Крестьянский мир миров

Казарезов Владимир. Крестьяне в произведениях русских писателей / В.В. Казарезов. – М.: Достоинство, 2012 – 416 с., ил.

Человек противоречив. Когда я увидел в «Литературной газете» исполненный позитива анонс книги «Крестьяне в произведениях русских писателей», меня охватили самые противоречивые эмоции. Я сам всегда мечтал написать такую книгу, но, отдавая себе отчет в масштабности и сложности задачи, пока только дерзнул накропать разве что пару статеек и, зная себя, мог бы так и продолжать всю жизнь носиться с этой мечтой при той же продуктивности. И вот книга создана. Радоваться? Казалось бы, какие сомнения?

Сомнения были связаны с фигурой ее создателя. В.В. Казарезов в свое время опубликовал книжку «О Петре Аркадьевиче Столыпине» [1]. Это было время, когда многие труженики гуманитарного цеха старательно открещивались от марксизма-ленинизма, и панегирики Столыпину и его крестьянской реформе были отличным способом осуществления данного тактического маневра. Лениниану сменяла «столыпиниана» [2]. В набиравшем силу потоке литературы брошюра Казарезова выделялась яркой, прочувствованной риторикой: автор как бы стремился заразить читателя своими убеждениями. Но с такими убеждениями — чтобы не сказать «предубеждениями» — нельзя писать о крестьянах-общинниках, а тем более о том, что писали о них глубокие мыслители с самыми разными убеждениями/предубеждениями. Надежда на то, что Владимир Васильевич пересмотрел свои либеральные позиции — все-таки почти четверть века прошло — опрокидывается его статьей к 150-летнему юбилею крестьянской реформы Александра II, написанной превосходно, но все с тех же восторженно-либеральных позиций [3].

Листая прекрасно изданный том «Крестьяне…», убеждаюсь: сомневался не напрасно. И снова крайне противоречивое ощущение. С одной стороны, передо мной отличный образец того, как не надо писать такую книгу. С другой стороны, совершенно не хочется писать в качестве рецензии что-то едко-саркастические. Напротив, хочется сказать автору огромное спасибо. Он с большим трудолюбием составил этот сборник очерков о тех аспектах творчества сорока писателей-соотечественников, которые так или иначе связаны с писательским чувством гражданского долга: жить в России, называться писателем (что, как известно, в России — больше, чем писатель) и ничего не писать о крестьянах — это как-то неправильно, даже в двадцатом веке, не говоря о девятнадцатом. Поэтому книга полезна в любом случае. Она информативна и замечательно иллюстрирована.

Но самое главное, книга содержит либеральный подход к проблеме анализа крестьянства, что называется, в химически чистом виде. Она способна помочь самым закоснелым в своих теоретических убеждениях либералам, не утратившим, однако, благородную способность к сомнению, увидеть, что данный подход не годится при анализе этой сферы общественных отношений. Уже само оглавление книги подает отчетливый сигнал о той истине, которую далеко не все сегодня готовы понять и принять: научный коммунизм (в отечественном варианте — «марксизм-ленинизм») и «научный антикоммунизм» (отечественное воплощение теории рыночного либерализма) — суть две стороны одной медали, две разновидности теории прогресса. Так, глава I содержит сведения о том, что 17 российских литераторов писали о крестьянах в эпоху с конца XVIII века и до большевистского путча 1917 года, а глава II — что советские писатели писали о колхозниках. Такое мышление с жестким водоразделом — «до» и «после» захвата большевиками власти — характерно было и для советской историографии, и для западной антикоммунистической советологии. Прекрасный знаток истории аграрных отношений в России в ХХ веке английский историк-социолог Т. Шанин подчеркивал, что «неслучаен быстрый переход многих русских обществоведов из ярых марксо-прогрессистов в не менее завзятые рынко-прогрессисты», объясняя это без всякого сарказма не только оппортунизмом, но схожестью стержня мышления, близостью «с интуитивными предпочтениями сильных мира сего» [4].

Вот и В.В. Казарезов совершенно явно позиционирует себя как антисоветчик и антиколхозник, а читаешь очерки из части I «Крестьян…» — и полное ощущение, что у тебя в руках добрая старая советская хрестоматия по родной литературе, где все ясно, все по полочкам: крестьяне — соль земли, воплощение христианской нравственности; помещик — циничный эксплуататор, паразит, кровопийца — в общем, классовый враг. Возьмем всего лишь пару фраз из вводного слова А. Арцибашева к книге Казарезова: «А сколь едко высмеивал помещиков Николай Гоголь! Роман “Мертвые души” — не что иное, как приговор крепостничеству. Провинциальная Россия тонула во лжи, деспотизме, ханжестве» (с. 4). Самое интересное, что эта маленькая цитата из вводного слова, сплошь состоящего из таких вот банальностей, вполне адекватно, почти как код ДНК, отражает главное содержание первой главы «Крестьян…». Читаешь очерки, составившие главу, — и такое впечатление, что Владимир Казарезов как раз оглашает «приговор крепостничеству», оглашает долго и монотонно, выводя из материалов многотомного «дела» незамысловатую черно-белую картину мира: крестьяне — высоконравственные вечные страдальцы; помещики — бесчеловечные кровососы.

Мы прекрасно помним, что в советском историческом официозе именно такой взгляд на вещи лежал в основе представления о том, что после 1861 года, наряду с прежними (феодальными) формами эксплуатации крестьян, стали постепенно набирать силу новые, монетарные ее формы, которые принято было отождествлять с капиталистическими и от которых, как и от пережитков крепостничества, их освободили Великий Октябрь и коллективизация. Альтернативная мифология, как убеждаемся, уютно покоится на том же фундаменте. Только после 1861 года эволюция свободы в обществе была связана с укреплением чувства собственника и хозяина на земле. И эта «естественная» эволюция была «искусственно» и весьма жестко прервана — сперва большевистским переворотом с последующей национализацией земли, а затем сталинской коллективизацией как реинкарнацией крепостного права.

Но фундамент «поплывет», и стены таких красивых идеологических построек пойдут трещинами, если принимать во внимание то, что пытливый и беспокойный ум обнаруживает при анализе взаимоотношений в крестьянской деревне, включая и такой их аспект, как отношения «крестьянин — помещик». В произведениях русских писателей второй половины XIX — начала ХХ века содержится столько откровений на этот счет, что впору утверждать: были созданы основы особой общественной науки — науки о крестьянах и крестьянских обществах, т.е. таких странах, в которых крестьяне составляют большинство населения. Во второй половине ХХ века эта наука была доведена до известной степени совершенства американскими и английскими историками-социологами посредством невероятного сочетания материалов собственных эмпирических и полевых исследований, писательских наблюдений и широких академических обобщений. В русскоязычное гуманитарное пространство эти Peasant Studies в течение последних двух с лишним десятилетий входят под названием «Крестьяноведение» — с легкой руки А.В. Гордона.

В хвалебной рецензии на «Крестьян…» в «Сельской жизни» В.В. Казарезов позиционируется как «известный российский писатель-фермеровед» (выделено мной. — В.Б.), автор романа «Фермер» в двух томах, написавший, оказывается, еще много чего [5]. В связи с этим словом, которым рецензент запечатлел его писательское амплуа, вспоминается выступление Т. Шанина на втором заседании теоретического семинара «Современные концепции аграрного развития», в котором он убежденно доказывал, что крестьяноведение должно существовать как особая область гуманитарного знания. Говоря о том, как много противников такой постановки вопроса, английский историк-крестьяновед так моделировал аргументацию этих противников: «Ведь есть же в каждом обществе кухарки, но никто не собирается создавать “кухарковедение” — истории, социологии, экономики вполне достаточно, чтобы составить адекватное представление о них. Такого подхода придерживались и придерживаются и марксисты, и антимарксисты, и маргиналисты, и сторонники неоклассической экономики» [6]. И это совершенно справедливо в отношении «фермероведения».

Но вернемся к тому, «сколь едко высмеивал помещиков Николай Гоголь». Жаль, что ничего другого в гоголевской поэме писатель-фермеровед не увидел (с. 58–66). Ученые-крестьяноведы стремятся к дотошному анализу всей сложности, многообразия и функциональности тех бесчисленных взаимосвязей — внутриобщинных, межобщинных, «крестьяне — помещик», «община — внешний мир» (город, столица, царь и т.д.), — в которых только и возможно ухватить умом и душой жизнь крестьянина, ее простые и сокровенные смыслы. И, отталкиваясь от этого анализа, осуществляют синтез ряда общих закономерностей существования и эволюции крестьянских обществ. Когда, например, у великолепного знатока фундаментальной литературы по обществоведению и блестящего мастера полевых исследований в странах Юго-Восточной Азии Дж. Скотта читаешь, что крестьяне и помещики — не столько классовые враги, сколько участники сложного и интересного симбиоза, а затем в произведениях русских писателей обнаруживаешь, что такой симбиоз функционировал и эволюционировал в отечественной истории, взволнованно ощущаешь какой-то момент истины.

Мне кажется, с Гоголем и его «Мертвыми душами» было примерно то же, что с Карлом Каутским, который по заданию своей партии принялся за монографию «Аграрный вопрос» и первоначально, разумеется, писал ее с позиций ортодоксального марксизма. Но затем материал потащил его дальше, взрывая эти позиции, и он как настоящий ученый пошел за материалом [7]. Так Гоголь в первом томе веселится, высмеивая помещиков (что в свое время очень устраивало составителей советских школьных учебников литературы, а сегодня вполне устраивает фермероведов). Но, будучи большим писателем, он все лучше видит, что одним смехом тут не отделаешься, что реальность обязывает и к каким-то другим важным вещам.

Даже в хрестоматийном первом томе (а наши хрестоматии всегда упирали на карикатурность образов помещиков) та же Коробочка предстает не только «дубинноголовой», но и хозяйственной. В отличие от прекраснодушного Манилова или окончательно спятившего Плюшкина, она прекрасно помнит всех своих умерших крестьян без всяких приказчиков или учетных книг. Таков же и Собакевич, нахваливавший покупателю свои мертвые души — причем каждого в отдельности и с большим знанием дела. Несколькими мастерскими штрихами Гоголь обозначает достаток, даже некоторую зажиточность крестьян в деревнях этих хозяев. Симпатии писателя на стороне Коробочки, когда он умозрительно сравнивает ее с представительницей того же сословия, «недосягаемо огражденной стенами аристократического дома с благовонными чугунными лестницами, сияющей медью, красным деревом и коврами, зевающей за недочитанной книгой в ожидании остроумно-светского визита, где ей предстанет поле блеснуть и высказать вытверженные мысли, мысли, занимающие по законам моды целую неделю город, мысли не о том, что делается в ее доме и в ее поместьях, запутанных и расстроенных, благодаря незнанию хозяйственного дела, а о том, какой политический переворот готовится во Франции, какое направление принял модный католицизм».

По первому тому Казарезов ограничивается краткой передачей того, что советский/российский школьник должен знать по программе о «моральном уродстве» помещиков. Я еще со школьной скамьи помню, как наша учительница литературы, категоричная и напористая в своих суждениях, вызвала большое смущение в классе, сообщив, что автор сжег второй том. Хоть многие (включая меня) и первый-то толком не читали, но было понятно, что нечто, вышедшее из-под пера гения, пошло в печку. Было обидно. Учительница успокоила: не жалейте, исписался, у него там даже образы приличных помещиков выведены, и подлец-Чичиков чуть ли не встает на путь исправления — а такого «не может быть, потому что не может быть никогда». Сходным образом препарирует литературный материал и Казарезов. Поскольку в первом томе о крестьянах почти ничего нет, он обращается ко второму и видит там то, что хочет видеть: Гоголь тоже жалел угнетенное крестьянство; проскакивают там, правда, и какие-то позитивные черты некоторых помещиков, которые «при всей их наивности вызывают сочувствие и по крайней мере не производят впечатления идиотов. Другое дело помещик Кошкаров…» (с. 61) — и т.д., и т.п.

Можно там увидеть и другое. Очевидно, с натуры писан тот дикий контраст, который составляют два соседних имения — Костанжогло и Хлобуева: у первого отличное знание дела, высокоэффективное полукапиталистическое хозяйство; у второго крестьяне бедствуют, да и сами помещики практически голодают, находясь в глубоком унынии. Не сводятся к общему знаменателю и двое братьев Платоновых — Платон и Василий. Первый — почти аналог Манилова; второй — хозяйственник, не Костанжогло, конечно, но хозяйство и крестьяне в порядке. То есть верна народная пословица: «Каков поп — таков и приход».

Исполнен драматического напряжения образ молодого помещика Тентетникова. Получив хорошее образование, он имеет все, чтобы успешно двинуться по карьерной лестнице столичного чиновника, включая протекцию дяди, действительного статского советника. Но принимает решение вернуться в поместье: «У меня есть другая служба: триста душ крестьян, имение в расстройстве, управляющий — дурак… Если я позабочусь о сохранении, сбережении и улучшении участи вверенных мне людей и представлю государству триста исправнейших, трезвых, работящих подданных — чем моя служба будет хуже службы какого-нибудь начальника отделения, Леницына?» Радушно встреченный крестьянами, он рьяно принимается за дело. Но скоро выясняется, что дела-то он не знает: «И видел он, что нужней было тонкостей юридических и философских книг простое познание человека; и видел он, что в нем чего-то недостает, а чего — бог весть. И случилось обстоятельство, так часто случающееся: ни мужик не узнал барина, ни барин мужика; и мужик стал дурной стороной, и барин дурной стороной». А далее у Гоголя есть прямое указание на то, что крестьяне стали практиковать в отношении Тентетникова то, что почти полутора веками позже будет описано в крестьяноведческой литературе как «оружие слабых»: скрытые повседневные формы сопротивления, неуловимые для неосведомленного наблюдателя [8]. И от всего этого молодой барин впадает в глубочайшую депрессию.

После Гоголя русские писатели создавали целые миры, по которым очень увлекательно бродить в поисках ответов на острые вопросы прошлого и современности — тут я вполне согласен с В.В. Казарезовым и, повторюсь, благодарен ему за эту книгу. Она познавательна, она создает повод для того, чтобы вести этот разговор (который я этой краткой рецензией сумел только лишь начать), она провоцирует на десятки «почему». Почему, например, на ее страницах не нашлось место для Златовратского, Эртеля, Лескова, Чехова?.. И это притом что без доброй половины героев очерков уважаемого Владимира Васильевича такая книга вполне могла бы обойтись, поскольку они писали и не о крестьянах вовсе, а о чем-то о своем…

Литература

Гимн крестьянству // Сельская жизнь. 2011. 14 февраля.

Казарезов В.В. О Петре Аркадьевиче Столыпине. М.: Агропромиздат, 1991. 96 с.

Казарезов В.В. Разрыв цепи // Литературная газета. 2011. № 6-7 (6311). C. 3.

Кондрашин В.В., Слепнев И.Н. К 80-летию со дня рождения Андрея Матвеевича Анфимова // Отечественная история. 1998. № 3. С. 206–208.

Люкшин Д.И. Вторая русская смута: крестьянское измерение. М.: АИРО, 2006. 144 с.

Скотт Дж. Оружие слабых: обыденные формы сопротивления крестьян [1989] // Крестьяноведение. Теория. История. Современность. Ежегодник. 1996. М.: Аспект Пресс, 1996. С. 26–59.

Современные концепции аграрного развития. Теоретический семинар // Отечественная история. 1993. № 2. С. 3–28.

Шанин Т. Революция как момент истины. Россия 1905–1907 гг. — 1917–1922 гг. М.: Весь мир, 1997. 560 с.

Scott J.C. Weapons of the Weak: Everyday Forms of Peasant Resistance. New Haven: Yale University Press, 1985. XXII, 389 p., 10 p. illus.

Shanin T., Alavi H. Peasants and Capitalism: Karl Kautsky on “The Agrarian Question” // Shanin T. Defining Peasants. Oxford: Basin Blackwell Ltd, 1990. P. 251–279.

Примечания

1. Казарезов. 1991.

2. См.: Кондрашин. 1998. Казанский историк Д.И. Люкшин использовал даже такое хлесткое словцо, как «столыпинофилия». Люкшин. 2006. С. 34.

3. Казарезов. 2011.

4. Шанин. 1997. С. 17. Те историки, обществоведы, кому не менее интересными представляются интуитивные предпочтения «слабых мира сего», в России с середины 1990-х годов имеют возможность, кроме прочего, группироваться вокруг периодического научного издания «Крестьяноведение».

5. Гимн крестьянству. 2012.

6. Современные концепции аграрного развития. 1993. С. 25.

7. Shanin, Alavi. 1990.

8. Scott. 1985; Скотт. 1989.