За пределами бюджета, или совсем другая Россия

О кризисе (стагнации, замедлении роста — нужное вписать) в России не отписался только ленивый. Не ленивые же отметили, что именно кризис стал одной из важных причин активизации страны на внешнеполитической арене. Классическая «маленькая победоносная война» должна была избавить руководство державы от необходимости как-то решать практически нерешаемые проблемы, связанные с тотальным огосударствлением хозяйства, вытеснением независимого бизнеса и многими другими веселыми вещами. Рассматривая региональные бюджеты, умные и тонкие аналитики показывали, что региональный кризис уже невозможно скрыть от самих себя даже с помощью совершенной игры со статистическими показателями.

Даже взлет пламенного патриотизма, связанный с украинскими событиями, не особенно потеснил тему грядущего экономического апокалипсиса локального масштаба. Скорее наоборот. Наиболее последовательные критики режима указывают, что конфронтация с Европой только ускорит спад, превратив снижение роста экономики страны в пространство «свободного падения». В противовес «воплям паникеров из пятой колонны» патриотически ориентированные аналитики указывают, что Европа без нас просто не выживет. А переориентация на Китай только добавит родному отечеству евразийского шарма и геополитического величия.

Все это не просто правильно, а очень правильно. Правда, при одном «если». Если реальность, в том числе хозяйственная реальность, существует только в пределах экономических показателей, в пределах бухгалтерии. В бухгалтерии ситуация становится все более печальной. Поскольку же бухгалтерия за последнее десятилетие включила в себя экспортные отрасли, «которые и кормят страну», а ужесточение отчетности сделало игру с цифрами без высочайшего разрешения чреватой совсем печальными последствиями, то скрыть легкую печаль от того, что дебет с кредитом не сходятся, удается уже с трудом. Но так ли отражает реальность современная бухгалтерия? Точнее, всю ли реальность она отражает? Попробуем разобраться.

Кого кормит бюджет

Весть о сорока миллионах жителей России, которые ускользнули от внимательного ока государства и занимаются чем попало, в самом недавнем прошлом всколыхнула общественное мнение. Не меньший шок вызвала новость, правда, в более отдаленном прошлом, о пятнадцати миллионах работников, которые кормят Россию. Сами по себе эти цифры странные и не очень достоверные. Но именно они, как нам кажется, стали «прорывом» неявной, скрытой реальности в реальность публичную, «бухгалтерскую». Итак, примем на веру, что именно 15 миллионов человек так или иначе связаны с теми экспортными отраслями, которые и пополняют бюджеты разных уровней, прежде всего, «кормящий» федеральный бюджет. Кого же они кормят? Конечно, в первую голову, «силовиков»: армию, МВД, ФСБ и тому подобные важные структуры. Но численно эта группа составляет менее 5 миллионов человек. Даже если мы добавим сюда столько же иждивенцев, то выйдет 10 миллионов. Много? Слов нет. Кто еще? Конечно, чиновники самых разных уровней — от муниципального до федерального. По подсчетам С. Кордонского этих бенефициариев бюджета около 9 миллионов. Еще столько же составит численность прибюджетных организаций и всевозможных контролеров. Учтем какие-то мультиэффекты: рестораны, где обедают чиновники, магазины, где они отовариваются, салоны, где они покупают машины. Получим где-нибудь в районе 40 миллионов человек. Конечно, ни один экономист или демограф не принял бы эту цифру. Но нам важна не точность ее, а порядок величин. Порядок же этот показывает, что менее трети населения страны кормится от бюджета, от государства.

А как же «бюджетники»? — спросит проницательный читатель. Вот здесь уже начинается интересное. Исследования последних трех-четырех лет, проводимые в разных регионах страны, фиксируют крайне интересную ситуацию. Все больше увеличивается число людей, для которых формальная занятость не является основным источником существования. Типичный ответ: «Там лежит моя трудовая книжка». Основным же источником существования выступает самозанятость. Самая разная. Музыканты работают таксистами, преподаватели вузов — риелторами, учителя выращивают овощи на продажу, а журналисты подвизаются в мелкооптовой торговле. Конечно, кто-то из «бюджетников» живет и бюджетом. Классические «полставки», «гранты» и т.д. Но, на удивление, таких оказывается совсем немного. Причем с каждым годом, начиная с кризисного 2008-го, все меньше. Бизнес здесь может быть и достаточно сложным. Но с официальной занятостью «бизнесмен» порывать не спешит. Причина проста. Банк выдает кредит на основе справки о доходах. Предприятие — главный поставщик этих справок. А без кредита не всегда можно обойтись. Правда, все чаще информанты говорили о «черных» банках, о ростовщиках. Но у этих финансистов пока ставки даже выше, чем у Сбербанка. Плата за риск делает круг их клиентов достаточно ограниченным.

В целом, самообеспечение все шире распространяется в среде работников этого сектора. Все меньшую роль играет здесь зарплата, полученная «по ведомости». Даже наиболее квалифицированные работники, «промышляющие» консалтингом, предоставлением юридических услуг и др., предпочитают делать это «в свободное от работы время», получая вознаграждение «в конверте» или «на карточку». Издержки легальности для любой деятельности, не подпитываемой напрямую из бюджета, настолько высоки, что риски нелегального или полулегального существования отступают. Возникает огромный «серый» сектор, постепенно распространяющийся с «бюджетных сфер» на остальные.

Реальная экономика за пределами бюджета

Самозанятость появляется и у рабочих на заводах, которые вроде бы и коммерческие предприятия, но выживают почти исключительно на бюджетные деньги. Здесь реализуются классические советские стратегии «несунов». Правда, с определенными отличиями. Как многие современные журналы выбирают форму «облака блогов», так и современные предприятия превращаются в некое их подобие. Есть вполне официальное производство. Убыточное или почти убыточное. Тщательно платящее налоги, проходящее проверки, получающее какую-то поддержку из бюджета. Словом, нормальное предприятие эпохи процветания и стабильности. Но это предприятие только «крыша», видимая форма десятков малых и вполне рентабельных производств, удовлетворяющих потребности местных жителей, а, порой, и не только их. «Несуны» здесь — поставщики сырья. Местные умельцы — работники. Понятно, что эти «производители» должны делиться и с руководством завода, и с многочисленными проверяющими. Но ведь и те выполняют важную функцию. Они ведут отчетность, создавая тот «образ», который готово принять государство. Они несут издержки по оплате запредельных энергетических тарифов, содержанию техники. Другой вопрос, что все остальные издержки оказываются настолько низкими, что обеспечивают выживание и заведомо убыточному производству, и его работникам. Самое же главное, что они создают устойчивую социальную среду вокруг себя. Среду более или менее комфортной жизни, застрахованную от бюджетных потрясений, выработавшую сложный механизм защиты от государства. Именно наличие такой среды позволяет выживать и населению моногородов, и значительной части населения городов покрупнее. Той части, которая не имеет радости принадлежать к сословию государевых людей.

Еще более интересные вещи происходят в сфере сельского хозяйства. Мантра об агрохолдингах, которые все спасут, позволят вывозить в массовом порядке пшеницу за границу и вообще вещь просто замечательная и современная, кажется, перестает работать. Агрохолдинги, как и большая часть прибюджетного бизнеса, становятся все более убыточными, порождают все более острые противоречия в сельском социуме. По гиперболе растут и их издержки. Зато в порах и прорехах этих сельскохозяйственных монстров начинает оживать совсем другое хозяйство.

Семейные связи создают основания для «смычки города и деревни», так и не удавшейся советской власти. Горожане инвестируют в «приусадебное хозяйство», где сельские жители откармливают поросят, заводят молочных коров, выращивают классические огурчики и помидорчики. Горожане же и решают проблемы собственного обеспечения, и организуют сбыт. Понятно, что подобное хозяйство возможно вблизи крупных городов, в пригородах. В более отдаленных местностях все обстоит несколько иначе. Ведь там, где плохо с дорогами, «плохо» и с контролерами. Их там мало. В этих местностях возникают вполне развитые фермерские хозяйства, как правило, связанные с ресторанами и кафе на крупных трассах, в городах и пригородах. Несколько реже они связываются (или сами создают) с пищевыми производствами: колбасные цеха, сыроварни и т.д.

Понятно, что без торговли все эти предприятия окажутся очень маленькими, локальными. Хотя и в этом виде они важны, поскольку именно благодаря им большая часть населения справляется с процветанием и стабильностью. Но торговля возникает и здесь, причем достаточно разнообразная по способу организации. Самая примитивная ее форма: продажа родственниками-горожанами продукции, произведенной сельскими сородичами. Здесь все просто: пара бидонов молока, 5-6 килограммов мяса, несколько десятков яиц и т.д. Может быть, продукты местной пасеки, которые тоже большей частью минуют городской рынок. Несколько более сложные торговые схемы возникают в связи с появлением посредников, обеспечивающих регулярный контакт между потребителями в городах и производителями в сельской местности. Такой своеобразный вариант «рассеянной мануфактуры». Поскольку речь идет хоть и о гораздо более широком, но все же вполне ограниченном числе потребителей, какая-либо легализация здесь просто без надобности.

Гораздо более сложные образования возникают при частичной легализации торговли. Наряду со вполне легальной, а потому обремененной огромными издержками торговлей все активнее ведется торговля «неучтенкой» (если использовать советский термин), т.е. продукцией тех самых, не вполне легальных или совсем не легальных производств. Технологии здесь сложились самые различные. Их перечисление и описание — предмет отдельной статьи. Здесь важно лишь то, что, совсем никак не отражаясь в отчетности, сформировался вполне жизнеспособный сектор экономики, способный прокормить своих участников. Пока он воспринимается как дополнительный. Но именно он обеспечивает выживание, именно вокруг него выстраивается социальная ткань. Важно и то, что в отличие от откровенного воровства в ходе тендеров и прочих игрищ, организуемых государством и пригосударственным бизнесом, этот бизнес не «черный», а «серый». Он не против закона, а мимо него.

Если же добавить сюда продолжающий существовать торговый бизнес в трансграничном пространстве, в рамках которого сегодня возникают вполне жизнеспособные хозяйственные организмы, то картинка выйдет и вовсе показательной. Большая часть населения страны живет в пространстве никак или почти никак не связанном с государственным бюджетом и нефтегазовым счастьем.

Казалось бы, именно сюда и стоит вкладывать средства бюджету. Ведь внутренний рынок, самодостаточный и эффективный, вполне себе основа и для независимой и активной внешней политики, и для какой-нибудь суверенной демократии. Но не все так просто. Проблемы возникают, и целых две. Попробуем в них разобраться.

Почему это не интересно государству

Дело-то не сложное. Сами участники этого рынка борьбе за свободу в пространстве политики и становлению правового государства предпочитают тактику избегания любого (и позитивного, и негативного) контакта с государством. Формальное право, закон — здесь высшая степень риска, за которой всякая социальная и хозяйственная активность прекращаются. Политическая борьба при таких условиях походит на борьбу за гордое право ношения рабского ошейника. Государство (любое) — противник, чье вторжение неизбежно разрушает социальную ткань общества, вне зависимости от того, какими именно порывами вдохновлено само государство. Благой порыв точно так же разрушает социальную ткань, как и самый негативный. Основной же способ борьбы с государством предельно прост. Это не восславленный административный рынок. Его смерть стала грустным последствием вертикализации всей страны. Это не вариант итальянской мафии, служащий «прокладкой» между обществом и властью. Эту «прокладку» уничтожили в конце 90-х и добили в «нулевые». Сегодня имя этому способу — имитация, маскировка.

Государство, как писали классики, обладает относительным преимуществом в использовании средств насилия. Свободное хозяйство и свободное общество могут существовать только в зазорах, порах и прорехах государства. Иначе они будут просто уничтожены. И до тех пор, пока эти поры остаются, прямой протест представляется вещью благородной, но… глупой. А может, и просто глупой. Ведь гораздо проще и логичнее сыграть для государственного чиновника ту мелодию, которую он так хочет услышать. Для этого, не только для кредитов «лежит трудовая», для этого стоит контора легальной фабрики, для этого стоит занюханный, но легальный ларек. Для этого «пассивное большинство», столь яростно проклинаемое прогрессивной интеллигенцией. Оно не то чтобы не хочет быть богатым и здоровым. Оно просто живет в ином пространстве и времени, не желая солидаризироваться ни с государством, ни с его врагами.

Понимая это обстоятельство, а также то, что уничтожение «серого бизнеса» должно резко и качественно ухудшить условия жизни того самого «подавляющего большинства», государство предпочитает его «не видеть». Да и развивать его, приспосабливать себя к нему, у государства особого резона нет. Ведь максимум, что можно взять с этого самого «реального сектора» — это налоги на содержание аппарата и выплату пенсий да пособий. Какая же это власть? Это управление какое-то, причем в худшем смысле этого слова.

Другое дело — «сырьевое проклятие». Тут много и сразу. А главное — видимое оно. Нефтяные вышки и газопроводы не спрячешь, за рубеж не вывезешь. Отдашь все, и еще от счастья плакать будешь, что у себя дома, а не в Краснокаменске. Потому и интересна государству только такая экономика, которая хоть немножко отдает сырьевым проклятьем. Остальное — просто не интересно. Остальное нельзя распределять, контролировать, казнить и миловать.

В результате в одной стране существуют две не особенно связанных друг с другом хозяйственные системы. Одна, нефтегазовая, рудная и экспортно-ориентированная кормит государство и связанную с ним треть населения. В том числе и оппозиционную интеллигенцию. Другая система, «серая» и крайне разнообразная по сферам приложения, максимально диверсифицированная, кормит остальное население.

Проблема только в том, что первая все глубже погружается в кризис, связанный с множеством причин. Здесь и сворачивание глобальной экономики, и невероятно затратные «мегапроекты» с более чем сомнительной отдачей, и гигантские, далеко не всегда оправданные вложения в «имидж», разнообразные дорогостоящие симулякры от Сколково и федеральных университетов до губернаторских выборов. Причины можно перечислять дальше — вывод один. Все печально. Собственно, это и фиксируют продвинутые аналитики.

Вот с другой хозяйственной системой все более или менее в порядке. Она настолько диверсифицирована, что кризис или даже коллапс одного из ее направлений не означает гибели или кризиса целого. Целое просто перетекает в другую сферу. Остается лишь принцип доверия между участниками хозяйственного организма. Тот самый, который делает издержки минимальными. Поскольку людям, доверяющим друг другу, не нужен контролер и инспектор. Что же в результате? Посмотрим.

В области гипотез, предположений и просто фантазий

Откат государства, тем более государства, обладающего таким нефтегазовым ресурсом, как Российская Федерация, процесс крайне медленный. Но, судя по логике последних лет, не думаю, что украинские события как-то радикально это ускорят или замедлят, процесс неизбежный. И первыми жертвами его станут региональные элиты. Уже сегодня кадровый голод становится на этом уровне все более острым. Не то чтобы людей не хватает. Просто желающих занять место на фоне снижения преференций, повышения рисков вплоть до уголовного преследования, становится все меньше. Да и полномочий у регионального уровня власти сегодня остается с гулькин нос.

Следующий шаг — сокращение всевозможных социальных проектов. Государственное образование и здравоохранение без помпы и траурных маршей сходят со сцены. Но учить детей и учиться людям все равно нужно. Соответственно, расширяется «серая зона», а связь между хозяйственными системами становится и совсем зыбкой.

И, наконец, происходит сокращение числа мудрых руководителей и контролеров. Ведь число сфер, которыми нужно руководить и которые нужно контролировать, уменьшается. Уменьшается и вознаграждение этих ценных работников. Но они привыкли жить хорошо. И это замечательно! Значит, они будут искать варианты как успешно продать свою должность. Следовательно, эти замечательные люди становятся договороспособны. Вторая хозяйственная система получает дополнительный импульс. Появляется возможность частичной легализации настоящего бизнеса, возможность его роста.

Вот здесь и возникает развилка. Самый благоприятный, хотя и не самый реалистичный вариант, что в условиях падения возможностей контроля, в условиях резкого сокращения распределяемого, да и силового ресурса, частичного выпадения из глобальной экономики, да и сворачивания самого глобального мира государство решится на масштабное «смягчение» социальной и экономической жизни в стране. Закон и обычное право сольются. Россия вернется к ситуации рубежа столетий, когда государство было уже достаточно сильно, чтобы обслуживать общество, но еще недостаточно, чтоб его подавить. Может ли настолько измениться власть? Думаю, да. Ведь за чуть более чем два десятилетия мы видели такие кульбиты политического курса, что описанный выше не представляет собой ничего невероятного.

Впрочем, есть и другой вариант. Попытка подавить вторую экономику, ликвидировать те «серые» зоны, где она может жить. Сохранить «порядок», построенный на патриотической риторике и новом «железном занавесе». Здесь прогнозировать трудно, но риски «оранжевых» сценариев в этом варианте возрастают многократно. Ведь задетыми окажутся не отвлеченные понятия, а совершенно реальные интересы десятков миллионов людей.

Однако наиболее реальный сценарий, как мне кажется, не сулит ничего интересного политическим наблюдателям и комментаторам. Сырьевая система хозяйства, ориентированная на экспорт, порождающая сверхцентрализованное дирижистское государство, жаждущее «играть роль», медленно будет вытесняться иной, гораздо менее амбициозной, но более жизнеспособной системой. Смена же типа хозяйствования неизбежно меняет и политические практики.

В этот момент, как правило, на авансцену выходят аргументы о неизбежном, укорененном в истории и культуре «рабском (патерналистском) менталитете», который «всегда был в России». Думаю, что по отношению к такой длинной и вполне славной истории, как российская, термин «всегда» выступает сильнейшей натяжкой. Много здесь было всякого и разного. Было рабство, была и свобода. Потому и думается мне, что и впереди у страны будет множество новых, чрезвычайно интересных страниц. Страниц про спокойную и гордую жизнь человека на своей земле. Хотя это будет уже совсем другая история.