Похвала деструктивной социальности

Развитие общественной дискуссии разворачивается в самом нежелательном направлении.

Вначале за ситуативностью писаний консервативных публицистов не видно новых откровений. Но собрание их текстов, взятое вместе, намечает впечатляющую задачу — поиск новой социальности и возделывание человека будущего. А через сумбур колонок о величии неизменяемых ценностей и утробной радости по поводу спасительной российской самобытности проступает идеал этически несвободного общества.

В целом, законодатели консервативных смыслов проповедуют культурный релятивизм и коллективные права общества. Новые коллективные права (хотя они, скорее, обязанности, ибо пренебрежение ими чревато отлучением от большинства) — гибрид советского культа всегда правого большинства и «консервативного» отвращения к меньшинству как глубоко порочному и греховному. Основные концепты не новы, но весьма гибки — самобытность, особая цивилизация, традиционные ценности, русское сознание.

Ирония русской исключительности в том, что, несмотря на вроде бы неоспоримость уникальной традиции, воспетой публицистикой XIX века и еще ранее открытой величественной сказкой о Третьем Риме, игра в особый путь приятна многим странам. В 90-е годы прошлого века азиатские лидеры попробовали сконструировать «азиатские ценности» и с их помошью обосновать лояльность как высшую политическую ценность, выдумать социальную гармонию, отрицающую политический плюрализм и подотчетность высокого начальства гражданам, и попытку представить бюрократические структуры как локомотив экономики. В августе 1990-го группа стран приняла Каирскую декларацию, которая исторически обосновала культурную необходимость телесных наказаний, подчиненное положения женщин в семье и запрет на перехода мусульман в иные религии.

Искуственная патриотичность — способ возделывания несвободного общества.

Письмена консерваторов тонко вплетают идею «патриотичности» в интеллектуальные игрища с русской исключительностью. Тема действительно неисчерпаемая в силу своей произвольности.

Под подозрение попадают действия, мотивированные рациональностью, и убеждения, пугающие своим неприятием политической гомогенности. Исполинский замысел патриотов-консерваторов — восстановить «сакральный образ Родины», основанный на территориальной замкнутости, замурованности от иноземных влияний, отгороженности национального рынка от внешнего мира. Еще одна ключевая особенность — отказ в праве человека совмещать больше чем одну идентичность. Тем более если эта идентичность не санкционирована свыше.

Патриотичность как шахта, из которой можно добывать любые псевдоидеалы. Может ли быть патриотом человек, который ставит права человека выше права государства на насилие и произвольное правоприменение? Может ли быть патриотом человек, который ставит ценность свободной экономической конкуренции выше ценностей экономического национализма и протекционизма? Может ли государство разрушать общественное благо, а не создавать его? Ответ на эти вопросы в этически несвободном обществе должен быть отрицательным по умолчанию — ведь в противном случае россиянин отторгает большинство и тем самым бросает вызов той самой целостности.

Так уж сложилось, что показная приверженность патриотическим ценностям всегда вне подозрений. Даже если она лишь прикрывает материальный интерес и извлечение ренты. В подобном положении дел нет ничего нового. Всего один пример из недавнего прошлого: красные директора-государственники немало потрудились над тем, чтобы молодая рыночная экономика истекала кровью, но их патриотизм под вопрос не ставился, пусть и воспевали его только соловьи ржавого пояса. Сейчас же не только узкий круг ретроградов a la Проханов, но и самые разные люди, видят в отказе от протекционизма, разрушении государствоцентричности как исключительной сферы лояльности непатриотичную позицию. Или, что еще важнее, определяют сознательный отказ от сакрализации территории как «национал-предательство», говоря медленно приживляющимся новоязом.

Выбор между «патриотизмом» и индивидуализмом чреват трагедией.

Вопрос стоит остро: гражданам все чаще приходится делать публичный выбор между «патриотически-самобытным» коллективизмом и якобы деструктивным индивидуализмом — выбор чреватый трагедией в античном смысле слова.

«Трагедия» заключается не в каких-то физиологических ужасах, а в неосуществимости личности. Ведь любой выбор, определенный как правильный исключительно в индивидуальной системе этических координат, должен быть отвергнут. Русская социальность, понимаемая как этическая безальтернативность, санкционирует не возможности индивидуального выбора, а глубинную приверженность монополизированным и навязанным этическим стандартам. Отсюда же следует необходимость нести полную ответственность за чужой выбор, как нам недавно напомнил премьер-министр.

Проблема в том, что этическое общество на основе безальтернативной солидарности никак не складывается. Парадоксальным образом отсюда рождается и будущая гражданская безответственность как норма. И более того, раз за разом подчиняясь навязанным стандартам (по принуждению ли, или по внутренней самоуспокоенности), человек размывает собственную самость, теряет самого себя. Независимые же критики по-прежнему слагают колонки о важности патриотизма, священном статусе неких имманентных ценностей, присущих исключительно данной территории.

Произвольные ценности неизбежно ведут к произволу в их применении.

С ценностями России повезло. Благо радость познания прошлого дает неисчерпаемый источник политического воображения и патриотических чувств.

Скептический наблюдатель склонен подозревать, что добыча ценностей из прошлого происходит на основе ситуативно выбранных тем и сгруппирована вокруг пустотелых культурных форм. Поэтому оформление новой социальности и ценностей пригодно не для общества в целом, а для тех групп, которые способны подчинить эти формы своим потребностям.

Но если государство открыто заявляет претензию на продвижение определенных ценностей, оно делает тем самым онтологический выбор. Проблема может быть в самих ценностях, если они носят откровенно бесчеловечный характер или если они отражают интересы только одной из многочисленных общественных групп. Но еще более опасна сама глубинная установка — что государство является механизмом принуждения к утвержденному наверху набору ценностей. Принуждение к разделению ценностей слишком часто оборачивается насилием, выворачиванием этих ценностей наизнанку и их эрозией.

Оппозиция подхватывает повестку этического лоялизма.

Странным образом нынешняя оппозиция обнаруживает себя как имитационная. Она, похоже, готова подхватить и продолжить повестку этического лоялизма, пусть и прикрываясь риторическим изобличением ее нынешнего варианта.

Неслучайно Михаил Хородковский определяет нацию как социальную общность, где «гармонизируются интересы отдельной личности и общества в целом» на основе единых культурных и политических ценностей. Перед нами глубоко консервативная программа, в которой гомогенность и целостность доминируют над индивидуальностями и группами социальных акторов с разнонаправленными интересами. В содержательном плане «ценности» могут быть иными чем самобытная консервативность развитого путинизма, но выстраивание жесткого консенсуса по поводу этих ценностей только загоняет вглубь имеющиеся в обществе противоречия и несовместимые социальные практики.

Оппозиция в целом и МБХ в частности создают иллюзию, что можно достичь общественного согласия на основе ценностей, которые члены общества обязаны разделять. Но ведь социальный опыт различных субгрупп и макрогрупп по определению неоднороден. Построить гомогенность для всех в одной ценностной рамке, навязать эту рамку всем и каждому получится только с помощью принуждения. В этом, как мне представляется, Ходорковкий слишком близко подходит к опасной черте медведевской формулы о необходимости максимальной консолидации власти, российских элит и общества, описывающей отказ общества от отстаивания собственных идеалов ради удовлетворения интересов власти, отождествленной с государством.

Триумф имитационных институтов закрепляет социальную деградацию.

По любопытному стечению обстоятельств комментаторы, растолковывающие потаенную природу либеральных институтов и демократических процедур Запада, не успели заметить, что импортозамещение институтов в России произошло само по себе, без их услужливой помощи. А возникшие институты способны взращивать вполне аутентичные ценности и стандарты поведения.

Парламент не согласовывает интересы и не ведет дискуссии; Общественная палата все чаще уклоняется от посредничества между гражданским обществом и властью; организованная наука генерирует и нормализует плагиат; высокопоставленные бюрократы хранят ими же сотворенную традиционную мораль; писатели не разменивают свой талант на развлечение публики, а уберегают сокровища советской цивилизации для неиспорченного лихими девяностыми поколения; a mass media оттачивают мастерство ненависти и прославляют геополитические баталии.

Институты имитационны не в том смысле, что они пытаются представить себя как более демократические, являсь на самом деле частью автократического режима, и не в том смысле, что они являются декорацией, симулякром. Тут логика иная. Функции этих своеобычных институтов не соответствуют ни рациональной миссии, ни функциям их структурных аналогов вне страны. Их деятельность направлена на эрозию реального социального опыта, на радикальное сужение приемлемых стандартов (как в человеческих, так и уголовных рамках) поведения, на разрушение способности человека самостоятельно придавать смысл своим действиям, на изменение концептуального аппарата этого пока еще свободного человека.

Нормальной, неизувеченной социальности на таком фундаменте не возникнет.