Владимир Вернадский, «академическая революция» 1917–1918 годов и украинская эмиграция

Взаимоотношения украинской и российской эмиграции в научном измерении — тема, исследованная еще явно недостаточно, и наша статья касается лишь нескольких сюжетов этой большой и непростой проблемы. И спор о вкладе и наследии В.И. Вернадского, о событиях и перипетиях периода революции и Гражданской войны, начатый еще в 1920-е годы, пока не стал сюжетом чисто академическим, касающимся только истории науки и организации знания. В дискуссиях об этих сюжетах неизбежно сказываются и давние, и актуальные размежевания, идеологические предпочтения, столкновения имперских и национальных подходов относительного видения прошлого и будущего России и Украины [1].

В мемуарных заметках 1943 года, написанных уже на склоне жизни, В.И. Вернадский довольно детально изложил свои впечатления от создания и первых месяцев деятельности Украинской академии наук в 1918–1919 годах. Еще из семейных преданий и впечатлений от общения с отцом он осознавал важность и специфику украинской (южнорусской, малороссийской) исторической традиции и культурного своеобразия [2]. Украинские интересы и перспективы молодой Вернадский начал осмысливать и в общении с историком и публицистом Михаилом Драгомановым, к личности которого он потом в дневниках и мемуарных заметках не раз возвращался. И уже у Драгоманова мы видим истоки той сложной двойственности украинско-российской идентичности, которая, в принципе, была характерна для личности и мировоззрения Вернадского в разные периоды [3]. Но в моменты общественно-политических кризисов и катаклизмов, как в 1918 или 1919 годах, эта двойственность стала и противоречивой, трагической, и в то же время созидательной. В конце концов, не просто в силу биографических обстоятельств именно Вернадский стал первым президентом и одним из главных создателей Украинской академии наук осенью 1918 года.

В переломных событиях, изменивших облик и судьбу Российской империи, актуальным оказалось и создание особой научной институции, собравшей вокруг себя интересы и усилия ученых Киева, Харькова и других регионов отныне самостоятельной республики. Именно с 1917 года Вернадский оказался вовлечен в государственную политику и организацию науки в большом административном масштабе. Первый опыт пришелся на последние бурные месяцы существования Временного правительства, когда ученый согласился занять пост товарища министра народного просвещения — Сергея Ольденбурга (в кругу служебных интересов Вернадского были академические вопросы и проблемы высшего образования). Уже там вопрос о дезинтеграции прежнего общеимперского пространства, вопрос о создании новых институтов и кафедр, учитывающих местные интересы и специфику, становится вполне очевидным [4]. На исходе весны 1918 года из своего имения на Полтавщине Вернадский переехал в Киев и там стал во главе усилий по организации Украинской академии наук.

В Киеве уже с 1907 года работало Украинское научное товарищество, которое выпускало периодические издания на украинском языке и после перерыва, вызванного Первой мировой войной и антиукраинскими репрессиями, вновь активизировало свою деятельность уже в послереволюционных условиях. Существовавшее с конца XIX столетия во Львове Научное товарищество имени Шевченко (НТШ) тоже претендовало на создание национальной академии наук (по образцу восточноевропейских наций, под формальным патронатом имперских органов Вены). Однако после перенесения центра деятельности лидера НТШ историка Михаила Грушевского в Киев после 1905 года и его открытого конфликта с большей частью руководства НТШ в 1912–1913 годах именно приднепровская Украина стала местом концентрации украинского научного движения [5].

Можно усмотреть своего рода «хитрость истории» в том, что создателем украинской науки не как некоторого интеллектуального проекта, но уже как определенной институциональной платформы оказался ученый, весьма далекий от идей полного обособления украинской и российской культур и заинтересованный в укреплении начал государственности российской. Здесь стоит отметить, что украинские запросы, интерес к национальной проблематике вообще, включая и польскую, и угорско-русскую стороны [6], у Вернадского связывались не только с политическим измерением его деятельности (в связи с эволюцией Конституционно-демократической партии [7]), но касались куда более широкого круга методологических и общенаучных проблем, включая связку философии и естествознания. Если мы обратимся к его историко-научным работам, переписке, диалогу с учеными следующих поколений, то в нашем контексте мы можем упомянуть такие неочевидные для разговора об украинских сторонах биографии ученого фигуры, как Борис Леонидович Личков (1888–1966), Евгений Васильевич Спекторский (1875–1954), Николай Николаевич Алексеев (1879–1964). Все они как раз в 1910-е годы занимались в духе Вернадского схожей проблематикой на стыке новейшей методологии общественных и естественных наук [8]. И эта методологическая сторона оказалась неслучайно сопряжена и с эволюцией распавшейся царской и новосозданной советской империи, и с украинско-российскими аспектами деятельности Вернадского.

Этот интерес к национальному вопросу, обострившийся у ученого в годы Первой мировой войны, также отражается и в научно-организационных идеях Вернадского, в частности в том, как он видел летом 1918 года будущую Украинскую академию наук. Судя по всему, он потому так горячо взялся за ее создание, что почувствовал, что там можно реализовать те идеи, которые, в силу разных обстоятельств, трудно или невозможно было осуществить в Петрограде. Особенно это касалось как раз постановки вопроса об общественных или экономических науках как сопоставимых по значимости с гуманитарными и естественными. Это реализованная Вернадским идея III отдела Академии, где были представлены экономика, социология и статистика, а также юридические науки [9]. В создании этого отдела активную роль играл другой талантливый российско-украинский ученый младшего поколения — Богдан Александрович Кистяковский, автор «Вех» и оппонент Петра Бернгардовича Струве в дискуссиях о перспективах украинской культуры начала 1910-х годов [10]. Кистяковский, сын киевского университетского профессора и брат влиятельного министра в кабинете П.П. Скоропадского, вернулся после 1917 года на Украину, но, к сожалению, как и Михаил Иванович Туган-Барановский, скоропостижно скончался на втором году существования Украинской академии (вскоре после совместной поездки с Вернадским в Ростов). И перекличка идеологических позиций и социальных взглядов Вернадского и Кистяковского через Драгоманова [11] — тоже отдельный и интересный сюжет русско-украинской истории идей начала ХХ века

Между тем власть в стране от Рады перешла в конце апреля 1918 года к режиму гетмана Скоропадского, при котором и была основана Академия [12] (а уже в середине декабря того же года на место гетманского режима пришла Директория Украинской народной республики (УНР), где на первые роли выдвинулся Симон Петлюра). На несколько месяцев 1919 года в Киев вошли части Добровольческой армии, затем вытесненные оттуда большевиками. То, что начал делать Вернадский на Украине, в Киеве, обращаясь то к деятелям гетманата, то к генералу А.И. Деникину, пытаясь эту Украинскую академию сделать Киевской (а его продолжатели стремились позднее найти поддержку и у большевиков), было связано и с новым видением науки, заданной форсированными переменами времен мировой войны [13]. Вернадский понимал идею современной академии не просто как сообщества избранных умов, но как совокупности специализированных научно-исследовательских институтов, как масштабной исследовательской организации, построенной по определенному плану и охватывающей весь фронт научных работ.

Потом, почти четверть века спустя, в 1943 году, возвращаясь к этим идеям «географизации», расширения области научного или академического знания по всему пространству империи, он упоминает и Н.Я. Марра с его идеей основания высшей школы в Закавказье. Фактически зачаток ее тоже относится к этому же периоду, 1917 году, и основанию Историко-филологического института в Тифлисе, откуда потом вышла и Грузинская академия наук. Здесь же Вернадский упоминает и о Сибири (разумеется, он тогда не мог предположить ни будущую деятельность М.А. Лаврентьева, ни создание Сибирского отделения Академии наук [14]), вновь связывая национальное и государственное преобразование с академическими, административными сюжетами, и с вопросами гораздо более масштабными, общенаучными, методологическими и т.д. В этом смысле деятельность Вернадского в условиях системного социального кризиса отвечала глубинной перемене в функциях и предназначении науки в ХХ столетии вообще — от «надпартийного» поиска всеобщих истин и ценностей к процессу социально управляемого познания/преобразования мира. В конечном счете, анализируя деятельность нашего героя и его оценки современниками, мы должны учитывать, что перед нами предстает не просто Вернадский-политик, с одной стороны, Вернадский-ученый, с другой стороны, и Вернадский-философ, а также историк науки — с третьей и четвертой. На самом деле, оценивая заслуги Вернадского и его общественную роль, мы неизбежно затрагиваем сложную, все более укреплявшуюся с течением времени взаимосвязь и политических, и чисто научных, интеллектуальных сторон его биографии и деятельности.

В разных работах, посвященных деятельности Вернадского как основателя Украинской академии наук, практически никогда не упоминается, что он одновременно с июня и до конца 1918 года занимал на Украине важный пост, аналогичный тому, что годом ранее он получил при министре народного просвещения Временного правительства академике Сергее Федоровиче Ольденбурге (1863–1934). И тогда в Петрограде, и теперь в Киеве Вернадский практически отвечал за переустройство высшей школы, и особенно — университетов, возглавляя специальную Комиссию по делам высшей школы и научных учреждений. Учитывая, что территория, контролируемая украинской властью, постоянно менялась, в первую очередь это касалось университета столичного. И здесь ученый столкнулся с довольно сложной, почти неразрешимой проблемой преобразования Киевского университета, который еще с весны 1917 года находился не просто в глубоком кризисе, а фактически в состоянии внутренней (академической) гражданской войны.

Достаточно упомянуть острый конфликт преподавателей со студенчеством, активные представители которого в сентябре-октябре 1917 года просто физически препятствовали вновь переизбранному ректору Н. Цытовичу исполнять свои обязанности, не пуская его в университет. С одной стороны баррикад находилась старая профессура, а также сменивший одиозного Цытовича ректор, историк обществоведения Евгений Спекторский, который так или иначе занял позицию профессорского большинства. Эти исследователи стремились в условиях разгорающегося общественного и национального конфликта — в духе Михаила Булгакова и его героев — воспринимать Киев как органическую часть общероссийского пространства [15]. Все, что творилось вокруг: украинская власть и ее универсалы, украинское движение и провозглашенная независимость, а также немецкая оккупация, воспринималось этими кругами как дурной сон, спектакль, который должен был как можно скорее исчезнуть, чтобы жизнь снова вернулась в нормальное русло. И до 1917 года близкая к черносотенству часть профессуры теперь активно поддерживала сторонников «единства Руси» — против большевиков, социалистов или украинских национальных сил. Позиция этих профессоров отражена в протесте Совета Университета св. Владимира против насильственной украинизации Южной России, принятом 26 июля 1917 года [16]. Этому консервативному профессорскому мейнстриму активно противостояли часть младших преподавателей (например, ученик Дм. Граве молодой математик Отто Шмидт) и студенчество, значительная часть которого была охвачена или левыми, или украинскими настроениями, что нередко смешивалось в годы Гражданской войны. Разумеется, профессорским корпусом это активное течение, имеющее поддержку у новой киевской власти, было встречено крайне негативно. Вместе с тем идея создания кафедр, посвященных местной истории и филологии, инициированная еще Временным правительством, воспринималась достаточно положительно.

Как видно по страницам дневника тех лет, Вернадский в этих конфликтах занимал позицию арбитра, который больше сочувствовал старой профессуре. Но вместе с тем ученый понимал, что изрядная часть умонастроений старого профессорского корпуса связана еще с тем черносотенством, принципов которого он сам никогда не разделял и не принимал. Кроме того, Вернадский учитывал, что за радикализмом и национальным движением масс, солдат и молодежи стоит определенный вызов времени и новых общественных сил и течений, который тоже можно попытаться использовать ради пользы науки. И в этом смысле его деятельность как основателя Украинской академии нужно учитывать в более широком контексте его работы переустройства всей образовательной системы, в попытках достичь некоего компромисса внутри университетского корпуса, особенно в Киеве.

В частности, это касалось открытия второго, собственно украинского университета в Киеве, который был то народным (по сути общественным), то государственным и пользовался достаточно большой поддержкой как снизу, так и в министерских кругах. Тогда, в зависимости от политической конъюнктуры, активно обсуждались разные варианты и его самостоятельного существования, и его организационного взаимодействия или слияния с прежним (русским) Университетом св. Владимира [17]. В целом позиция Комиссии по делам высшей школы была гораздо более взвешенной и конструктивной, чем платформа предшествовавших ее деятельности съездов представителей высшей школы на Украине (он собирался 14–17 апреля и 21–25 мая 1918 года). Секретарем комиссии был молодой геолог Борис Личков, будущий биограф академика; с ним у Вернадского с тех пор завязались весьма приязненные отношения и содержательная переписка [18]. Главными в резолюциях съезда было противодействие украинизации высшей школы и стремление сохранить прежнюю систему образования под знаком автономии учебных заведений. Вернадский и Н.П. Василенко в Комиссии по делам высшей школы активно содействовали идее открытия народных (украинских) университетов на местах (в Екатеринославе, Виннице и т.д.); преобразованию бывшего историко-филологического института в Нежине [19]. Особенно масштабным оказался реализованный план создания университета в Каменце-Подольском (во главе с филологом Иваном Огиенко) — в этом городе несколько месяцев действовали и органы управления УНР, эвакуированные из Киева. Потом, уже в эмиграции, к спорам о правильной тактике поведения в те кризисные месяцы участники событий не раз будут, так или иначе, возвращаться и заново обсуждать возможности и перспективы ушедших лет.

Тогда же, летом 1918 года, когда дебатируются разные планы устройства академии, происходит очень интересный и характерный диалог между Вернадским и находящимся тогда в подполье Грушевским. Тут столкнулись две идеи строительства национальной науки (которые были куда шире российско-украинских дебатов послереволюционного времени), отражавшие серьезные типологические дилеммы восточноевропейской академической жизни в целом — например, развития тогдашней чешской науки вопреки более этаблированной немецкой и т.п.

Вернадский предлагал более широкое, во многом интернационалистское, видение: неважно, какой язык, главное — строить эту новую науку, где приоритетную роль будет играть естествознание, научно-исследовательские институты, в том числе новые дисциплины, такие как социология. Кроме того, в Киеве необходимо было создать при Академии наук и Национальную библиотеку [20]. И все это будет завязано на изучение производительных сил страны, связь общественного и естественно-научного знания. А Грушевский отстаивал старую идею в духе 1848 года о том, что Академия наук должна быть зеркалом национальной интеллигенции. Там должны быть люди национально ориентированные, занимающиеся в первую очередь, и это неизбежно, историей и филологией, своим прошлым именно в гуманитарной плоскости.

Вскоре после смерти украинского историка, в 1934 году, Вернадский в дневнике вспоминал их давний разговор так:

«Он убеждал меня отказаться от моего решения создать Академию… Он считал, что сейчас Украина не имеет настоящих ученых и неизбежно, раз вопрос будет идти о высоком научном уровне Академии (а это он считал условием sine non), то это будет русская Акад<емия> на Украине, занимающаяся укр<аинскими> предметами и научной работой в [международном] масштабе. Он считал, что Укр<аинская> акад<емия> должна быть создана позже, а сперва достаточно существ<ования> Науков<ого> Товарищества, надо дать ему средства развернуться. Я не согласился с этой точкой зрения, я считал, что дело роста украинской культуры есть не только дело украинцев, но и русских, что историческим фактом является совместное сожитие и участие украинцев в создании русской культуры за последние два столетия. Но я уверен, что роль русских ученых, <нрзб> в Укр<аинской> Акад<емии>; в первое время в большом числе будут работать для украинской культуры, тем самым, работая для правильного развития русской культуры, что я так верю в будущее укр<аинской> культ<уры> и укр<аинского> языка, что совершенно не боюсь возможности ухудшения условий их развития созданием Укр<аинской> Акад<емии>: наоборот с ходом времени — в этих рамках, невраждебных русской культуре — укр<аинский> язык и укр<аинская> культура вырастут и быстро достигнут равенства. Беседа была искренняя и откровенная. Он был, видимо, огорчен. Быстро проводил до дверей комнаты и скрылся» [21].

Здесь очевидна преемственность принципа «пусть похуже, да свое», который Грушевский отстаивал для проекта национальной науки в рамках империи еще в 1907–1908 годах [22]. Речь шла о том, чему отдать приоритет: медленному развитию действительно украинской науки или скорейшему содействию той науке в Украине, какая есть, независимо от склонностей ее проводников. Эти две стратегии очень остро столкнулись летом 1918 года [23]. Можно даже сказать, что тогда Вернадский победил Грушевского. Случилось это и в силу политических причин, и из-за желания гетмана Скоропадского заручиться поддержкой ученых кругов, и особенно благодаря содействию и инициативе бывшего кадета, историка и правоведа Николая Прокофьевича Василенко, который был тогда министром просвещения [24]. И даже когда кабинет Скоропадского пал, а Василенко стал академиком (и был избран президентом Академии после Вернадского), их отношения и искренняя дружба, начавшиеся летом 1917 года, не прервались, а лишь укрепились.

Близкие к позиции Грушевского круги украинских ученых, сосредоточенные в Украинском научном обществе в самом конце 1918 года при Директории УНР, пытались «отыграть» ситуацию с созданием Академии в свою пользу. Тогда в устав по инициативе руководства УНТ 3 января 1919 года (т.е. одновременно с принятием закона о языке) указом Директории были внесены важные дополнения о печатании продукции АН преимущественно на украинском языке (из иностранных допускались только французский, немецкий, итальянский, английский и латынь — и лишь в размере четверти от тиража украиноязычных изданий); сотрудники Академии должны были свободно владеть украинским, а ее члены — приносить присягу новому правительству [25]. Но уже вскоре, с приходом Добровольческой армии, а также после окончательной победы большевиков и создания Украинской ССР, эти нововведения были отменены. Национальную академию наук тогда все же не ликвидировали как «остаток» гетманского режима, а, напротив, было решено сохранить ее и поддержать.

Как известно, с самого конца 1919 года, после переезда в Крым и тяжелой болезни началась новая глава в деятельности Вернадского, которая связана уже с возвращением в Петроград и эмиграцией в Европу. К украинским делам он потом возвращался скорее спорадически, но связи с Украинской академией и ее членами никогда не терял (в частности, председательствовал на заседании, посвященном выборам нового президента — Д. Заболотного — в мае 1928 года в Киеве [26]).

Теперь обратимся к ретроспективным спорам и оценкам деятельности Вернадского и альтернатив академического развития на Украине в период Гражданской войны. Отметим только важнейшие узловые точки. Одна — это 1927 год, полемика вокруг работы Николая Трубецкого «К украинской проблеме» [27], где основатель евразийства и структурной лингвистики фактически будет повторять аргументы Петра Струве о приоритете общерусской «высокой» культуры. Та позиция коллеги Вернадского по кадетской партии была высказана в 1911–1912 годах на страницах «Русской мысли» против Богдана Кистяковского. Но Вернадский в этом смысле оказался гораздо чувствительнее к новым политическим настроениям (и после избрания президентом Украинской академии приостановил членство в кадетской партии), а Струве уже давно и последовательно двигался в иную сторону политического спектра, будучи тогда «либералом справа», по известному выражению его биографа Ричарда Пайпса.

Трубецкой повторял аргументы Струве о том, что украинская культура — это некий ценный и своеобычный локальный народный фундамент единой русской культуры, которая в академической плоскости прекрасно будет выражаться в общероссийской науке. И с этой точки зрения, никакой развитой украинской культуры, украинского научного языка и соответствующего высшего образования не нужно [28]. Все это будет искусственным и нежизнеспособным изобретением. Украинская нота должна пребывать в единой симфонии нового евразийского пространства, наряду с другими — включая более мощную и основную великорусскую, и западнорусскую — белорусскую, решительно противостоя западному (в частности, польскому и католическому) влиянию. Но если Струве писал о перспективах украинства еще гипотетически, в условиях старого порядка, то выступление евразийцев прозвучало полтора десятилетия спустя в абсолютно иной политической обстановке на фоне ускоренной украинизации высшей школы и культурной сферы времен НЭПа [29].

Возражая Трубецкому и защищая права украинской культуры, видный деятель времен Скоропадского министр иностранных дел Дмитрий Иванович Дорошенко, видный историк и до определенного момента последователь Грушевского [30], упомянул фигуру Вернадского и его вклад, наряду с Туган-Барановским, Кистяковским и другими учеными из России, в создание украинской науки:

«Когда же в 1918 г. возникла Украинская Держава, то организатором Украинской академии наук явился член Петербургской академии наук В.И. Вернадский, а в числе первых академиков, равно как и в числе профессоров украинских государственных университетов, мы видим такие имена, как проф. М. Туган-Барановский, проф. Д.И. Багалий, проф. Н.И. Петров, проф. М.Ф. Кащенко, проф. С.П. Тимошенко, проф. Ф.В. Тарановский, проф. В.А. Косинский, проф. В.В. Зеньковский и длинный ряд других профессоров и ученых» [31].

Трубецкой в полемике воспроизводил аргументы оппонента, упоминая, с одной стороны, деятелей российской науки с развитым украинским самосознанием, вроде Александра Потебни или Максима Ковалевского, с другой — таких ученых, как В.И. Вернадский, В.А. Косинский, Ф.В. Тарановский, В.В. Зеньковский, которые во время немецкой оккупации Украины приняли участие в основании Украинской академии наук и тем самым «оптировали за украинскую культуру как за культуру верхнего этажа».

Основоположник евразийства тут же указывает:

«Однако моим утверждениям эти факты нисколько не противоречат: ни та ни другая группа ученых, утверждая свое украинство, в то же время не думала отказываться от своей общерусскости и продолжала творить на поприще общерусской культуры. В частности, на вторую из упомянутых выше групп ученых вообще лучше не ссылаться, так как обстоятельства, при которых они оптировали, были не совсем нормальны.

Оставляя в стороне всю политическую сторону дела и характеристику той обстановки, при которой состоялось основание Украинской академии наук, укажем только на то, что по окончании гражданской войны и по упразднения государственной границы между Украиной и РСФСР акад. В.И. Вернадский переехал в Ленинград, где продолжает быть (как я до революции) активным членом Общерусском (ныне Всесоюзной) академии наук, а проф. Косинский, Тарановский и Зеньковский эмигрировали за границу, где оказались в среде не украинской, а русской эмиграции» [32].

Тем самым реализация проекта украинской науки сводится у Трубецкого, по сути, к незначительному эпизоду кризисных 1917–1918 годов и трактуется как вынужденный ответ ученых на давление политических обстоятельств. Что это было далеко не так, свидетельствуют хотя бы страницы из воспоминаний упоминаемого Трубецким киевского профессора-философа Василия Зеньковского «Пять месяцев у власти». Зеньковский, министр исповеданий в кабинете времен Скоропадского, весьма сдержанно отзывался в этих мемуарах об ограниченной позиции своих коллег по университету, которые недооценили важность и мощь именно украинского фактора. Правда, нужно упомянуть, что оставшийся на русской стороне (притом, что он читал в 1918–1919 годах лекции в Украинском народном университете) Зеньковский эти написанные в начале 1930-х годов мемуары при жизни не опубликовал, и они впервые увидели свет лишь в 1995 году [33].

Сам Дорошенко в основательном двухтомнике «История Украины 1917–1923 гг.» (Ужгород, 1930) в рамках главы об образовательной политике посвящает более десяти страниц деятельности Вернадского по созданию Украинской академии и усилиям Василенко по украинизации вышей школы (включая основание университета в Каменец-Подольском) и оценивает результаты весьма высоко [34].

Следующая вспышка полемики о том, как нужно было и что нужно было делать в переломные месяцы 1918 года, приходится на середину 1930-х годов, когда в Белграде выходит — переизданная недавно в Киеве — книга «Столетие киевского Университета Святого Владимира». Ее автором был Евгений Спекторский, который излагает весьма апологетическую (в политических красках — скорее октябристскую, не черносотенную, но и не кадетскую) картину поведения профессоров Киевского университета того времени. Он там упоминает и Вернадского, притом весьма уважительно:

«В период с марта 1918 года до февраля 1919 года над университетом Св. Владимира висела опасность украинизации. Но ему удалось сохранить свой русский характер. Этим он в значительной степени обязан как академику В.И. Вернадскому, который в качестве председателя Комиссии по делам высшего образования направил энергию украинцев в сторону Украинской академии наук и Украинского университета в Киеве, а также украинских факультетов в Виннице и Каменец-Подольском, так и целому ряду своих питомцев, которые, заняв руководящие места в украинском правительстве и ведомстве народного просвещения, продолжали бережно относится к своей alma mater» [35].

Но в целом «общерусские» установки эссе Спекторского прослеживаются очень хорошо, что не осталось незамеченным украинскими культурными деятелями в эмиграции. В архивных фондах Киева сохранилось письмо, цитируемое современными украинскими авторами, занимающимися биографией Спекторского. В нем Михаил Дмитриевич Антонович (1910–1955), внук выдающегося историка и профессора Университета св. Владимира В.Б. Антоновича, писал своему отцу Дмитрию (в 1918–1919 годах активисту национально ориентированного Украинского научного товарищества), что «вся книжка выдержана в духе Царинного и его мировоззрения» [36]. Известная публицистическая книга А. Царинного «Украинское движение» (Берлин, 1925), приписываемая киевскому историку радикально правой ориентации Андрею Стороженко, была все-таки гораздо более заостренной по выводам и оценкам относительно «мазепинства», чем исторический очерк Спекторского, но характерно ее упоминание в контексте такого на первый взгляд академического сюжета, как недавняя история университета. Тем самым полемика времен Гражданской войной эхом продолжала звучать и в эмиграции 1930-х годов.

В 1935 году в короткой мемуарной заметке о культурном строительстве времени своего пребывания у власти Скоропадский подробно пишет о недавно умершем Грушевском, но не называет имени Вернадского [37]. В представительных лекциях «Украинская культура» (1940, 1947, 1988) Вернадский без оговорок упоминается как украинский ученый, внесший вклад в возрождение философии после десятилетий господства позитивизма, в разделе, который принадлежал перу Дмитрия Чижевского, крупнейшего русско-украинского философа и историка литературы [38]. Чижевский еще в середине 1930-х годов опубликовал на немецком языке в эмигрантском журнале Slavische Rundschau, издававшемся в Праге, интересную статью про натурфилософию Вернадского. Он одним из первых представил в Европе идеи русского естествоиспытателя и натуралиста, уже не только как ученого-биохимика, но и как мыслителя, предлагающего в духе Гегеля оригинальную картину эволюции природы. Опираясь на революцию в атомной физике и изучении радия, Вернадский, как подчеркивает украинский автор, был одним из немногих людей его поколения, кто смог этот новый поворот в естественных науках переосмыслить и в мировоззренческом ключе [39]. Чижевский, который переписывался с Вернадским [40], был среди совсем немногих деятелей, почти одинаково активно проявлявших себя и в украинской, и в российской эмиграции (по-русски он тогда часто печатался под псевдонимом «П. Прокофьев»).

Со второй половины 1920-х годов в литературе российских эмигрантов-интеллектуалов об Украине, нередко выдержанной в мемуарном ключе, не утихает полемическая нота по отношению к тогдашней украинской эмиграции. Это относится и к сочинениям авторитетного публициста и историка Венедикта Мякотина [41], и к весьма глубокой работе бывшего преподавателя Новороссийского университета в Одессе Петра Бицилли [42], и к «геополитическим» газетным очеркам ставшего евразийцем Н.Н. Алексеева [43], и к статьям министра УНР по делам национальных меньшинств и будущего просоветского деятеля и возвращенца Дмитрия Одинца (в «Современных записках») [44]. Уже в 1950-е годы выходят очерк престарелого Николая Лосского [45] и публицистическая книга историка второй волны эмиграции Николай Ульянова «Происхождение украинского сепаратизма» (1966). Политические пертурбации двух мировых войн в середине ХХ века далеко увели мировоззрение российских интеллектуалов от былого украинофильства Федора Корша и Алексея Шахматова. Параллельная жизнь русских и украинских эмигрантских институций и научных организаций также способствовала закреплению шаблона «сепаратизма» не только на политическом, но и на идейно-культурном уровне. Это препятствовало серьезному изучению украинских и прочих «областнических» интересов у Вернадского, вниманию к «чужим» аспектам его биографии.

Позицию самого ученого уже в 1920-е годы хорошо иллюстрирует его письмо дочери Нине, где он подробно высказывается о перспективах и приоритетах украинского развития в связи с будущим России и мировой политики:

«Я смотрю очень тревожно на украино-русские отношения — думаю, что русские совершенно не понимают происшедшего и изменения и возрождения. В нашем прошлом были такие элементы, которые не нашли себе места в современном (и царском) русском строе и ничем сейчас не могут быть уничтожены. Я считаю законными стремления украинцев-самостийников — но думаю, что Украина вполне самостоятельная, учитывая все, не может существовать; ее вхождение в Польшу (хотя бы федерации) приведет к ее поглощению Польшей, ее принадлежность к большому государству — России — ее прямой интерес. Однако в его пределах она должна иметь maximum самостоятельности. Мое различие с украинцами заключается в том, что их якобинско-централистический идеал мне столь же чужд, как и централистический идеал русских. Историю последних веков не вычеркнешь, и Новороссия — да и Слободская Украина и исторически, и этнически не связаны тесно с Киевом. Может быть, выход — штаты. Все зависит от будущего хода истории “Союза советских республик”. Я очень сочувствую твоему участию в украинско-русском кружке… Рад всякой весточке об украино-русских отношениях» [46].

Здесь нужно сказать об одном интересном историографическом парадоксе. В конце советского времени во многом стараниями киевских ученых получилось так, что кадет и политически умеренный деятель Вернадский на момент 1918 года стал признанным «хорошим», правильным сторонником чуть ли не извечной научной дружбы русского и украинского народов. А вполне левый, эсеровски настроенный, почти большевик на момент начала 1920-х годов Михаил Грушевский представлялся как «плохой» и ограниченный (буржуазный) националист, который всячески хотел украинскую науку оторвать от русской и т.д. И в ряде современных украинских работ эта альтернатива: «хороший» Вернадский против «плохого» Грушевского, как ни странно, сохраняется, притом что Грушевский сейчас канонизирован как создатель национального государства [47]. Все-таки очень трудно удержаться от искажения во имя современной политической или институциональной конъюнктуры (или относительно персональной позиции «своего героя») тех очень противоречивых проблем, которые встали тогда, в 1918 году, перед учеными разных взглядов и ориентиров, которые желали реализовать свой научный или организационный потенциал даже в тех крайне неблагоприятных политических обстоятельствах.

Здесь обязательно нужно упомянуть очень нетривиальную и ревизионистскую работу о Вернадском киевского историка Игоря Борисовича Гирича, который много занимался биографией Грушевского (отчасти близок к его оценкам и другой известный киевский историк Сергей Белоконь [48]). В середине 1990-х годов Гирич помещает на страницах инициированного историками из украинской диаспоры сборника в честь видного львовского историка Ярослава Дашкевича большую аргументированную статью о Вернадском [49]. Основываясь главным образом на материалах недавно опубликованного дневника ученого и на собственной комментаторской работе, Гирич показывает, что Вернадский тогда по своим взглядам был гораздо ближе к Спекторскому, чем было принято считать всеми последующими историками. Показывая, что на самом деле Вернадский хотел спасти в первую очередь русскую науку, Гирич как будто поддерживает аргументы Трубецкого против Дорошенко из давней полемики конца 1920-х годов [50].

Собственно, Гирич переворачивает эту позднесоветскую схему «плохой Грушевский, хороший Вернадский» ровно наоборот: хорошим оказывается великий украинский историк Михаил Грушевский, а Вернадский становится «обруселым украинцем», примкнувшим к украинскому научному проекту в силу внешних обстоятельств. Далеко не все комментаторы с Гиричем согласились [51]. Но к заслугам историка нужно отнести то, что, хотя и сильно перегнув палку, он остро и откровенно поставил вопрос идентичности Вернадского, сняв излишний глянец и лоск с украинской «вернадскианы». Другое дело, что вопросом о ценностях и личных ориентирах обсуждение проблемы объективной значимости ученого для эволюции национальной науки, на наш взгляд, далеко не исчерпывается. Но характерно, что и в самые последние годы эти споры о переопределении фигуры Вернадского, границах его мировоззрения и повторном присвоении его наследия продолжаются и не утихают [52].

В связи с вопросом о несовпадении самоистолкования и модусов рецепции можно кратко упомянуть и об украинских сюжетах в творчестве сына Вернадского, Георгия (который, в частности, писал о Богдане Хмельницком в 1940-е годы) [53]. Георгий Вернадский как наследник евразийства был в оценке украинских дел в целом скорее ближе к Трубецкому, чем к позициям своего отца. Однако украинские диаспорные историки, например Наталья Полонская-Василенко [54], жена уже упоминавшегося выше Н.П. Василенко, (в ее обширной книге «Історія України») или Иван Лысяк-Рудницкий [55], уже после 1950-х годов ссылались как раз на Георгия Вернадского, развивая такой взгляд на прошлое Украины, который отвечал скорее позиции Грушевского и его национально ориентированных единомышленников.

Подводя итоги, отметим, что тема «Вернадский, Украина, революция в университете и наследие эмиграции» касается сразу многих аспектов эволюции науки и академической сферы в целом в условиях трансформирующихся имперских и национально-государственных порядков. Здесь должны быть учтены и притязания ученого на создание нового общенаучного мировоззрения, которое позволило бы примирить и отрефлексировать его оригинальную философию, научные открытия и новые социальные процессы первой половины ХХ века. И сама эта попытка синтеза, и ее конкретные исторические воплощения продолжают быть интересными далеко за пределами историко-научных споров и квалификаций.

В работе использованы результаты, полученные в рамках реализации проекта «Отечественные университеты в эпоху революции и Гражданской войны (1917–1922)» Научного фонда НИУ ВШЭ № 12-01-0207.

 

Примечания

1. Сорокина М.Ю. Россия и Украина в научном наследии В.И. Вернадского: исторические судьбы славянства // Научное наследие В.И. Вернадского в контексте глобальных проблем цивилизации. М., 2001. С. 118–131; Анастасьин Д., Вознесенский И. [псевд. Ф.Ф. Перчёнка] Начало трех национальных академий // Там же. Вып. 5. М., 1981. Париж, 1982. С. 165–225.

2. См. его оставшуюся не опубликованной до конца 1980-х годов работу «Украинский вопрос и русское общество», написанную в период Первой мировой войны.

3. См. книгу отца Вернадского с обширной вступительной статьей В.Д. Базилевича и В.А. Короткого: Вернадський І. Витоки. Творча спадщина у контексті історії економічної думки в Україн. Київ, 2009; см. также: Круглашов А. Драма інтелектуала: політичні ідеї Михайла Драгоманова. Чернівці, 2000.

4. См.: Дмитриев А.Н. По ту сторону «университетского вопроса»: правительственная политика и социальная жизнь российской высшей школы (1900–1917 годы) // Университет и город в России (начало ХХ века) / Под ред. Т. Маурер и А. Дмитриева. М., 2009. С. 168–174.

5. Подробнее см.: Дмитриев А.Н. Украинская наука и ее имперские контексты (XIX — начало ХХ века) // Ab Imperio. 2007. № 4. С. 121–172.

6. См.: Вернадский В.И. [Из записок по польскому вопросу, 1916] // Вернадский В.И. Труды по истории наук. М., 2002. С. 180–181; Мазурок О., Пеняк П., Шевера М. Володимир Вернадський про Угорську Русь. Ужгород, 2003.

7. См.: Брейар С. Украина, Россия и кадеты // In memoriam: Исторический сборник памяти Ф.Ф. Перченка / Сост. А.И. Добкин, М.Ю. Сорокина. М.; СПб., 1995. С. 350–361; Брейяр С. Партия кадетов и украинский вопрос (1905–1917) // Исследования по истории Украины и Белоруссии. М., 1995. Вып. I. С. 89–110.

8. См. его пространную рецензию на работы Е.В. Спекторского и Н.Н. Алексеева: Вернадский В.И. Из истории идей // Русская мысль. 1912. № 10.

9. См.: Історія Академії наук України. 1918–1923: Документи і матеріали. Київ, 1993. С. 22–188; Члени-засновники Національної академії наук України: Зб. нарисів / Упоряд. С.В. Кульчицький. Київ, 1998.

10. См.: Василенко М.П. Академик Богдан Александрович Кистяковский // Записки социально-экономического отдела УАН. Київ, 1923. Т. 1; Депенчук Л.П. Богдан Кистяковський. Київ, 1995.

11. См.: Кистяковский Б.А. М.П. Драгоманов. Его политические взгляды, литературная деятельность и жизнь // Политические сочинения М.П. Драгоманова / Ред. И. Гревс, Б. Кистяковского. М., 1908.

12. См.: Ульяновський В.І. Гетьман Павло Скоропадський і справа заснування Української академії наук // Український історичний журнал. 2008. № 6. С. 26–38.

13. См.: Вернадский В.И. Война и прогресс науки // Чего ждет Россия от войны: Сб. ст. Пг., 1915. С. 62–76; Он же. Задачи науки в связи с государственной политикой в России // Русские ведомости. 1917. 22–23 июня (вошли в кн.: Вернадский В.И. Публицистические статьи. М., 1995. С. 199–206, 241–251).

14. См.: Вернадский В.И. Первый год Украинской академии наук // Вернадский В.И. Труды по истории наук. М., 2002. С. 373–374.

15. См. мемуары Спекторского, обнародованные С. Михальченко: Journal of Modern Russian History and Historiography. 2010. Vol. 3. № 1. P. 161–198; Михальченко С., Ткаченко Е. Академическая жизнь Киевского университета св. Владимира в 1917–1918 гг. // Научные ведомости Белгородского государственного университета. Сер.: История. 2008. Вып. 5. № 1 (41). С. 180–186.

16. ALMA MATER. Університет св. Володимира напередодні та в добу української революції: Матеріали, документи, спогади: У 3 кн. / Автори-упорядники: В.А. Короткий, В.І. Ульяновський. Київ, 2000. Кн. 1: Університет св. Володимира між двома революціями. C. 84–86.

17. См. многочисленные публикации: Завальнюк О.М. Українська еліта і творення національної університетської освіти: фундатори і будівничі (1917–1920 рр.) Камянець-Подільский, 2005; Он же. Історія Кам’янець-Подільського державного українського університету в іменах (1918–1921 рр.). Кам’янець-Подільський, 2006.

18. К методологическим размышлениям междисциплинарного порядка принадлежит работа Личкова «Границы познания в естественных науках» (Киев, 1914).

19. Материалы съездов представителей высших школ см.: ALMA MATER. Університет св. Володимира напередодні та в добу української революції. C. 7–49, 531–539; протоколы заседания комиссии: Там же. С. 430–481.

20. См.: Дубровiна Л.А., Онищенко О.С. Дiяльнiсть М.П. Василенка та В.I. Вернадського як фундаторiв Нацiональноi бiблiотеки Украiнськоi держави та створення Тимчасового комiтету Нацiональноi бiблiотеки // Дубровiна Л.А., Онищенко О.С. Iсторiя Нацiональноi бiблiотеки Украiни iменi В.I. Вернадського, 1918–1941. Київ, 1998. С. 9–35.

21. Вернадский В.И. Дневники: 1926–1934. М., 2001. С. 354–355 (запись от 30 ноября 1934 г.). Ср. описание ситуации с иной стороны: Сохань П., Ульяновський В., Кіржаєв С. М.С. Грушевський і Academia. Київ, 1993.

22. См.: Грушевський М. Не пора [1908] // Грушевський М. Твори у 50 т. Львiв, 2005. С. 79.

23. Грушевский был далеко не единственным оппонентом Василенко и Вернадского; первоначальные планы организации Академии остро критиковал и филолог В.Н. Перетц, будущий украинский академик, см.: Робинсон М. Выборы В.Н. Перетца в Украинскую академию наук в 1919 г. // Nel mondo degli Slavi. Incontri e dialoghi tra culture: Studi in onore di Giovanna Brogi Bercoff / A cura di M. Di Salvo, G. Moracci, G. Siedina. Firenze, 2008. С. 513–519.

24. См. о его биографии: Вороненко В.В., Кистерска Л.Д., Матвеева Л.В., Усенко I.Б. Микола Прокопиевич Василенко. Київ, 1991; Из эпистолярного наследия В.И. Вернадского: Письма украинским академикам Н.П. Василенко и А.А. Богомольцу / Сост. С.Н. Киржаев, В.А. Толстов. Київ, 1991; Гирич І. М. Грушевський i М. Василенко (до історії творчих взаємин) // Український археологічний щорічник. 1999. Вип. 3/4 (Т. 6/7). С. 344–355.

25. Эти новации, призванные вытеснить именно русский язык за пределы академического употребления, были негативно встречены Вернадским, Кистяковским и Крымским (также и членами УНТ). См.: Храмов Ю., Руда С., Павленко Ю., Кучмаренко В. Рання історія Академії наук України: 1918–1921. Київ, 1993. С. 130–132. Правда, по специальному решению Общего собрания допускалась в отдельных случаях и публикация на ином языке.

26. См. донесение секретного отдела ГПУ УССР от мая 1928 г.: Даниленко В. Українська інтелігенція і влада: Зведення> секретного відділу ДПУ УСРР 1927–1929 рр. Київ, 2012. С. 353.

27. Евразийский временник. Кн. 5. Париж, 1927. Ответ Трубецкого Дорошенко опубликован: Евразийская хроника. Кн. 5. Вып. Х. Париж, 1928.

28. Делл’Агата Д. Николай Трубецкой и проблема украинского языка // Слово и культура: Сб. памяти Н.И. Толстого. М., 1998. Т. 1. С. 370–384.

29. См.: Савицкий П.Н. Великороссия и Украина в русской культуре // Родное слово (Варшава). 1926. № 8. С. 10–14.

30. См.: Досталь М.Ю. Д.И. Дорошенко в Праге в 20-е годы: (Страница из жизни украинской эмиграции) // Славистика СССР и русского зарубежья 20–40-х годов ХХ века. М., 1992. С. 53–77.

31. Дорошенко Д.И. К украинской проблеме (по поводу статьи кн. Н.С. Трубецкого) // Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык. М., 1995. С. 388.

32. Трубецкой Н.С. Ответ Д.И. Дорошенко // Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык. С. 401–402.

33. См.: Зеньковский В.В. Пять месяцев у власти: Воспоминания / Под ред. М.А. Колерова. М., 2011.

34. См.: Дорошенко Д. Історія України 1917–1923 рр. Т. I–II. Київ, 2002. Т. ІІ: Українська Гетьманська Держава 1918 року. С. 241–252.

35. Спекторский Е.В. Столетие Киевского университета Св. Владимира: 1834–1934. Белград, 1935 [факсимильное переиздание: Київ , 2007]. С. 68.

36. Цит. по: Ульяновский В.І., Короткий В.А., Скиба О.С. Останній ректор університету Святого Володимира Євген Васильович Спекторський: монографія. Київ, 2007. С. 210–211 (письмо от 7 марта 1937 г.).

37. См.: ALMA MATER. Університет св. Володимира напередодні та в добу української революції. C. 368–372 (впервые опубл.: Наша культура. 1936. Кн. 4 (13)).

38. См.: Українська культура: Лекції за редакцією Дмитра Антоновича. Київ, 1993.С. 186.

39. См.: Чижевський Д. Натурфилософия В.I. Вернадського [1935] // Чижевський Д. Філософські твори у чотирьох томах. Київ, 2005. Т. 2. С. 237–243.

40. См.: Янцен В. Неизвестный Чижевский: обзор неопубликованных трудов. СПб.: Издательство Русской Христианской гуманитарной академии, 2008.

41. См. подробнее в 4-й главе диссертации: Иогансон Е.Н. В.А. Мякотин: Историк и политик: Дисс. … канд. ист. наук. М., 1994.

42. Бицилли П.М. Проблема русско-украинских отношений в свете истории. Прага, 1930.

43. Алексеев Н.Н. Украинский вопрос в немецком освещении // Новая Россия (Париж). 1938. № 49. С. 8–9; Он же. Украина в свете германского империализма // Там же. № 58. С. 8–10.

44. Одинец Д.М. Украинский сепаратизм // Современные записки. Т. 60. 1936. С. 369–387; Он же. Из истории украинского сепаратизма // Там же. Т. 68. 1939. С. 369–387.

45. Лосский Н.О. Украинский и белорусский сепаратизм // Грани. 1958. № 39.

46. «За СССР выявляется лик исстрадавшейся России»: Письма В.И. Вернадского детям / Публ. и прим. М.Ю. Сорокиной // Природа. 2004. № 1. С. 69 (письмо от 11 декабря 1923 г.).

47. См.: Cытник К.М., Стойко С.М., Апанович Е.М. В.И. Вернадский: Жизнь и деятельность на Украине. 2-е изд., испр. и доп. Киев, 1988; Ситник К.М., Шмиговська В.В. Володимир Вернадський і Академія. Київ, 2006. С. 131–136 и др.

48. Білокінь С.І.Революція і громадянська війна // Нариси історії української інтелігенції (перша пол. XX ст.). У 3-х кн. Кн. 1. К., 1994. С. 122–129.

49. Гирич I.Б.Мiж росiйськими i українськими берегами. Володимир Вернадський i нацiональне питання (у свiтлi щоденника 1917–1921 рокiв) // Mappa Mundi: Зб. наук. праць на пошану Я. Дашкевича з нагоди його 70-рiччя. Львiв; Київ; Нью-Йорк, 1996. С. 735–756.

50. См. дальнейшее изложение его идей: Гирич І.В. Вернадський i політичне українство // Хроніка 2000. Володимир Вернадський: наукова думка, як планетне явище; листування; щоденники. Вип. 57/58. [Київ, 2003]. C. 743–771. Статья вошла в книгу: Гирич I. Між наукою і політикою: Історіографічні студії про вчених-концептуалістів. Тернопіль, 2012.

51. Ср.: Лучка-Ґай Е. Чи був Володимир Вернадський українським націоналістом // Сучасність. 1997. № 1. С. 89–96; и более нейтральную публикацию: Дражевська Л. Володимир Іванович Вернадський (1863–1945) // 125 років київської української академічної традиції. 1861–1986 / Ред. М. Антонович. Нью-Йорк, 1993.

52. См.: Брюховецький В.С.Еволюція української ідеї в системi поглядiв В.I. Вернадського // Наукові записки. Національний університет «Києво-Могилянська академія». 1999. Т. 9. Спеціальний випуск: У 2 ч. Ч. 1. С. 4–9; Даниленко В.М.Володимир Вернадський про українсько-російські взаємини // Україна дипломатична: Науковий щорічник. Вип. 5. Київ, 2005. С. 605–616.

53. См. подобнее: Гыйдел Э. Об «украинофильстве» Георгия Вернадского, или Вариация на тему национальных и государственных лояльностей // AbImperio. 2006. № 4. С. 329–346.

54. См. ее воспоминания о Владимире Вернадском: Полонська-Василенко Н. Академік Вернадський (Спогади) / Н. Полонська-Василенко // Хроніка. 2004. № 57–58. С. 496–509.

55. Лисяк-Рудницький I. Iсторичнi есе. Київ, 1994. Т. 1. С. 91; Т. 2. С. 293 (соответственно, в очерках «Польско-украинские отношения» и «Новый Переяслав»).