Днепропетровск. Там, где начинается Украина

Война гораздо легче попадает в новости, чем сохранившийся мир. Насилие интересует современных комментаторов больше, чем спокойствие. А полюбившийся стереотип так приятно защищать вопреки новой реальности! Поэтому в самых разнообразных описаниях войны на Донбассе столь часто отзывается старая басня о «двух Украинах»: пророссийской (то бишь, попросту русской) и прозападной (то бишь, националистической, «бендеровской»). Отождествляя «весь юго-восток» (или, как стало модно повторять за Путиным: «Новороссию») с Донецкой и Луганской областями, удобнее не замечать соседней области, Днепропетровской, где почему-то не идут боевые действия, не провозглашены «народные республики», нет «добровольцев из Чечни». Комфортно не видеть того, что сегодня центр Днепропетровска буквально укутан в национальные флаги Украины. Но мое эссе вряд ли будет комфортным. Я попытаюсь порассуждать, а почему так произошло? Почему сегодня Днепропетровск столь отличен от Донецка? Какова природа той динамики политических процессов и общественных настроений, которую было практически невозможно предвидеть всего несколько месяцев назад, во время «Евромайдана»? И как эти изменения соотносятся с историей города, задуманного Екатериной IIв качестве южной столицы Российской империи.

Потемкинский город

Екатеринослав — своеобразный венец «греческого проекта» конца XVIII века — должен был стать символом необратимого приближения империи к Константинополю. Смерть Екатерины II и ее фаворита — Григория Потемкина — поставила крест на уже утвержденных планах города с университетом, музыкальной академией и домами «во вкусе римских и греческих зданий». Екатеринослав оказался, пожалуй, самой грандиозной потемкинской деревней. Непостроенная столица открыла перечень столичных возможностей в истории города. К концу XIX века из провинциального прозябания его вырвала стремительная индустриализация. «Новые Афины» превратились в «южный Манчестер», один из центров железорудной промышленности империи. На крупнейшем из заводов, Брянском, работал Григорий Иванович Петровский, член большевистской партии, успевший за свою жизнь побывать и депутатом Государственной думы, и главой правительства Советской Украины. При жизни императрицы Екатерины основанный ею город стал Екатеринославом, при жизни большевика Петровского, в 1926 году, город его рабочей юности стал Днепропетровском.

Днепропетровску история Екатеринослава была не особо нужна. Преображенский собор, заложенный Екатериной, превратили в музей атеизма, правда, сохранив его внешний вид. Другим сакральным объектам повезло меньше, поскольку их перевоплощение предполагало изменение внешнего облика, часто до неузнаваемости. Построенная в 1911 году мечеть стала детской спортивной школой (до сих пор на здании нет никакой информации о его предыдущей жизни). Успенский собор превратили в городскую больницу № 10, Новую военную церковь — в спортивный зал Строительного института. Лютеранская кирха стала архивом, хоральная синагога — клубом швейной фабрики, римско-католический костел — сначала мастерской по прирезке стекла, потом областным управлением спортивных лотерей.

Кладбищам Днепропетровска повезло еще меньше. Город не сохранил ни православного, ни еврейского, ни татарского, ни караимского, ни старообрядческого дореволюционных кладбищ. Большинство из них превратили в парки. Парк Калинина устроили сразу на двух уровнях уничтоженных захоронений: старого Фабричного кладбища, ликвидированного еще в 1930-е, и немецко-итальянского времен оккупации 1941–1943 годов. На месте самого старого и красивого городского кладбища в 1936 году построили стадион. Отсутствия старых кладбищ степной Днепропетровск, похоже, не чувствует и не переживает. Как будто подсказывая: прошлое — это то, от чего желательно избавиться.

«Закрытый» город-труженик

«Золотой век» Днепропетровска — застойные годы, когда в Кремле сидел «свой» Леонид Брежнев и в ходу были шутки про три периода русской истории: допетровский, петровский и днепропетровский. Сам город был закрыт для иностранцев из-за ракетного производства на заводе «Южмаш». Многими днепропетровцами закрытость воспринималась как избранность, гарантия несколько лучшего продуктового обеспечения и проявление прямых отношений с Москвой (в советское время Киев как столицу здесь не воспринимали). Миллионный южный город с мощной технической интеллигенцией мог бы претендовать на неофициальное звание «столицы застоя». И практически никому не мешали ни многочисленные заводы в черте города; ни то, что футбольные матчи в еврокубках местный «Днепр» (кстати, чемпион СССР в 1983 и 1988 годах) должен был играть не дома, а в «открытом» Кривом Роге; ни то, что в психиатрической больнице в загородной Игрени существовало специальное отделение для «лечения» политических заключенных.

Открытость города и распад СССР означали для Днепропетровска стремительную демодернизацию, вплоть до утраты статуса города-миллионера. Некоторое время казалось, что потерю столицы в лице Москвы удастся компенсировать взятием местной элитой Киева. Бывший директор «Южмаша» Леонид Кучма, будучи президентом Украины, открыл в Днепропетровске метро (проект, имеющий больше символическое, чем транспортное значение) и запустил из Киева скоростной «Столичный экспресс». Однако поступь провинциализации, проявляющуюся в исчезновении книжных магазинов в центре или оттоке кадров из местного университета, эти потемкинские инъекции скрыть не могли. Настоящим символом эволюции города стала гостиница «Парус» — недостроенный и брошенный в конце 1980-х небоскреб на берегу Днепра, выкрашенный к нулевым годам в цвета крупнейшего в Украине и днепропетровского по происхождению «Приватбанка».

Недостроенная гостиница «Парус»

Площадь Героев Майдана и улица Брежнева

После распада Советского Союза в Днепропетровске фактически не было переименований или сноса советских памятников. В 1990-е советско-невыразительные названия получили станции метро («Коммунаровская», «Заводская», «Металлургов»). В 2003 году парковая улица Новая превратилась в улицу Щербицкого (последний руководитель Советской Украины вырос и начинал партийную карьеру на Днепропетровщине). А в 2012 году отдаленный от центра проезд стал улицей Брежнева. Оба эти (подчеркну: не слишком бросающиеся в глаза в городе с подчеркнуто советско-пролетарской топонимией) переименования как будто подыгрывали теплым, благодушным и в целом безобидным воспоминаниям многих горожан о застойных годах. Удобство брежневской мифологии состояло в ее идеологической неопределенности. Образ «брежневского города» не содержал потенциала для политической мобилизации. Это был локальный пример описанной Сергеем Ушакиным вторичной утилизации узнаваемых советских символических конструкций в условиях отсутствия знаков, способных адекватно отразить постсоветскую ситуацию и постсоветский опыт.

Барельефы Брежнева и Щербицкого на комплексе к юбилею Днепропетровской области, открытом в 2012 году

Где в образе «столицы застоя» украинский элемент? Лучшей иллюстрацией может быть локальная коммеморация писателя Олеся Гончара. Улица его имени появилась в Днепропетровске одновременно с улицей Щербицкого. Окончивший Днепропетровский университет (который сегодня носит его имя) украинский классик советской литературы оказался идеальным воплощением «советского», которое не отрицает украинского, но держит его в четких рамках культурной иерархии (где приоритет «естественным образом» за русским языком и русской литературой). Гончар был выходцем из бедной семьи, прошел Великую Отечественную, проявил себя виртуозным конформистом, став и лауреатом Сталинской премии, и одним из главных персонажей постсоветской школьной программы украинской литературы. В 1968 году усыпанный партийными наградами председатель Союза писателей Украины Гончар опубликовал роман «Собор» — историю попытки сноса локальным партийным функционером старинного собора, пресеченной патриотичными и истинно советскими рабочими и комсомольцами. В главном отрицательном герое романа узнал себя первый секретарь Днепропетровского обкома. Соцреалистический текст приобрел политическое звучание, стал для многих культовой книгой и даже был переведен на русский для всесоюзного самиздата. Серьезных последствий лично для Гончара эта история не имела (хотя роман до 1989 года не переиздавали).

Мемориальная доска Владимира Щербицкого на здании обладминистрации, открытая при президенте Кучме

Утвержденная в 2001 году городская символика идеально отразила описанную выше амбивалентность. Основой герба Днепропетровска стала эмблема казаческого поселения на месте современного города (т.е. символ национальный, но и не совсем чуждый советской исторической наррации). Щит герба при этом обрамлен лентами — далее цитата из официального описания: «слева вверху сине-желтый — цвета Государственного флага Украины, а справа вверху — красно-лазоревый — цвета Государственного флага УССР» (!). А официальной датой рождения города остался 1776 год, год рапорта на имя князя Потемкина о выборе места для строительства (эта дата была произвольна выбрана в 1976 году из-за своего удивительного совпадения с 70-летием Брежнева).

И вот именно в этом городе 22 февраля 2014 года после многочасовых усилий был снесен памятник Ленину. Площадь Ленина была переименована в площадь Героев Майдана (это решение было окончательно утверждено горсоветом 25 мая 2014 года). А на недостроенном «Парусе» был нарисован огромный трезубец.

Там, где недавно стоял Ленин

Новая «Западная Украина»?

От традиционно осторожной и привыкшей находить модус сотрудничества с любой властью политической родины Кучмы, Тигипко и Юлии Тимошенко, в ситуации эскалации конфликта в Украине, было логично ожидать привычной прагматично-выжидательной позиции. Она и была такой во время киевского «Евромайдана». В конце января этого года назначенная Виктором Януковичем местная власть жестоко разогнала проукраинскую демонстрацию у Днепропетровской облгосадминистрации. Казалось, все идет по плану.

Но российская политика в Крыму, воздержание Украины от военного ответа и последовавшая аннексия полуострова окончательно прорвали общественную пассивность «города-труженика». За считанные дни украинские флаги начали массово появляться на балконах жилых домов, офисах бизнес-структур, автомобилях… Днепропетровцы как будто захотели слаженно сказать: «Мы не “соотечественники” Путина!», «Наше русскоязычие не нуждается в защите!» Эту потребность быстро и решительно поддержала новая областная власть во главе с назначенным губернатором миллиардером и руководителем группы «Приват» Игорем Коломойским. А после интервенции на Донбассе, которая переросла в полноценные военные действия, подчеркнутая «украинскость» Днепропетровска стала ярчайшим контрастом Донецку и Луганску. Вскоре начали шутить о «присоединении Украины к Днепропетровской области» и писать аналитические тексты о том, что «восток Украины» уменьшился до Донбасса.

Неожиданная «патриотизация» Днепропетровска стала результатом сплетения разнообразных, отчасти ситуативных факторов. Среди наиболее важных из них:

— решительная позиция активного проукраинского меньшинства (оно еще до назначения Коломойского защитило здание обладминистрации от штурма, который в Донецке прошел без малейшего сопротивления);

— относительная слабость локальных проросийских сил, которые быстро утратили какой бы то ни было публичный вес, а часто — и возможность находиться в городе на Днепре;

— позиция бизнес-группы «Приват» и умение ее менеджеров работать в кризисной ситуации. В отличие от элит донецких, которые изначально затеяли игру в «нейтралитет» и переговоры с «народными республиками», днепропетровские элиты из «Привата» сразу же заняли однозначно проукраинскую позицию и приложили максимум усилий для установления контроля над силовыми структурами.

Лидер группы «Приват» Игорь Коломойский, чье личное состояние «Форбс» оценил в 2,4 миллиарда долларов, в одном из интервью признал: «Конечно, Днепропетровск не был такой огневой точкой, как Донецк или Луганск» (http://lb.ua/news/2014/05/16/266620_igor_kolomoyskiy_ne_day_bog.html). Последние, в отличие от Днепра, на протяжении всей постсоветской истории Украины были вотчиной бизнеса, отождествляемого с Партией регионов и президентом Януковичем. Стремительное нарушение привычного статус-кво, бегство «своего» президента из Киева создали ситуацию восприятия, в которой под угрозой оказались не только мифы о том, что «Донбасс кормит страну», а последняя его при этом «не слышит» и хочет «поставить на колени», но и привычный образ жизни и ведения бизнеса. Если для Днепропетровска Еврореволюция была, среди прочего, еще и не без злорадства ожидаемым упадком «донецких», то для многих на Донбассе она стала синонимом разлома казавшегося нерушимым порядка, ожидания репрессий и унижений, страха перед непонятным будущем. Для поддержания этих настроений важнейшую роль сыграли географический и информационный факторы: пограничность Донбасса (у Днепропетровской области границы с Россией нет), телевизионная картинка (украинская — в Днепре; российская — в Донецке и Луганске).

Трамваи на центральном проспекте Карла Маркса

А группа «Приват» тонко и своевременно уловила запрос города на украинское самоопределение. Сравнивая Днепропетровск с Донецком, заместитель главы Днепропетровской ОГА Борис Филатов назвал шаги, которые днепропетровская власть предприняла в первую очередь, в отличие от власти донецкой:

— открыто заняла проукраинскую позицию,

— объединила вокруг себя политически активных граждан,

— вступила в политический диалог с оппонентами,

— всеми силами укрепляла силовую вертикаль (http://www.ostro.org/general/politics/articles/446664/).

По данным уже упомянутого «Форбса», Коломойский ежемесячно тратиток. 10 миллионов долларов на зарплату 3000 бойцов добровольческих отрядов и обеспечение их всем необходимым. Его заместитель Геннадий Корбан пояснил мотивацию бизнес-группы «осознанием того, что мы можем потерять страну, жизнь, семьи, благополучие; причем благополучие на последнем месте» (http://m.forbes.ru/article.php?id=258279). Конкуренты и критики «Привата» предпочитают говорить о прагматичном расчете в действиях команды Коломойского и полученных ими экономических преференциях (мол, каждая третья гривна, которую Нацбанк выделил для поддержки ликвидности украинской банковской системы, достается «Приватбанку», а большую часть подрядов на поставки топлива для армии получила подконтрольная «Привату» «Укртатнафта»: http://glavcom.ua/news/211842.html).

В любом случае, аргумент о «прагматизме» не нивелирует феномен изобретенной «украинскости» Днепропетровска. Это не «Приват» ее придумал. Но «Приват» помог превратить ее в новое измерение локального патриотизма. Днепропетровск, называвший себя «не первым, но и не вторым городом Украины», «брежневской столицей», «еврейской столицей Украины», теперь отыскал себя как «самый патриотичный украинский город». Повсеместная национальная символика в городе сегодня — это и проявление упомянутого локального патриотизма, и местная мода, и бизнес-расчет (на улицах продают уже не только флаги, но и разнообразные сладости и другие сувениры в сине-желтых цветах), и демонстрация чувства безопасности среди «своих». Геннадий Корбан сравнил днепропетровскую моду на украинскую символику с ощущениями от первого секса (http://gazeta.ua/articles/events-journal/_vzyav-avtomat-i-kazhu-anu-suki-stavajte-do-stinki-doki-vi-nabivayete-kisheni-tam-lyudi-ginut/564393), один скептичный блогер написал об «эрзаце патриотизма, предпочитающего сложным решениям и работе энергичное нанесение краски».

Независимо от эстетических оценок, очевидно, что Киев сегодня вынужден считаться и с настроениями Днепропетровска, и с весом его политико-экономических элит. Вынуждена считаться и Москва. Недаром Коломойский был удостоен чести быть дважды упомянутым президентом Путиным на его большой пресс-конференции. Допускаю, что причиной этих упоминаний (как и дальнейших пропагандистских упражнений российского ТВ) стали не столько оскорбительные высказывания Коломойского в адрес российского президента, сколько понимание обоими, что «тот, кто контролирует Днепропетровск, контролирует весь восток» (http://lb.ua/news/2014/05/16/266620_igor_kolomoyskiy_ne_day_bog.html). Таким образом, речь идет о ключевом городе региона, население и элиты которого решительно сказали: «Мы никакая не Новороссия!» И это при том, что именно Днепропетровск непродолжительное время носил имя «Новороссийск» (когда Павел І лишил Екатеринослав имени нелюбимой матери, Екатерины ІІ).

Как мифологизировать Днепр?

Зимой 2011–2012 годов я просил своих днепропетровских друзей и коллег подобрать эпитет для родного города. Получилась вот такая картина: город-труженик; город без мифа и горячей воды; большой город в степи; город иммигрантов и потребителей; город практичных людей; большой город для работы; город с плохими библиотеками и благодарной аудиторией, но не креативной средой; город, где ничего никогда не происходит и не произойдет; город на Большой Реке; дыра, которая рождает отличных людей, которые уезжают и становятся кем-то. Днепропетровск предстал в этих описаниях самодостаточным, негуманитарным, искусственным, нелюбопытным к другим, желающим жить в новом и без истории, пограничным, фасадным, открытым для въезда и выезда, эклектичным, прерывистым, никаким.

Днепропетровск казался нам тогда городом с ускользающей самоидентификацией. Городом, которому не нужны маркеры. Городом, в официальной символике которого мирно сосуществуют имперские, советские и украинские символы, для того чтобы делать друга друга еще более незаметными, безопасными и ненужными. Городом, которому очень подходит его труднопроизносимое на любом из иностранных языков имя.

Несколько месяцев назад ситуация ощутимо изменилась. Когда я задал тот же вопрос об эпитетах одному из наиболее критично настроеных коллег, то в ответ услышал, что сегодня Днепропетровск — это там, где начинается Украина.