Война и мир

«Война» и «мир» ― эти два слова соединены не только прихотью большого русского писателя. Они сами смысл экзистенционального существования России: вечно бояться войны и вечно к ней же стремиться. Причем лично в моей жизни этот экзистенциализм проявился самым парадоксальным образом. Так, в детстве я страшно гордился тем, что родился в уникальной стране, принципиально стоящей за мир во всем мире, а потом по распределению после института попал работать на военный завод. Не потому что это был мой выбор, а потому что на мир из моей профессии (радиотехника) в это время никто не работал.

При этом с годами выяснилось, что борьба за мир сопряжена со многими непрекращающимися военными действиями. Мое поколение пережило вторжение в Чехословакию, войну (тоже со вторжением) в Афганистане, гражданскую войну в Чечне. Следующему поколению досталось вторжение в Грузию, вторжение в Украину, аннексия Крыма. И никого никогда не удивляло, что у столичного метро по праздникам постоянно стоят как бы отслужившие свое десантники. Одни — безногие, другие вполне себе здоровые, но — неприкаянные. В маскировочных куртках и штанах, будто только что из «зеленки», они собирают деньги песнями про походы, атаки, раны, ночную побудку, сигнальные огни… Тут же другая группа активистов ведет сбор пожертвований для беженцев — как бы безмолвных жертв героизма первой группы.

Как же мы умудрились столько воевать, желая всем мира и смеясь над идеями мирового господства?

Тем, кто не слеп, ответ давно известен. Кто сказал, что «желая»? Кто сказал, что «смеясь»? Почти весь ХХ век мы прожили с мечтой о мировом господстве, заложенной в нас коммунистической доктриной. Только оформленной не вульгарно по-немецки, а в виде пророчества о неизбежной гибели всех иных, кроме коммунистической, политических систем.

«Прекрасный мир» в представлении коммунистических вождей был одной большой времянкой, которую и сломать-то не грех, чтобы объединить всех под единым кремлевским руководством. С этой мыслью каждый день просыпался Ленин в 19-м году, то там, то здесь обнаруживая симптомы мировой революции. С этой мыслью Тухачевский предпринимал захлебнувшуюся атаку на Варшаву в 20-м. Троцкий хотел омыть сапоги в Индийском океане. И даже потом, когда мировая революция совершенно явным образом отказалась происходить, правители Кремля считали это всего лишь отложенной ситуацией.

Да, они готовы были в дальнейшем торговать с капиталистическим Западом и заимствовать его технологии, пользоваться их кредитами и гуманитарной помощью, но вели себя с партнерами как с потенциальными покойниками. Которых допустимо обманывать ради их собственного спокойствия и спокойствия столпившихся у постели родственников.

«Мы стоим за дело мира, мы готовимся к войне!» — охарактеризовал эту ситуацию поэт Александр Галич в семидесятых.

Вторая мировая, как по предсказанному, сильно раскачала «времянку» общежития наций. И по итогам ее почти полмира — СССР, страны Варшавского договора, Китай — окрасилось на политических картах в красный цвет коммунизма. Но, как ни странно, полная победа при этом не приблизилась, а наоборот отодвинулась. Запад сгруппировался и преодолел многие разъедавшие его социальные и политические противоречия. По мнению писателя (в прошлом разведчика) Виктора Суворова, с 1945 года по самый конец коммунистической системы ее вождей преследовало глубокое разочарование в магической силе пророчества Ленина-Сталина-Маркса. Что, впрочем, не мешало им по инерции продолжать готовиться к Армагеддону в будущем — исключительно в силу укоренившегося убеждения, что политические системы коммунизма и капитализма антагонистичны, как отрицательная и положительная валентности, и когда-нибудь накоротко замкнутся во взаимном и глобальном уничтожении.

В 1962 году на Кубе, буквально на заднем дворе Америки, СССР тайно разместил ядерные ракеты, что ознаменовало начало Карибского кризиса. История этого конфликта и то, как его преодолевали, нам хорошо известно. Но в данном случае интересно подчеркнуть стратегическую мотивацию советского генералитета. Чего они добивались?

По-видимому, того, чтобы обеспечить преимущество в неумолимо приближающемся противостоянии, но так же и обезопасить свою политическую систему от модернизации извне. И ракеты были нужны на Кубе, чтобы, прежде всего, обеспечить минимальное время подлета к крупным промышленным центрам Америки и, таким образом, создать условия для того, чтобы убить в них миллионы людей.

Стоит ли жалеть, что обозначенные цели достигнуты не были? Расчет, за которым стояли целые институты и аналитические группы аппарата ЦК, оказался в корне неверным. Осознанная миром угроза необратимых последствий императивно заменила советскую военную «стратегию навязанного конфликта» на международную «стратегию взаимных уступок». И в результате через несколько ходов действительно произошла модернизация советской политической системы. Она завершилась распадом СССР и Варшавского договора, уходом России из Европы, а теперь и из Грузии и основной части Украины.

Главное же, что все выводы, сделанные на основе теории социального превосходства, исторической предопределенности и изначального какого-то национального мессианства, оказались так же патово ошибочны, как и выводы идеологов Третьего Рейха. Хотя в СССР, а позже в России никогда не приветствовалась такая аналогия. Многие искренне и до сих полагают, что существует огромная дистанция между этими системами. Ведь, повторим, немецкий нацизм был наказан в войне и осужден в Нюрнберге, а СССР-Россия всегда «боролись за мир», да и в том же Нюрнберге были судьей.

Нас же, однако, все это не должно отвлекать от реликтового излучения, исходящего от сошедшей с исторической сцены политической системы и проникающего в систему «модернизованную». Во что в конечном итоге преобразовались русское мессианство и тяга играть глобальную главенствующую роль? Как это остаточное мироощущение сказывается на принятии политических решений?

На первый взгляд никак, и доктрина завоеваний полностью изжита. На Валдайском форуме в Сочи Путин недвусмысленно заявил: «Россия не требует себе какого-либо особого, исключительного места в мире. Уважая интересы других, мы просто хотим, чтобы наши интересы учитывали и нашу позицию также уважали». Вернее, заявил он это как раз двусмысленно. Потому что из дальнейшего вытекало, что «наши интересы» по-прежнему далеко выходят за пределы государственных границ. А вскоре гости форума и вообще убедились, что в глазах современного российского вождя (который, по выражению замглавы администрации президента Вячеслава Володина, равен России) политико-административное деление, международные нормы и договоренности с ведущими странами Запада поглощает некая условная тайга. А в тайге «медведь ни у кого разрешения спрашивать не будет и тайги своей он никому не отдаст».

Соотечественниками же эта, вызвавшая бурные аплодисменты метафора была понята еще более радикально. По мнению Бориса Межуева («Известия»), в речи президента нашли отражение геополитические идеи Цымбурского, который, как известно, выделял Россию в обособленный Остров, который омывает враждебный океан иных цивилизаций. Адепты этой идеологии в месте «стыка культур» провидят резкое возрастание «череды острых конфликтов» и не успокоятся, пока эти конфликты не прогремят.

Александр Дугин выразил радость и надежду, что «эпоха колебаний и попыток договориться с врагом завершилась и мы выходим на прямую линию конфронтации с Западом и американской гегемонией, с чем мы уже давно и самым прямым образом воюем».

Академик Академии геополитических проблем, генерал-полковник в отставке Леонид Ивашов с одной стороны опроверг то, что Россия хочет в аннексированном у Украины Крыму разместить ядерное оружие. Но с другой стороны заявил, что ракеты «Искандер» там явно не помешают из-за позиции Турции. «Чтобы, если понадобится, применить их по скоплениям боевых кораблей альянса». Жаль, что уважаемый академик не сообщил, какую реакцию альянса он пророчит после того.

Мне могут возразить, что «записной идеолог», «не вполне вменяемый философ» и «академик на пенсии» не являются идеологическим авангардом режима. Однако правда также и в том, что другого авангарда России мы не видим в последние дни.