Архипелаг недоверия

От редакции: Предисловие Глеба Павловского к книге Ивана Крастева «Управление недоверием» (Серия «Тетрадки Gefter.ru». М.: Европа, 2014).

1. «Эта книга о демократии», вот первые слова автора — и нам их довольно, чтобы почти потерять интерес. Но для Ивана Крастева демократия — в опыте работы с реальностью. В России нет мест проработки опыта, и, не распознав собственных действий, мы огульно недоверчивы ко всему. Поэтому трактат о демократии недоверия для нас актуален.

Недоверие сопровождало нашу политику с первых дней, и только росло. Редкие всплески доверия всегда были частными исключениями. Уже продвижение Ельцина в президенты строилось на управлении страхами избирателя. Процедуры еще соблюдали, но лишь как технику переноса недоверия — с президента на его врагов. Иные иконы доверия потемнели и были забыты, как Григорий Явлинский, Борис Немцов или генерал Лебедь. Но каждого из былых идолов провожали столь яростным спазмом отречения, что недоверие в конце концов вошло нам в кровь.

2. Не отстояв идеал демократизации через европеизацию, Запад третий раз за сто лет после 1914-го проигрывает свою универсальную ставку. Иван Крастев никак не отграничивает упадка публичной политики в Европе от постсоветского Евровостока, который чаще рассматривают обособленно. Размывание западного ядра евровосточной периферией объединено сюжетом общей драматургии — уже не рост прогрессивных сил. Не бунт левых «детей» против меритократических «отцов», а мятежи разобщенных граждан. Прощальный отказ горожанина, теряющего электоральную власть, от демократии участия.

Антиэлитный призрак вечно бродил в демократиях, как закваска будущего. Но современный популизм не сродни мятежам 1968 года. Он не ищет утопий, требуя профинансировать ускользающий быт. Популизм движений XXI века взывает к потребительским правам, пытаясь воскресить докризисный образ жизни.

3. Центральная мысль Крастева — истощение способности демократии осваивать свой же домен, семью европейских обществ. Внешне на месте система выборов, работают политические институты. Однако все пошло чуть-чуть не так, как ждали. (Чудная метафора автора о избирателях, которые проголосуют однажды незаполненными бюллетенями, грозит сбыться в России.) И вот это «чуть-чуть не так» однажды оборачивается, к примеру, падением Украины.

Украинская революция началась с ярких знакомых сцен городского мятежа против коррумпированной автократии. Где такого не бывало? Сербия, Тунис, Таиланд. Но развертывание бунта в революцию привело к потере демократического пафоса. Завладев победой Евромайдана, старая элита спустила революцию с лестницы и, вытолкав на Восток, заклеймила «терроризмом». Не доверяя украинским избирателям Востока и Юга, Киев присвоил монополию триумфатора. (Тут Киев и Кремль мыслят одинаково, оба избирателю не доверяют.)

Украинская революция стала первой революцией недоверия. Именем «небесной сотни» развоплотили реальную страну. При помощи Москвы потеряли Крым; Одесса, как Беслан, дала новый топоним немыслимому; в кровяном пятне Новороссии размокли границы. Буржуазная толерантная Украина приобщается к сонму теней Югославии.

4. Крастева тревожит падение готовности демократий к самопознанию, ведь демократы управляли словом и побуждением к выбору. Но голоса глохнут, а обесцвеченные выборы выливаются в яркие уличные мятежи. «Оккупаи» стали мейнстримом: Оккупай Уолл-стрит, Оккупай Таксим, Оккупай Майдан. Но в отличие от 60–80-х, каждый Оккупай отстаивает лишь самое себя. «Оккупай» Болотной выступил в защиту столичного стиля, политически его не уточнив. Этот консерватизм протеста был тут же подмечен властью — и обращен ею против «либералов с айфонами в норковых шубах».

Крастев говорит об упадке культуры компромисса. Избиратель уходит из институтов — демократическая система его теряет. Рост символической враждебности к элитам и мигрантам — лишь симптом. Гражданин развернул герилью против воображаемых меньшинств, посягающих на его привычки. Он воюет против них виртуально, а социальные сети осыпают его «лайками», иллюзией большинства — которого он не обнаружит, когда выйдет на площадь.

5. Крастев отметает болтовню о сетевой демократии: развитие социальных сетей не привело к росту прозрачности и контроля. Подачки недоверчивым, вроде российских видеокамер на избирательных участках, — фальш-окна, которые никуда не ведут. Зато граждане заняты сбором и передачей гигабайтов никому ненужных данных, а социальные сети гудят. Всюду сетевые инициативы: одни охраняют рыбок, другие — права рыбаков, третий спасает червячка от тех и этих — мощное гражданское общество — сетевая Monitory Democracy!

Но по Крастеву, процесс демократии бесповоротно ушел на территорию недоверия. Сеть предлагает изумительные видовые туры для каждого, презирающего элиты. Цифровые устройства позволят наблюдать за функционером хоть круглосуточно — чем это принципиально отличается от браслета на Навальном? Как доказал Сноуден, в конце концов, все данные стекаются в один кабинет. Зато недоверчивая демократия сработала на отрицательный кадровый отбор: сильные характеры не идут в политику, это поднадзорное занятие. В результате, у Европы нет хватки. Нет лидеров, способных выдвигать решения, например по той же Украине.

Демократический субъект Европы выбрал право на отказ. Он уходит из реальной политики, чтобы далее заглядывать в нее сквозь смартфон.

6. Меритократии знали сюжет, ведущий из прошлого в будущее, — новым демократиям недостает глубины, чтоб отнестись к своему будущему всерьез.

Став беспамятной, публичная политика очень изобретательна в техниках недоверия. Расцвет конспирологий вместо критики, инфографика вместо драмы убеждений. Крастев видит беду не в институтах, а в крахе доверия масс к меритократии элит. Он рисует мир, где элиты отгорожены от избирателя экраном «сетевой демократии». А тем временем, как показала и трагедия Украины, коррупция элит при злорадной конспирологии масс ведет средний класс в ловушку.

Отсюда гипотеза Ивана Крастева: поскольку демократия без доверия невозможна, мейнстрим недоверия ознаменует паломничество Запада на Восток — его конвергенцию с нынешней Россией.

7. Россия воздвигла архипелаг недоверия, который с трудом сдерживает Путин. Местные элиты едва увертываются от масс, переадресуя их злость меньшинствам — воображаемым «бандеровцам», «либералам», «пятой колонне». Мишени все волшебней, а реальные угрозы ближе; страх и ненависть всех ко всем все тотальней. Желая уберечь Европу от нашей судьбы, автор предупреждает, что управлять недоверием — не выход для демократий.

Сегодня недоверчивая Россия отрекается от мира, с которым едина и нераздельна (изолироваться значило бы для нас просто распасться). Но отречение смещает ориентиры, и Крастев рекомендует всем нам свериться, если не поздно. Иначе демократия станет анахронизмом прежде, чем будет отменена.