Филантрокапитализм: история любви к себе

Почему сверхбогатые активисты высмеивают своих критиков, вместо того чтобы прислушаться к ним?

В 1961 году, спустя два с половиной года после прихода к власти Фидель Кастро выступил перед кубинской артистической и культурной элитой со знаменитой речью, ныне известной как «Обращение к интеллектуалам». «Каковы права революционных и нереволюционных писателей и художников?» — вопрошал он. Затем, отвечая на свой же вопрос и уделив особое внимание нереволюционным писателям, он объявил: «Интеллектуалам, которые не революционны по-настоящему, должно быть позволено находить место для работы и творчества в рамках Революции». Но даже у этой свободы нашлись ограничения. «В рамках Революции, — прогремел Кастро, — сгодится все, против Революции — ничего… никаких прав».

Билл Гейтс несильно отличается по темпераменту, да и политически от Фиделя Кастро. Однажды он охарактеризовал тех, кто берется оспаривать нынешние законы об интеллектуальной собственности (особенно те, что обеспечивают патенты на программное обеспечение), как «коммунистов современного типа». Чуть только дело доходит до тех, кто критикует философию, лежащую в основе деятельности принадлежащего ему и его жене Мелинде фонда, Гейтс демонстрирует тот же стальной моралистический дуализм, что и Кастро, настойчиво утверждая, что несогласные с ним недостойны того, чтобы к ним прислушивались.

Возьмем, к примеру, его нападки на Дамбизу Мойо, замбийского экономиста, опубликовавшую в 2009 году книгу Dead Aid — обвинительное заключение о том, что «помощь в целях развития Африки» приносила больше вреда, чем пользы. Когда в мае 2013 года его спросили во время австралийского телешоу Q&A о ее книге, Гейтс ответил, что Мойо «многого не знает о помощи и о том, что создает помощь» Африке. Это было резкое заявление, но Гейтс, как-никак, имел на него полное право. Однако он на этом не остановился. «Она критикует помощь, — прибавил он. — Но таких людей — горстка, поскольку с моральной точки зрения сложно занимать такую позицию, беря в расчет то, какими были возможности помощи. Если вы оцениваете их объективно, вы ни за что не сравните помощь с формированием зависимости. Когда не умирают дети — это не зависимость. Когда они не настолько больны, что не могут пойти в школу, и им хватает еды, чтобы их мозг получил все нужное, — это не зависимость. Утверждать обратное — зло, а подобные книги потворствуют злу» — суждение, которое в своем собственном контексте ничуть не менее тоталитарно, чем слова Кастро.

Как говорят военные, «на войне враг получает голос». На деле критиков помощи — великое множество по всему политическому спектру. Имена критиков варьируются от таких деятелей, как Уолден Белло, Сьюзан Джордж и Джонатан Гленни из числа левых антиглобалистов, до сторонников свободного рынка в духе Хайека, вроде той же Мойо и Уильяма Истерли. Признает это Гейтс или нет, но у тех, кто подобно ему верит, что «помощь в целях развития» в ее нынешнем виде уже многого добилась и принесет в дальнейшем массу дивидендов, назревают проблемы: ее критиков слишком много и слишком часто они в силах обеспечить себе необычайно большую аудиторию. Лучше всего тогда уж над ними насмехаться! Вместе с революцией — что угодно, против революции — ничего.

***

Все мы когда-либо в жизни принимали желаемое за действительное. А для активиста-мультимиллиардера, будь то Гейтс, или Джордж Сорос, или Чарльз и Дэвид Кох, соблазнов куда больше, чем у тех, кто никогда не мог бы основать влиятельных институтов, воплощающих в жизнь их мечты. Гейтс, Сорос и Кохи — те самые, кого Мэтью Бишоп и Майкл Грин в своей книге 2009 года «Филантрокапитализм: как пожертвование может спасти мир» (Philanthrocapitalism: How Giving Can Save the World) описывали как «гиперагентов»: «индивидов, которые могут делать то, для чего в ряде случаев потребовалось бы общественное движение». И это их, «гиперагентов», добавляют Бишоп и Грин, richesse oblige (богатство обязывает) — оно и только оно «движущая сила филантрокапитализма».

Однако богатство не только «обязывает», но и вынуждает к обязанностям. Один из крайне неловких моментов, связанных с Биллом Гейтсом, — читать в Интернете панегирики ему от тех организаций, чье институциональное существование во многом зависимо от его финансовых милостей или благоволения. Кампания ONE, соучрежденная вокалистом U2 Боно, описывает себя как «международную агитационную и правозащитную организацию, насчитывающую примерно 7 миллионов человек, принимающих меры для борьбы с крайней нищетой, а также для профилактики болезней, особенно в Африке». В своей финансовой ведомости ONE объявляют себя «особо благодарными за долговременное сотрудничество и огромную поддержку нашими друзьями — Фондом Билла и Мелинды Гейтс — нашей благотворительной деятельности». Одна из форм, в которую облеклась эта благодарность, — публикация группой «Интересных фактов о Билле Гейтсе», среди которых то, что он «спас более пяти миллионов жизней, предоставив вакцины и улучшенную медицинскую помощь детям во всем мире».

Сходную дань уважения обычно отдают королям и диктаторам. И хотя Гейтс и его коллеги-филантрокапиталисты не относятся ни к тем, ни к другим, сам филантрокапиталистический проект как минимум недемократичен, если не вовсе антидемократичен. Это признают даже его самые пламенные сторонники, хотя они часто при этом обходят стороной важнейший вопрос о подотчетности во имя эффективности. Символичную версию этого двухступенчатого уклонения предлагают Бишоп и Грин: «Будучи гиперагентами, — пишут они, — сверхбогатые могут помочь справиться с мировыми проблемами, решить которые не под силу традиционным правительственным и околоправительственным властным элитам. Они свободны от давления, которое обычно обрушивается на политиков и активистов, а также боссов компаний, вынужденных угождать акционерам». Что ж, дефицит демократии призраком бродит на банкете филантрокапитализма.

Гейтс и сам неоднократно это отмечает. А то, что ему, как он выражается, не нужно «беспокоиться, проголосуют ли за него на следующих выборах или заседании совета директоров», он компенсирует «тяжелым трудом, чтобы получать больше откликов». По словам же Мелинды Гейтс, она и ее супруг «учатся на собственных ошибках». Даже если это так, «обучение» это происходит на собственных условиях, а ответственность, которую они сами же возлагают на себя, не неся ее ни перед кем другим, не является ответственностью в любом серьезном смысле этого слова. В отличие от правительственной «помощи в целях развития», то, что делают Билл и Мелинда Гейтс, не контролируется ничем другим, кроме их собственных ресурсов и желаний, а сделать их учебный процесс чем-то большим, чем добровольные акты с их стороны, нет ни малейшей возможности. Однако и их самокритика не является систематической. Иначе Фонду Гейтса пришлось бы привыкать к мысли, что основные его допущения по данному вопросу — очевидней всего о том, что «устойчивый рост» осуществим, а не представляет собой, по очевидным экологическим причинам, противоречие в терминах, — ошибочны. Гейтсы и их руководящий персонал никогда не проявляли ни малейших признаков того, что относятся к подобному ходу всерьез, даже в качестве отдаленной возможности.

Если Фонд Гейтса решит, скажем, «удвоить ставку» на обязательства, как в случае со Второй зеленой революцией, — не только через финансирование, но и через активный лоббизм в одно и то же время африканских правительств (вроде эфиопского) и крупных западных доноров — трудно представить, что что-то может остановить их. Справедливости ради, как отметил борец за право на питание Радж Пател, причина того, что Фонд Гейтса в сфере мировой продовольственной политики и, в частности, африканского сельского хозяйства «играет в Бога», — в том, что «практически никто другой и не пытался осуществлять помощь». И все же, по его словам, «должно быть что-то сомнительное в том, что несколько выдающихся умов в штате Вашингтон принимают решения за целый континент. Не должно ли это, по меньшей мере, вызывать тошноту у любого демократа с маленькой буквы “д”?»

Вопрос этот касается не только Гейтса, но всех крупных частных филантропий, которые стремятся длинным рублем спровоцировать социальные, экономические и политические изменения. Деятельность Фонда Сороса, к примеру, вполне можно описать как попытку спроектировать «демократические результаты» за счет таких недемократических средств, как деньги, влияние и близость Джорджа Сороса к политикам в крупнейших западных столицах, а равно его возможность вербовать сторонников среди наилучших и умнейших в странах, выбираемых им для учреждения собственных национальных фондов. Некоторые из самых красноречивых его критиков, вроде экономиста из Колумбийского университета, сторонника свободного рынка Джагдиша Бхагвати, пытались прочертить границу между гипотетическим вмешательством Сороса в политику государств, в которых действуют его фонды, и гипотетическим отсутствием политической повестки у Гейтса, но такое различие столь же обманчиво, как заявления Fox News о своей «беспристрастности и сбалансированности». Чтобы принимать это, нужно поверить, что рыночный капитализм не является формой политики. От этого утверждения, пожалуй, опешил бы и сам Билл Гейтс.

***

Впрочем, возможно, это не так. Побывав в 2009 году в штаб-квартире Фонда Гейтса в Сиэтле, я обратил внимание на то, что заставкой по умолчанию на экранах компьютеров персонала было слайд-шоу из 15 основополагающих принципов организации. Некоторые из них были на удивление скромным признанием того, что под силу даже Фонду Гейтса. «Филантропия, — гласил один, — играет жизненно важную, но ограниченную роль». Другие были чуть не нравоучениями: относительно корпоративного использования рабочих мест («Мы ценим друг друга как коллег!» и «Мы требуем от себя этического поведения!») или того, как фонд должен преследовать свои цели («Во всех сферах нашей деятельности мы решительно, но ответственно отстаиваем свою точку зрения!»). Но один из них выглядел более суровым и откровенным. Он звучал просто: «Это семейный фонд, которым движут интересы и пристрастия семьи Гейтс».

Когда я прилюдно удивился этому, несколько высокопоставленных должностных лиц фонда отметили, что тот редко, если вообще когда-либо, был основным источником финансирования тех начинаний, что поддерживал, — от образования в Соединенных Штатах до глобального здравоохранения и Второй зеленой революции в Африке. Но этот ответ оставляет в тени тот факт, что подобно тому как миноритарный пакет акций дает лицу или институту непропорционально большой вес в управлении компанией, участие Фонда Гейтса раз за разом оказывалось решающим.

К примеру, роль фонда в исследованиях вакцин часто была регулирующей. Было бы несправедливо обвинять Гейтса в том, что он подписывался под программами и исследовательскими инициативами, которые выглядели многообещающе, но в конце концов не оправдывались. Вопрос — тот самый, что поднимался по поводу, как многие считают, хищнических и монополистских практик Гейтса, когда тот еще руководил Microsoft, — в том, не обернется ли монополизация исследовательской повестки (чем занимается, во всяком случае отчасти, Фонд Гейтса, в какое бы поле он ни вошел) ситуацией, в которой будет действовать закон Грешема (экономическая теорема о том, что «плохие» деньги вытесняют «хорошие»). Да вот слухи о нонкомформизме ученых обманчивы: исследователи идут туда, где есть деньги, с тех самых времен, когда Оппенгеймер и его команда в Лос-Амосе работали над атомной бомбой. А теперь влияние Гейтса распространяется настолько широко, что не наниматься к нему, вероятно, будет актом профессионального и институционального самоубийства.

***

Хотя Билл Гейтс страстно заинтересован в человеческом благополучии, вопрос о правах человека никогда не являлся для него центральной темой. Возьмем ежегодные письма фонда, которые он и Мелинда пишут с 2009 года и которые Билл описывает как попытку «откровенно рассказать о том, в чем наши цели, в чем мы движемся вперед и в чем нет». Концепт «права человека» вообще не упомянут в первом письме Фонда Гейтса за 2009 год; он появляется лишь единожды — в 2015 году, да и то мимоходом.

Бишоп и Грин, подводя итоги своего труда о «филантрокапитализме (в котором, впрочем, права человека также упоминаются лишь дважды и тоже, скорее, вскользь), разработали в сотрудничестве с профессором Гарвардской школы бизнеса Майклом Портером так называемый «Индекс социального прогресса», специально не увязывая его напрямую с экономическими показателями. Полученные результаты — целая интрига. Как заметил комментатор Том Полсон, «Руанда, которую часто считают историей большого “африканского успеха среди развивающихся стран”, оказалась в нижней части списка. Более низкие баллы получили лишь Мозамбик, Уганда, Нигерия и Эфиопия».

Для критиков Гейтса все это не стало сюрпризом. Любой, кто не удостоен его особой близости, не может знать наверняка, равнодушен ли Гейтс к правам человека лично или все дело в том, что политический характер режимов, которые он поддерживает, для него не принципиален в сравнении с «прогрессом» в борьбе с нищетой, болезнями и голодом или с достижением нужных показателей качества в области «развития». Однако невозможно фантазировать, скажем, о том, что графики из ежегодного письма Фонда Гейтса за 2013 год с традиционным заглавием «Обеспечивая здравоохранение людям: история успеха Эфиопии» будут дополнены другими, под заглавием: «Лишая население прав человека: позор Эфиопии».

Джеффри Лэмб — главный экономический и политический консультант фонда. В ответ на нападки Уильяма Истерли на «технократическую иллюзию» Гейтса в «Тирании экспертов» он заявил, что ни сам Гейтс, ни руководящий персонал его фонда не принимают какую бы то ни было критику всерьез. В своем эмоциональном отклике на книгу Истерли, опубликованном в блоге фонда Impatient Optimists, Лэмб писал о «поддержке демократических режимов» Агентством США по международному развитию как о неоспоримом факте, который устраняет всякую необходимость с его стороны обращаться к доводам Истерли по существу, однако они гласят, что поддержкой демократических движений АМР США в Эфиопии вовсе не занималось.

Веселый бурлеск Лэмба говорит об уверенности в существенном изменении статус-кво. Гарри У. Дженкинс, профессор права в Университете штата Огайо, отмечает: «Своим акцентом на сверхбогатых гиперагентах, решающих общественные проблемы, филантрокапитализм» усиливает «голоса тех, кто уже обладал значительным влиянием — доступом к ресурсам и власти». Это означает, что впервые в современной истории становится общепринятым мнение, что частному бизнесу (наиболее влиятельному политически, недостаточно облагаемому налогами, не регулируемому среди групп, распоряжающихся реальным богатством и властью в мире, но также и наименее демократически подотчетному) следует доверить благополучие и судьбу бессильных и голодных. Ни одна революция, в том числе Фиделя, не была радикальнее, и ни одно ожидание, в какой бы степени оно ни было продуктом беспрерывных толков в старых и новых СМИ, не может быть нелогичнее, антиисторичнее… требуя большей веры.

Источник: The Nation