От лингвистики к политике: языки и международное право. О работе Александра Дюшена “Ideologies across Nations”

Известно, что в современном международном праве существует острая проблема, связанная с языковыми меньшинствами. Ранее этот вопрос мог быть лишь одной из тем международного права безотносительно к его отдельным отраслям, сегодня же он становится центральной проблемой. Недавний опрос, демократичность которого, разумеется, можно обсуждать с не упоминаемых нами сейчас сторон, был проведен в Крыму, чтобы присоединить его к территории России. Главным аргументом стало доминирование на данной территории русского языка по сравнению с украинским. Как известно, в идеологии современного каталонского национализма языковой вопрос также оказался ключевым. В целом, если лингвистика и политика, по сути, представляют собой две разные сферы, то может случаться и так, что вторая поглощает часть первой.

Почему это возможно? Работа Александра Дюшена “Ideologies across Nations. The Construction of Linguistic Minorities at the United Nations” (Mouton de Gruyter, 2008) дает на это ряд ответов. Автор далек от того, чтобы наблюдать, инвентаризировать или классифицировать конкретные ситуации; он предлагает выявить общую парадигму, которая привела к этому феномену, и настаивает на переходе к другим способам мышления, чтобы избежать его негативных последствий.

Выжидательная политика, применяемая международным публичным правом при рассмотрении вопроса о языковых меньшинствах, возникла в процессе строительства и относительно недавней консолидации национальных государств. Исследуя ее происхождение, можно сделать вывод, что национальный вопрос исторически уступил первенство вопросу о государстве. Подписание Версальского договора (1919) красноречиво об этом свидетельствовало. Подписавшие договор вывели общую формулу:

Государство = Нация = Язык (p. 24).

Она должна была оставаться неизменной. Но Третий рейх, безусловно, добавил в нее расизм, и мы могли бы однажды задуматься о взаимосвязи фашизма и языкового расизма. При этом существование последнего хорошо известно лингвистам, но его крах не изменил первую часть равенства, которая остается по-прежнему актуальной. В приведенной схеме языковые меньшинства априори рассматривались в качестве националистов и сепаратистов, представляющих серьезную опасность. Поскольку само их существование, как правило, вызывалось тем, что победитель или группа победителей в ходе войны или напряженных переговоров меняла границы государств, неуступчивость и претензии этих меньшинств ставили под угрозу проведение границ. «Территория» является важнейшим признаком рассматриваемого в данный момент нами государства — более значимым, чем «население» и «суверенитет». Защита языковых меньшинств и языка, отличного от официального языка страны, приводит к дестабилизации государства. Поскольку международные организации, и прежде всего ООН, были специально задуманы для защиты суверенитета государств (p. 85), очевидно, что отношение ООН к языковым меньшинствам в целом невероятно осторожное. Так, например, в ходе подготовки Всеобщей декларации прав человека (1948) проблема меньшинств не рассматривалась вообще, несмотря на несколько поступивших предложений (p. 123). Ставился вопрос относительно прав личности, но не прав общности. Однако, по существу, носителем языка является общность. В процессе подготовки текста выяснилось, насколько этот вопрос волнует участников. Они посчитали, что решение проблемы в силу ее остроты и сложности не может быть «универсальным», о чем свидетельствует Решение С от 8 сентября 1948 года (p. 130).

Два последующих решения повлияли на первоначально выжидательную политику. Первым из них является статья 27 Международного пакта о гражданских и политических правах (1966). Эта статья признает за языковыми меньшинствами в пределах полномочий право иметь свою культуру и говорить на своем языке. Государства активно сопротивлялись ее принятию, что автор и показывает в своем детальном и хорошо аргументированном исследовании. Многие из них хотели, чтобы понятие меньшинства вообще не упоминалось или хотя бы не объяснялось в тексте.

Франция, например, предпочла, чтобы понятие «национальное меньшинство» фигурировало лишь один раз без прилагательного, разделяющего население на группы на уровне ниже «национального». Таким образом, с точки зрения Франции, необходимо было тщательно избегать любых отсылок к религии, этнической принадлежности и, в особенности, к языку. Мы понимаем, зная французский правовой контекст, смысл подобного отказа. Юридическое признание существования языковых меньшинств есть, в конечном счете, переход к защите многоязычия. Официально признанное французское одноязычие (монолингвизм) строго исключает это. В окончательном варианте текста, впрочем, содержится упоминание меньшинств, вопреки предложению Франции, которая уклонилась в этом вопросе от соблюдения положений Пакта (p. 233).

Югославия — страна, которая позже раскололась частично на лингвистической почве, — также оказывала давление, чтобы текст не был утвержден или, по крайней мере, был сокращен. В результате этих закулисных игр само понятие «меньшинство» так и не было определено. Вторым инструментом подрыва политики выжидания стала Декларация прав лиц, принадлежащих к национальным или этническим, религиозным и языковым меньшинствам (1993), принятая Генеральной Ассамблеей Организации Объединенных Наций. Она не была юридически обязательной к исполнению и получила лишь статус общего принципа, без присвоения субъективного или коллективного права человеку или группе лиц, изъясняющихся на языке меньшинства.

Тем не менее, как отмечал автор, недоверие к вопросу о языковых меньшинствах остается в Организации Объединенных Наций сравнительно устойчивым. Столь же велика и трудность его «универсализации». Вопрос о самом языке оставлен в правовом поле только в рамках «статуса меньшинств». С этой точки зрения политика поглотила лингвистику. Без сомнения, это самая большая победа в жизни национального государства: если языковое меньшинство желает защитить или пропагандировать свой язык за пределами признанной за ним территории, оно имеет только одну стратегическую возможность — развивать национализм. Хорошо если вышеупомянутое меньшинство не планирует обязательно идти дальше… по крайней мере, изначально. Существует эссенциалистская парадигма, что и цементирует «сообщество говорящих на данном языке». Согласно ей, язык — не что иное, как один из параметров государственности.

Исходя из данного протокола и дискуссий, которые шли в ООН и хранятся в архивах, автор приходит к выводу, что социолингвистика должна поменять свою исследовательскую парадигму: изучение языков в социально-экономическом аспекте не должно приводить к вводам о заведомой ущербности малых языков. Может быть, и впрямь, современные государства уже не следует мыслить как всеобъемлющие, единые организмы, а лишь как институты. Они, разумеется, все еще важны, но больше не направлены на то, чтобы контролировать всё и вся, назначать «место» языкам мира или восстанавливать их политический вес по лекалам XIX и XX веков. Возможно, пришло также время воспринимать государство не в качестве монополиста или инстанции окончательного контроля над языком. По-видимому, к тому все и движется: лингвист, описывающий языки, как это сделал в данном случае автор книги (прежде всего, через описание их социальных функций), все-таки не является хозяином их судьбы, так же как Дарвин не был в состоянии контролировать ход эволюции…

В конце этой книги читателя информируют, в частности, о малоизвестных закулисных дискуссиях, сопутствовавших созданию Всеобщей декларации 1948 года. Ее статьи до сих пор лежат в основе нашего понимания основополагающих прав и свобод. Читателю также приоткрываются скрытые цели органов власти, определявшие название и дух книги: медленная эволюция международного права в сторону признания прав меньшинств и, наконец, занявшее чрезвычайно длительное время признание необходимости защиты языков в эпоху, когда процесс уничтожения большинства из них начинается на наших глазах.

Если защита биоразнообразия является еще менее эффективной, даже учитывая ее жизненную важность для будущего человечества, и требуется время, только чтобы, помимо прочего, была признана ее легитимность, то что тогда можно сказать о защите этносферы (то есть о духовном богатстве мира) в наше время, когда экономический рост, материализм и глобализация застилают многим глаза?

Духовное все же необходимо для жизни не менее его материальных воплощений…

В книге предложено сменить парадигму — и выстроить мост между лингвистикой, политикой и правом. В целом, автор преследует одну цель — показать, что сама по себе лингвистика бессильна без коллективной воли, цель которой — хранить важнейшее для всех: находящееся за пределами мнимых преимуществ технократического мышления.

Источник: Sens public