставляя народную волю избранным тем же народом представителям. И правление де Голля тоже было названо «режимом». Есть, однако, существенная разница. Насколько я помню, при приходе генерала де Голля к власти не было нарушений действующего законодательства. И еще: у де Голля не было «Семьи».

 

7. «Рынок»

«Революция случилась, но победили не мы. Те, кто раньше узурпировал право управлять всенародной собственностью, теперь просто присвоил ее».

Эти слова принадлежат бывшему советскому диссиденту, узнику советских лагерей Владимиру Буковскому, ныне проживающему в Великобритании. После революции ему захотелось посмотреть собственными глазами, что происходит на Родине. «Хулиган», обмененный на лидера чилийских коммунистов Луиса Корвалана (помните песню? — «обменяли хулигана на Луиса Корвалана»), ситуацию определил четко.

Приватизация началась с правительственных дач. Еще в конце 80-х годов, при Горбачеве. Дачи продавались по смехотворным ценам тем же партийным бонзам, за которыми они закреплялись по должности. Коммунисты распродали сами себе то, что им не принадлежало. И сами устанавливали суммы сделок. Так номенклатура реализовала потребность в самосохранении и самоувековечении. В этом участвовали и те, кто поддерживал реформы, кто выступал за ускорение демократизации, и ярые противники нового курса. Рыба тухнет с головы. По такой парадигме и продолжалось в дальнейшем разграбление народа.

Еще в советское время на средства КПСС и под ее полным контролем образовались смешанные предприятия, включая банки, создававшиеся с грубейшими нарушениями закона. В августе 1990 года Всемирный банк предостерегал Москву против «быстрого разрушения государства», «не подходящего даже для стратегий сверхсвободного рынка».

Но нет. К рынку решили прорваться другим путем. Уже при Ельцине Анатолий Чубайс задумал приватизировать все сразу и вместе со своими американскими советниками изобрел для России ваучерную приватизацию. Промышленные гиганты были оценены при этом невероятно низко. Ваучерная затея, если иметь в виду объявленную ее инициаторами цель — сделать собственниками миллионы граждан России, фактически провалилась, что и можно было предвидеть в условиях всеобщей суперинфляции и нищеты. До этого ведь Егор Гайдар решил отпустить цены, чем свел к нулю сбережения миллионов семей. Большинство российских граждан не понимали, что делать с этими ваучерами. Им пришлось думать в первую очередь о том, как свести концы с концами, как семью прокормить, и продавали ваучеры за гроши. Человек, с которым я был давно знаком, открыл киоск перед проходной большого завода РТИ на Волге и практически за бесценок скупал ваучеры у рабочих. В итоге стал хозяином концерна.

А как заманчиво подавалось все это в речах президента Ельцина… «Нам нужны миллионы собственников, — пафосно увещевал он, — а не горстка миллионеров. В этой новой экономике у каждого будут равные возможности… Каждый гражданин России, каждая семья получат свободу выбора. Приватизационный ваучер — это для каждого из нас билет в мир свободной экономики».

«Ваучеризация провалилась», — но не с точки зрения спекулянтов.

Сторонники таких схем ссылаются на то, что, дескать, не было других путей перехода к рынку. Неправда — были. К примеру, «Программа 500 дней» Григория Явлинского.

«Я предлагал начать с самого маленького, — писал Явлинский, — приватизировать грузовики, небольшие земельные участки, квартиры, магазины — и постепенно, постепенно двигаться к более крупной приватизации».

Затем, в 1995 году, президент ОНЭКСИМ-банка Владимир Потанин придумал так называемые залоговые аукционы — еще одна позорнейшая глава в истории разбазаривания государственной, следовательно — общенародной собственности. Правительство, нуждаясь в наличности, решило брать деньги в долг у банкиров в обмен на акции крупных государственных предприятий. Это предусматривалось указом президента от 31.08.95 «О передаче в 1995 году в залог акций, находящихся в федеральной собственности». Естественно, правительство Ельцина оказалось не в состоянии возвратить долг в оговоренные сроки. И таким путем происходила приватизация ценнейших государственных предприятий — через распродажу заложенных правительством акций. Аукционы были практически закрытыми, а покупатели — «из своих».

Все это называлось «шоковой терапией». Такими методами и были всего за несколько лет сколочены фантастические состояния.

Джозеф Стиглиц, лауреат Нобелевской премии по экономике, писал: «Те, кто выступал за приватизацию, с гордостью указывал, что значительная часть государственных предприятий перешла в частные руки, но это было весьма сомнительным достижением. В конце концов легко просто раздать государственные активы, особенно своим друзьям и приятелям, а стимулы к этому очень сильны, если политики, проводящие приватизацию, могут получить свою долю — прямо или косвенно — в качестве пожертвований на ведение собственной избирательной кампании». Еще цитата из него же: «…имеется и другой взгляд на рыночную экономику, базирующийся на большем равноправии, которое использует силу рынков для того, чтобы обеспечить процветание не немногим гражданам, но всему обществу. То, что Россия в переходный период не сумела этого достичь, не должно вызывать удивления. Эта цель реформаторами и не ставилась».

На вопрос о том, что я думаю о переделе собственности, я отвечал цинично: «Если все всем принадлежит, то не принадлежит никому. В ситуации, когда вдруг объявляется приватизация, раздел промышленности, природных ресурсов, партийных финансов, каждый, кто может, хватает, что может. Тут карты в руки тем, кто ближе к власти, и в первую очередь номенклатурным работникам. Кто ближе к ключевым позициям, тот знает, какие ниши он сможет занять и какими рычагами будет оперировать. Мало разве проходимцев, махинаторов и просто людей, ставящих собственные интересы выше интересов страны, народа? А иначе и быть не могло».

Я и сейчас не отказываюсь от своих слов. Давайте посмотрим, как создавались богатства в других странах и в другие времена. Но разве это утешение? Ведь нигде не было написано, что в условиях обобществленных средств производства следует приватизировать все сразу. Не написано, потому что такого не было еще в истории. В таких условиях можно и даже нужно действовать постепенно, поэтапно. Ведь даже в капиталистических странах со смешанной экономикой приватизации проводятся осторожно.

Нам говорят, что в последние годы ситуация в экономике нормализуется. Нормализуется постепенно, постепенно…

 

8. Муки роста

Я — итальянец. Из тех, кто влюблен в Россию и ее культуру. Таких иностранцев среди русской интеллигенции называют милыми, наивными чудаками, неспособными ориентироваться в лабиринтах российской действительности. Таким, как я, «Радио Свобода» в свое время посвятило цикл под названием «Россия как наркотик для иностранцев». Я не жил в России постоянно, но если бы и жил, то и тогда, по определению, не мог бы чувствовать и переживать, подобно коренному россиянину. И вот, как же такой человек, как я, переживал то, что происходило в России, — перестройку, путч, денежную реформу, шоковую терапию, обстрел собственного парламента, ельцинское правление, дефолт, первую и вторую чеченские войны?

Взять первую чеченскую. Из всех прав, зафиксированных в международных конвенциях и признанных цивилизованными государствами, мне ближе всего индивидуальные права человека. К коллективным правам отношусь с подозрением, ибо они имеют склонность вступать в противоречие с индивидуальными. Одно из таких прав — право на самоопределение народов. В результате деколонизации население многих стран, получивших независимость, не только не приобрело, но и утратило ряд гражданских и политических прав. В Чечне в феврале 1999 года Масхадов приостанавливает деятельность парламента и вводит шариат…

Но это было уже продолжением кавказской драмы, писавшейся еще с начала 90-х годов. Зачем надо было Ельцину лезть в эту авантюру, из-за которой от президента отшатнулись даже те демократы, что поддерживали его и в 1991-м, и в 1993 году? Неужели невозможно было договариваться с Джохаром Дудаевым, который поддерживал его в конфликте с парламентом, а затем, следуя совету самого же Ельцина, попытался взять «столько автономии, сколько мог себе позволить»? Забота ли о территориальной целостности России определила начало чеченской войны или же опять-таки причиной тому была политическая борьба в Москве? Неужто нельзя было урегулировать конфликт, восстановить «конституционную законность» другим способом? Оказавшись в Чечне в 1995 году, когда первый конфликт был уже на исходе и велись переговоры при посредничестве ОБСЕ, я пришел в ужас при виде того невероятного разрушения, которому подвергся Грозный в результате бомбардировок и обстрелов. Не говорю уж о страданиях мирного населения, о произволе и чрезмерном употреблении силы.

Как я не понимал, зачем надо было начинать эту войну, так не мог понять и то, зачем надо было ее прекращать в тот момент, когда победа федералов казалась неминуемой. Тогда генералы сетовали, что их лишили победы. В одной из своих корреспонденций на «Радио Свобода» я цитировал Макиавелли, писавшего, что судьбу восставших народов римляне решали так: они думали, что следует «или приобрести их верность благодеяниями, или поступать с ними так, чтобы впредь никогда не приходилось их бояться… либо облагодетельствовать… либо вовсе их истребить». Разумеется, я предпочитал и предпочитаю «облагодетельствование», а войны… Их можно выигрывать и без истребления людей.

При всех жертвах среди журналистов и явных нарушениях их прав тогда в район боевых действий прессу все-таки пускали, и российскую, и зарубежную. Войну, по признанию многих участников афганской кампании, более безжалостную, чем война в Афганистане, можно было показывать на экранах телевизоров, и все могли видеть творившиеся там преступления. Что помогало россиянам понять всю бессмысленность и ненужность этого вторжения. Первая чеченская кампания была непопулярной среди населения. Результат ее — в руинах Грозный и другие города, тысячи погибших, масса беженцев, нарастание терроризма и — вторая война.

Море книг, статей и мемуаров написано о периоде правления Ельцина, завершившемся победой с неубедительным перевесом на перевыборах 1996 года, новой попыткой импичмента, предложением «престолонаследника», досрочным уходом в отставку с гарантией иммунитета для себя и членов своей семьи. Ладно, иммунитет для бывшего президента можно понять. Но при чем тут члены семьи? Зачем нужен иммунитет, если совесть чиста и законов ты не нарушал? Это ли значит, что «перед законом все равны»? В конце 1998 года думская комиссия по импичменту возлагает на Ельцина вину в государственной измене и вооруженном захвате власти, в уничтожении законодательной власти в сентябре-октябре 1993-го, в развале Советского Союза, в чеченской войне, в развале Российской армии и геноциде. Чем все закончилось? Ничем.

Если бы российские аналитики не поминали всуе имени де Голля, сам бы я не стал проводить параллели между французским генералом и Борисом Николаевичем Ельциным. Аналогии всегда опасны. Но раз такая аналогия проведена, давайте попробуем ее продолжить.

Де Голль действовал в условиях внутренней нестабильности, распавшейся империи и алжирской войны. Он имел дело с недовольными и беспокойными генералами, но все же ему пришлось признать независимость Алжира. О де Голле писали (цитирую из статьи о голлизме в случайном, но серьезном политическом словаре), что он «прибегал к методам, не предусмотренным Конституцией, а иногда и прямо антиконституционным. При нем ни один председатель совета министров, ни один министр не пользовался какой либо автономией… Они получали директивы прямо из Елисейского дворца или от непосредственных сотрудников президента. Последний прибегал к чрезвычайным полномочиям в течение длительного периода и в случаях, не предусмотренных Конституцией». Для ясности вместо советников де Голля впишите сюда Коржакова, Березовского, дочь Татьяну, кого угодно из пресловутой «семьи».

При Ельцине были ликвидированы зачатки системы противовесов, по новой Конституции вне всяких разумных пропорций расширены полномочия президента. Ельцин мог отправить правительство в отставку в любой момент, что он и делал: вспомним чехарду председателей правительства, бесконечные кабинетные перестановки.

Де Голль, впрочем, вошел в историю как герой и спаситель Франции. Но при нем не было ни собирания компроматов, ни разгула коррупции, детективов с чемоданами, набитыми долларами, или подношений от олигархов якобы на предвыборную кампанию. Вот, собственно, почему Ельцин так и не стал де Голлем.

Все тогда происходящее я оценивал как муки роста. Я очень хорошо помнил советский период, и опять-таки, с моей точки зрения иностранца, — казалось и до сих пор кажется, что никакие постперестроечные схватки, скандалы, коррупция, президентская власть, заказные убийства, страдания обездоленных, «семейная» сага и перипетии с дворцовыми переворотами, интриги, использование олигархами лакун в законодательстве, а то и прямое нарушение законов для собственного обогащения не могут сравниться с ужасами советского периода — серым убожеством, задавленностью людей, всеобщим нищенским существованием, не говоря о полном отсутствии свободы слова, цензуре, преследовании диссидентов и верующих, единственно верной для всех идеологии и произволе, который творился в местах заключения.

 

9. Россия ждет своего Джефферсона

«Нынче они стали “продажными” и очутились в руках купцов и спекулянтов». Кто «они» — понятно. «Зарождающийся… капитализм… приводил [его] в ужас… Деловые люди не были заинтересованы в свободе или равенстве. Они хотели помощи правительства для собственного процветания». Нет, это не Россия на рубеже второго и третьего тысячелетий. Это Америка конца XVIII века. А в ужас приводило все это Томаса Джефферсона. Когда же он был избран президентом Соединенных Штатов, то «категорически отказывался назначать родственников. Кумовство было для него совершенно неприемлемо».

В демократических странах отношения политиков с прессой очень часто бывают весьма проблематичны. Политики заинтересованы в том, чтобы демонстрировать свою правоту, им нужна пропаганда собственной деятельности, оправдание собственных ошибок или бездействия, их пресс-службы дают только официоз. Сами они говорят одно for the record, а реальной информацией делятся, если делятся вообще, лишь в частной беседе и только в обмен на обещание о неразглашении. Им нравится та пресса, которая их неизменно представляет с наиболее благовидной стороны, не задает неприятных вопросов и не особо критикует их деятельность. Это естественно.

И Джефферсону пресса тоже не особенно нравилась.

Во всей Америке не было тогда человека, на которого пресса нападала бы столь же яростно, некорректно и лживо, как на него. Тем не менее Томас Джефферсон всегда выступал против ограничений свободы печати. Цитирую дальше по биографии Сола Падовера «Джефферсон. Жизнь и идеи великого американца»: «Он понимал, что… речь шла об испытании на практике свободы слова, и считал, что свобода эта не подлежит контролю при демократическом режиме, даже тогда, когда газеты чрезмерно злоупотребляют этим правом». Сам Джефферсон писал: «Народу можно доверить выслушать правду и ложь и составить себе после этого правдивое представление».

Когда мои собеседники, российские журналисты, еще во времена Ельцина указывали на зависимость журналистики в России от олигархов, я всегда отвечал, что олигархи бывают разные и позиционируют они себя по-разному. И положителен уже сам факт существования средств массовой информации, представляющих разные интересы. Далее я выражал надежду, что когда-нибудь олигархи, владеющие средствами массовой информации, научатся не вмешиваться в редакционную политику. В чем я был убежден тогда и сейчас, так это в том, что свободу прессы должны отстаивать прежде всего сами журналисты, и за дефицит этой свободы сами они в ответе. Любая свобода — не подарок, а добыча.

Но дело в том, что владельцы общенациональных частных медиаконцернов не успели стать нормальными «издателями». Просто медиамагнатов типа Гусинского и Березовского вытеснили из телевизионного пространства, а их телеканалы были, мягко говоря, «консолидированы». Осталась бумажная пресса — «Известия», «Новая газета», «Коммерсант», «Ведомости», «Независимая газета». Остался и развивается Интернет. Но разве можно сравнивать сегодня мощь и влияние электронных средств массовой информации с бумажной прессой?

Нет совершенной демократии. Черчилль говорил, что демократия — худшая система государственного устройства за исключением всех остальных. А развитая демократия — это такая демократия, в которой эффективно функционирует система сдержек и противовесов, включая сюда и «четвертую власть». Но разве можно говорить о развитой демократии в России, когда процесс ее демократизации начался всего лишь двадцать лет назад? Нынешнее российское правление характеризуется централизацией власти и еще большей концентрацией власти в руках президента, чем это было при Ельцине. Укрепление исполнительной вертикали проводится в ущерб законодательной, при сомнительной независимости судебной власти и в условиях слабо развитого гражданского общества. (До чего же противен и примитивен язык современных так называемых «политтехнологий» с их «исполнительными вертикалями», «векторами» и «горизонталями»!)

При таком сосредоточении власти в одном лице и окружающем его аппарате естественно, что главную ответственность за все происходящее в России возлагают на президента. Неважно при этом, имеет ли он непосредственное отношение к тому или иному решению и несмотря на то что иногда сам Путин ссылается на «нездоровое рвение отдельных начальников». Мимоходом замечу: недавно попалось где-то забавное, но интересное соображение, что подобные начальники опасаются не столько того, что критику Путина услышат российские граждане, сколько того, что ее услышит сам Владимир Путин.

Нынешнего Президента России достаточно критикуют за рубежом, и такая критика часто порождает его защитную реакцию. На встрече с западными экспертами в Ново-Огарево 7 сентября 2004 года, например, президент Путин высказал несогласие с тем, как иностранные наблюдатели интерпретируют события, происходящие в России, — дело ЮКОСа, подавление СМИ, Чеченскую войну, дефицит демократии. Однако китайская мудрость гласит: «Лишь чужими глазами можно видеть свои недостатки». Об этих проблемах и, в частности, о таких, как ослабление исполнительной властью Совета Федерации и Госдумы, а также автономии регионов, партийной системы, о зависимости судебной власти, — обо всем этом, к счастью, продолжают писать достаточно критически и компетентно в самой России.

Свободу прессы принято определять в основном по уровню толерантности власти по отношению к критическим и даже враждебным средствам массовой информации. Это и есть «испытание на практике свободы слова», о которой говорил третий по счету президент Соединенных Штатов Томас Джефферсон. Естественно, дружеская пресса тоже может быть свободной. Но не она является мерилом свободы слова.

Джефферсон писал также, что «для правительства весьма достойно не знать или не обращать внимания на своих подхалимов или критиков и совершенно недостойно баловать одних и преследовать других».

Россия ждет своего Джефферсона.

 

10. Два шага вперед, один назад

Перестройка. Путч. Эпоха Ельцина: развал СССР, рыночная экономика, концентрация власти в руках президента. Правление президента Путина: централизация власти.

За каждой революцией следует реставрация. Может быть, Владимир Путин усвоил урок Горбачева и не захотел повторять его горький опыт? Горбачев оказался слишком нерешителен, в том числе в отношении своих противников, и в результате был вынужден оставить политическую арену. За каждой попыткой восстановления исторической памяти следует своего рода историографический ревизионизм — переоценка прошлого: «не все было так уж плохо». Возникает ностальгия, иллюзорное представление о том, что и как было. Это неизбежно. Прошлое всегда видится в приукрашенных тонах. Но это еще и результат нежелания искупления, неразумного обращения со своим прошлым, с исторической памятью. Советскому прошлому, мне кажется, следовало бы уделять больше внимания в школах. Нельзя не заметить возвращения великодержавных эмоций. Удивляет, что многих чисто военная мощь страны и ее влияние в мире волнует больше, чем благополучие россиян. История идет зигзагами, вносит свои коррективы. Два шага вперед, один назад. Это то, что и происходит сегодня с Россией. Хорошо уже то, что не один шаг вперед, а два назад. Река в своем течении прокладывает излучины, но все равно стремится туда, куда ей нужно.

В начале 70-х, в «Письме вождям Советского Союза» Александр Солженицын предлагал правителям Страны Советов перестроиться, отбросить мертвую идеологию и постепенно перейти от тоталитаризма к авторитарному режиму. Солженицын опасался прямого перехода к демократии, которая, по его мнению, могла обернуться в такую же «сумбурную и карикатурную», как в период между Февральской и Октябрьской революциями. Отклики были — в эмигрантской прессе, в самиздате — снисходительные, презрительные, часто некорректные, порой оскорбительные. Я не разделял тогда подобной критики, хотя бы потому, что авторитарный режим, во всяком случае, более выносим, чем тоталитарный. Мне казалось, что противники Солженицына не понимали подлинного смысла его программы. В письме Солженицына, при всей его эмоциональности, была изрядная доля здравого смысла. Вполне разумно, что переход к демократии должен быть как можно более безболезненным и поэтапным.

Я не разделял ярости и насмешек диссидентских публицистов, когда они набросились на Солженицына после знаменитой Гарвардской речи. Многие из них считали, что Солженицын, получив убежище в Америке, несправедливо и неблагодарно выступает против Запада с реакционных, славянофильских позиций, — иногда бывает, не в пример Солженицыну, что пришельцы показывают себя более роялистами, чем сам король, более западниками, чем Запад. Ведь Солженицын, по сути, критиковал не западные ценности и устои, но беды и пороки Запада — именно то, что разрушает его устои. Критику Солженицына разделяли и разделяют многие на Западе.

Вспоминаю Солженицына не случайно. Я убежден в том, что именно он нанес первый сокрушительный удар по советскому коммунизму. После «Архипелага» общественное мнение на Западе существенно переменилось. И это оказалось немаловажным фактором в развитии событий внутри самого Советского Союза. Солженицын чувствовал, что режиму скоро конец. Он был убежден и говорил неоднократно, что это произойдет еще при его жизни, и сам он успеет еще вернуться на Родину. В этом он не ошибся. Вожди Советского Союза попытались осуществить именно то, к чему призывал их Солженицын. Начали перестройку, отказались от прежней омертвелой идеологии, дали народу возможность «дышать, думать и развиваться». Однако вождь решает, а Бог (или История) располагает. Отправляясь в путь, приходим не к цели, которая казалась ясной, а неведомо куда.

Политика реформ, запущенная после назначения Михаила Горбачева Генеральным секретарем ЦК КПСС, была задумана в высших эшелонах власти и проведена по указке свыше. Особого давления общественных сил снизу не было, да и быть не могло. В отличие от большинства революций, знакомых нам по истории, перестройка оказалась сравнительно ненасильственным переходом к демократии. Горбачев и Ельцин, при всех их личных недостатках и политических ошибках, невероятно много сделали для расширения пространства свободы. В этом — и сила, и слабость перестройки, всего новейшего революционного процесса в России. Почему сила — тут нет особой надобности объяснять. Слабость же в том, что, по большому счету, свобода и демократия оказались не завоеванием снизу, а даром свыше. Что получают без особых усилий, тем и меньше дорожат. Многие и сейчас вообще не понимают, зачем все это нужно: демократия, права человека, неприкосновенность личности, прозрачность политических решений, независимые суды и свободные средства массовой информации. Хрупкость демократических институтов, недоразвитость гражданского общества и проблемы со свободой средств массовой информации в сегодняшней России объясняются, по моему разумению, именно этим, а не только политикой президентов Ельцина и Путина. Выход «из-под глыб» коммунистического наследия оставил сильный отпечаток в менталитете, в психике людей. Если бы спросили у меня, я бы лично предпочел менее радикальный, более постепенный, поэтапный переход от тоталитаризма к демократии. Возможно, даже через авторитаризм, к чему и призывал Александр Солженицын. Без разрушения сразу всех старых учреждений — административных, политических, социальных, — но с постепенной заменой их новыми. Невозможно, неразумно вот так взять и разнести до основания все существующие структуры, пусть плохие, пусть даже ненавистные, но все же функционирующие, — и ожидать при этом, чтобы общество развивалось дальше нормально и без травм.

И однако, и тем не менее… Ведь не случилось того, что предсказывали многие пророки несчастий, — никакой катастрофы, или «катастройки», если употребить название известной книги Александра Зиновьева. А предсказывали массу тяжелых конфликтов — национальных, социальных. Даже гражданскую войну. Да, конечно, были и забастовки, и рабочие волнения. В той же Чечне нет пока настоящего мира. Но не было в России всеобщей гражданской войны. Социальные и национальные конфликты не достигли тех масштабов, которые предсказывали вышеупомянутые пророки и которых вполне можно было ожидать.

Возможно, Россия выбрала не самый лучший вариант выхода из коммунизма. Последнее слово об этом, впрочем, скажет История. Но, слава Богу, выход был найден. И это уже не просто шаг вперед. Это есть смена эпох.

Источник: Невское время. 2006. 22 апреля.