Потерянный русский мир: на сопках Манчжурии

Лев Усыскин беседует с Верой Николаевной Пан, уроженкой русского Харбина.

— Хочется поговорить в целом об этом уникальном островке русского мира — русском Китае и, на вашем примере, о судьбах его «детей», если так можно сказать. Наверное, стоит двигаться хронологически, отталкиваясь от событий вашей биографии…

— Хорошо. Родилась я 16 апреля 1929 года в Харбине (произносит с ударением на последний слог — Л.У.). Мама у меня — русская, Надежда Дементьевна Саурова, отец — китаец, У Тин Лун. При вступлении в брак он принял православие и получил имя Николай. А отчество взял от крестного отца — Георгиевич. По законам Российской Империи православные могли сочетаться браком только с православными.

— Сразу интересно, а как они познакомились и где?

— Они познакомились в России. Отец занимался предпринимательством, он закупал в России пушнину, обрабатывал ее на своей скорняжной фабрике в городе Гирине в Китае, в Манчжурии и снова привозил в Россию для продажи.

— А где именно в России?

— Владивосток, Чита, Иркутск.

— Широкий охват…

— Да. А мама родилась в Вятке. В Чите она оказалась, приехав в гости к своим знакомым.

— А из какой она была семьи?

— Из крестьянской. Занимались сельским хозяйством.

— И крестьянская девушка просто так вот поехала из Вятки в гости в Читу?

— Да. Выходит, что так. Встретились они у маминых знакомых и там все и решили. Мама поставила условие — жить в России. Отец согласился, но нужно было поехать в Манчжурию, продать недвижимость, другое имущество. И они поехали, это был 1913 год. Но дело это, конечно, не быстрое — тут наступил 1914 год, мировая война, ну и пока то, да се, наступил 1917, и возвращаться стало, по сути, некуда. Так родители оказались в Харбине. Отец приобрел землю, которую сдавал в аренду. Так мы со старшей сестрой родились в Харбине. Сестра родилась в 1924 году. Вроде бы до нее у родителей был еще мальчик, но он умер во младенчестве.

— А почему Харбин, а не Гирин, где, как вы сказали, у отца была фабрика?

— В Харбине была русская колония: те, кто строил и эксплуатировал КВЖД (Китайскую Восточную Железную Дорогу, соединявшую Читу с Владивостоком по прямой), а также те, кто убежал от Гражданской войны. Так как мы были детьми из смешанного брака, мы взяли мамину фамилию — она так хотела.

— У вашего отца не возникло проблем: вроде как до 1920 года в Харбин китайцев не пускали?

— Я не слышала про такие проблемы. Наверное, благодаря русской жене и переходу в православие…

— Вы себя помните уже в «японский» период истории Харбина — т.е. после японской оккупации Манчжурии в 1932 году?

— Да, разумеется. Помню, что у отца конфисковали землю. Когда он поехал получить очередной платеж, его встретил управляющий и сказал, что, де, тебя ищут и хотят убить.

— Японцы?

— Японцы.

— А почему?

— Не знаю. Знаю, позднее комендатура японская была в том доме, где жил управляющий.

— И как вы жили после этого?

— Своим хозяйством. Коровы, лошади — отец купил лошадей, нанял извозчика…

— А что за дом был?

— Ну, в то время Харбин представлял собой такие усадьбы — типа наших дач.

— А вы можете вспомнить этот дом: сколько этажей, сколько комнат, был ли водопровод, электричество, туалет, на чем готовили, чем и как обогревались? Отличался ли чем-то от русского деревенского дома?

— Дом был построен как обычный русский деревенский дом: сени, кухня, четыре комнаты, погреб и чердак. На кухне была плита, которую топили углем, в центральной комнате была печка-голландка, которую топили дровами. Туалет был во дворе, как в русской деревне. Электричество было, а водопровода — нет. Воду брали из колодца во дворе. Зимой еду готовили дома на плите, а летом — в летней кухне во дворе. А вот если хотелось просто выпить чаю, то плиту не топили, а ходили покупать кипяток к китайцам. На улице был небольшой флигель, в котором стоял на печке большой круглый чан чайников на 15-20. Печку топили дровами снизу, а воду кипятили в больших котлах и продавали чайник за копейку, полчайника — за полкопейки. Нас, девочек, отправляли за кипятком.

Конечно, в центре Харбина были большие европейские административные дома, в которых были и электричество, и отопление, и туалеты. Но основной Харбин был одноэтажный и деревянный.

Помню, отец еще одновременно работал на металлообрабатывающем заводе. Занимался воронением стали(?). Это был китайский завод. При японцах его закрыли, а потом, когда уже была Китайская Народная республика, отца попросили восстановить завод — на окраине города, местечко называлось Пинфан. Во время войны там японцы соорудили казармы и площадку для экспериментов по разработке бактериологического оружия. Это было довольно опасно. И вот мама с отцом туда переехали, в этот пригород, восстанавливали завод.

— Такой общий вопрос — вот в самом детстве, в 30-е годы — как вы понимали, в каком вы государстве живете в Китае, В России, В Манчжурии, в Японии?

— Мы знали, что мы живем в Китае. Вот когда мы учились в школе — там уже конкретно нам говорили, что вот это Маньчжоу Го, есть император Пу И.

— Кстати говоря, насколько он воспринимался как реальность?

— Я его даже видела однажды.

— В Харбине?

— Нет, в Чанчуне. Я поехала на каникулы к сестре, которая там училась, мы пошли на каток возле императорского дворца. И видели один из регулярных императорских «выходов к народу».

— А как сам Харбин выглядел в этническом плане — кто были вокруг: русские, китайцы, японцы?

— Разнообразие полнейшее. Были еще и поляки, чехи, немцы, меньше, но были американцы и французы… Основное население было китайское.

— Их было в Харбине больше, чем русских?

— Да, конечно.

— Дома у вас на каком языке разговаривали?

— По-русски. Отец с нами говорил по-русски. Были друзья китайцы — с ними, конечно, говорили по-китайски.

— Вы китайский тогда знали?

— Да, на нормальном разговорном уровне. Еще до школы — а потом в школе учили.

— Религиозная жизнь у вас в семье была?

— Да. Регулярно в церковь ходили, праздники отмечали.

— Отец в этом всем участвовал?

— Конечно.

— Про культурную жизнь в Харбине. Что было доступно?

— Кинотеатры были «Старт», «Азия», «Модерн», там смотрели американское кино, «Серенада солнечной долины».

— А как кино показывали — с русскими титрами?

— Да. С русскими титрами. Были театры, артисты известные работали. Оперетта очень популярна. Мы стали ходить туда после прихода советской армии — до этого нам школа не разрешала, считалось, что не для детей оперетта. А родители ходили. Но были и спектакли для юношества — абонементы нам брали. Все это русское. Газеты были, частные библиотеки.

— Платные?

— Все платное. Меня не удивляет, что сейчас все стало платным — мы за все платили, и это было нормальным.

— Радио было русское?

— По-моему, радиостанцию мы слушали владивостокскую. Приемники мало у кого имелись.

— А японских военных было много в городе?

— Много. Это были замечательные люди. Идешь в темноте, поздно вечером и к какому-то солдату, военному стараешься поближе держаться, за ним идти — потому, что спасет во всех случаях. Он идет, он напевает что-то, пьян — и все равно мы его как защитника воспринимали. Настолько высокая была у них мораль, дисциплина. Мы их не боялись.

— Свобода передвижения?..

— Что вы! Поехать за город — это надо было получать специальное разрешение. Был такой Департамент Общественной Безопасности — и вот ходишь неделю получаешь их визу, после чего можно купить билет и поехать. У нас были экскурсии школьные в пригородные места — все мы для них должны были получать эту визу.

— Так. Теперь добрались до школы. Расскажите про школу.

— Детских садиков тогда не было. Были такие детские площадки. Детей туда утром приводили, потом в обед забирали — и все. Зимой и этого не было. В 37-м году я пошла в начальную школу — это 4 года, дальше — 2 года высшая начальная или повышенная и потом — 4 года гимназия.

— Это русские школы?

— Да, русские.

— Учились в них только русские?

— Нет, были и китайцы, но, главным образом, из смешанных семей. Японцев не было, у японцев были свои школы. И у китайцев — свои. Это была русская школа. Русский директор и управляющий — японец.

— Он по-русски говорил?

— Нет.

— Учителя были русские?

— Конечно.

— А учебники были — из России или специально издавались на русском языке?

— Кажется, издавались. Но программа была российская, дореволюционная. Похоже, это были переиздания российских учебников. Помню, наша классная руководительница была выпускницей Смольного института. Учитель математики и физики — офицер Белой армии. Праздники в школе отмечали как русские, так и японские. В Харбине был монумент Чурейто — в конце мая вся школа и вся общественность там собиралась на церемонию. Японский священник какие-то обряды совершал, а мы стояли рядом. Присутствие было обязательным.

— День рожденья японского императора отмечали?

— Обязательно. Однажды была церемония такая: директор в белых перчатках вынес императорский манифест и официально зачитал. Мы стояли с наклоненными головами. Мне было интересно, и я дословно запомнила такие слова: «Со времени восшествия нашего на престол мы лелеяли мысль о посещении ниппонского императорского дома, развивая преисполненного радости чувства дружбы и, тем укрепляя это наше стремление. Настоящее наше путешествие в Ниппон дало укрепиться это наше стремление и т.д.» Заканчивалось это датой: «Посетил императора Энно 2 мая 2 года Конде» (1936 г. — Л.У.). Это был манифест ПУ И о его посещении Японии.

— А День рождения Пу И?

— Нет, не отмечали. Я такого не помню.

— А он вообще воспринимался как глава государства?

— Ну, в общем, как-то в тени он был. Главным был японский император.

— Как проходил школьный день?

— Начинался он с православной молитвы. Затем выступал директор школы, произносил речь. Каждый день.

— Перед всей школой?

— Да, в зале.

— А большая была гимназия?

— В классе было 20–25 человек. Параллельных было 2–3, и учились 4 года.

— Выходит — 200–300 человек.

— А начальная школа там же располагалась, где гимназия?

— Нет, отдельно. Совсем в другом районе. Начальная — рядом с нашим домом, а в гимназию приходилось ездить на транспорте или идти довольно долго — километра три. Но ходили автобусы, трамваи.

— Велосипеда у вас не было?

— Не было. Ни у кого не было. Только мальчишки из богатых семей имели велосипед.

— Еще про распорядок дня…

— Начинался учебный день часов в 9. Было 6–7 уроков, потом шли домой. Была большая перемена после второго урока — можно было поесть. Зимой в зале какие-то игры устраивались, иногда девочки, которые одновременно учились музыке, что-то исполняли на рояле.

— Школа была раздельная?

— Да, у нас только девочки учились. А вот начальная и повышенная школа были смешанные. Но мы общались с мальчиками. На праздники мужская школа всегда приглашала девочек — ответственный был всегда. Хорошим ученицам давали пригласительные билеты.

— Школьная форма была?

— Обязательно. В гимназии — коричневые платья, передник на каждый день — черный, праздничный — белый. Старшеклассницы носили пелеринки. Старшие классы носили банты, остальные носили галстуки.

— Обучение бесплатное было?

— Нет. Платное. Самым бедным были какие-то льготы, но наша семья оплачивала все полностью.

— Это были существенные деньги для семейного бюджета?

— Во всяком случае, заметные.

А после, в институте уже совсем было дорого — помню, я начала работать и всю зарплату относила в институт, где училась вечером.

— Про школу. Как положено в русской школе, всех ранжировали по успеваемости — первый ученик, второй, третий?

— Да. Получали похвальные листы.

— Теперь — о предметах. Языки какие учили?

— Китайский изучали с пятого года в школе. А японский — прямо с самого начала, в начальной школе. Японский хорошо преподавали, много часов отводилось. Английский еще.

— Латынь?

— Латыни не было. Это я уже в медицинском институте изучала.

— Классная руководительница что преподавала?

— Физику, химию. Очень строгая была. Еще в гимназии была инспектрисса, Елена Францевна, она могла, к примеру, войти в класс, если услышит, что мы громко разговариваем, сказать нам, что некрасиво повышать голос. И, конечно, за осанкой следили, проверяли, свежий ли воротничок, если с кружевами — замечание в дневник, должен быть гладким. Учителя тоже могли сделать замечание в любой момент — не в порядке ногти и т.д.

— Помимо гимназий были еще русские школы?

— Была школа Христианского Союза Молодых Людей, была школа коммерческая.

— Еще про программу. Вот, скажем, предмет история — вы изучали историю России по русскому учебнику. Специальной истории Китая у вас не было? Китайского было только — китайский язык?

— Китайская история входила в курс китайского языка. Но все как-то так — не очень много. А литература была русская — такой очень толстый учебник, носить было тяжело: ранцев тогда не было, таскали портфели.

— Учились ли в гимназии дети, про которых точно знали, что они из очень бедных семей?

— Да. У нас соседская семья — поляки — очень бедные люди были. Их девочка, Ядвига, училась с нами. Была семья Прохоровых — там братья по очереди ходили в школу потому, что у них была одна пара валенок. Мы даже об этом шуточные куплеты сочинили.

— Скажите, а японцы жили как-то отдельно или вперемешку с местным населением?

— Вперемешку. Кто как устраивался — где могли купить или снять жилье, там и жили. У нас соседи были — японцы. Уже перед концом войны японские власти разделили всех жителей на такие «группы взаимопомощи». Примерно по 10–12 семей. На нашем большом дворе вырыли бомбоубежище на группу. И вот наша соседка-японка была председателем этой группы. И у нее было задание уничтожить людей из специального списка — и наша семья была в этом списке. Когда вошли советские войска в 45-м году, они, японцы, покинули эти убежища и спрятались все вместе — мы и не знали, что было под землей выстроено специальное убежище для них. Они туда ушли и, когда местное китайское население стало грабить их дома, нашли такие списки — подлежащих уничтожению.

— Скажите, у русских людей, живших в Харбине был ведь разный легальный статус — кто-то с советским паспортом, кто-то с китайским, кто-то вообще без какого-либо гражданства. Вы знали кто есть кто в этом плане?

— Знали, да. Кто был с советским паспортом — мы таких как-то избегали. Потому, что японцы могли подозревать в сотрудничестве с СССР, шпионаже и т.д.

— В гимназии были дети родителей с советским гражданством?

— Вроде, не было.

— А у вас в семье какие документы были?

— Мы считались лицами без гражданства. У отца был китайский паспорт. Таких было больше всего.

— А советский персонал КВЖД?

— У них, кажется, была отдельная школа.

— А в вашей семье как к СССР относились?

— Во всяком случае — не очень положительно.

— С родней матери как-то пытались поддерживать связь?

— Совсем были оторваны. Какая-то переписка, очень редкая, была. Кажется, прервалась еще в Гражданскую войну.

— Вы говорили про то, что девочки из гимназии занимались музыкой?

— Это — частным образом. Была частная музыкальная школа.

— Хорошо. Окончили школу. Какие имелись перспективы.

— Были вузы. Политехнический институт — примерно половина предметов на китайском языке, половина по-русски. Медицинский, где я училась — там по-русски преподавали.

— Это в какие годы?

— 1952–1954.

— Уже в Китайской Народной Республике! А школу вы окончили…

— В 1947. Я затем пошла на курсы машинописи и стенографии — закончила их.

— Русской машинописи?

— Да, конечно. Стенографию нам преподавала голландка — тоже из эмигрантов. Какое-то время я работала по этой специальности, но потом меня пригласили работать в китайскую школу — преподавать русский язык. Это был март 1949 года — тогда образовывалась масса китайско-советских кружков, клубов дружбы и т.п. И русский язык стали преподавать в китайских средних школах. Были организованы государственные курсы где такие преподаватели как я проходили педагогику, методику преподавания, дидактику, психологию — я ведь обо всем этом не имела понятия, только языки знала.

— А эти курсы — там китайцы преподавали?

— Нет, местные русские. Не из СССР. По-русски. В общем, я получила диплом, дающий право преподавать русский язык в нерусских школах — не обязательно китайских. К примеру, в республиках СССР. Так я преподавала 5 лет. Потом в школах начались сокращения и преподавателей русского языка стали переводить в вузы, где русский еще преподавался.

— А вы — по-прежнему лицо без гражданства?

— Нет. В 45-м году, когда в Харбин вошла советская армия, было объявлено, что желающие (не только русские!) могут взять советское гражданство. Мы с сестрой, как молодежь, соблазнились этим, а мама не стала. Отец тоже остался со своим китайским паспортом.

Кстати, помню, еще при японцах, прямо перед окончанием войны, — как-то с урока меня сняли и сказали: поедешь сдавать японский язык. А я очень хорошо училась по этому предмету. Привезли куда-то: огромный зал, люди разного возраста, школьников совсем мало — и, в общем, как ЕГЭ — что-то перевести, что-то ответить…. В общем, я сдала. А это готовили переводчиков для японской администрации. И, в общем, так повезло, что меня так и не успели задействовать в этой работе — иначе бы понятно, что было б. Этих людей, как сотрудничавших с японцами, отправляли в ГУЛАГ. Вот так беда меня обошла. Еще помню, из того же времени — мой отец работал на японском заводе. Но по своим убеждениям он был противником японцев — и он, насколько я знаю, передавал какую-то информацию советским представителям.

— Во время войны?

— Да, в сороковые годы. Ну, у нас тогда войны — то не было еще. У него была конспиративная фамилия «Савицкий», Николай Савицкий. А японцы его подозревали — они, впрочем, всех подозревали из смешанных семей. А у нас еще сосед — сапожник с советским паспортом… В общем, отца неоднократно арестовывали, пытали — потом полуживого привозили домой, помню, мама искала массажиста, чтобы его как-то привести в нормальное состояние. Отец нам с сестрой об этом не рассказывал, но я слышала разговоры родителей между собой… Но отец все равно продолжал передавать информацию — он рассказывал потом, как конспирировался, наклеивал бороду, усы, прятался в каких-то канавах…

— Про приход советских войск — что вы помните? Были бои какие-то, бомбежки?..

— Боев в самом городе не было. Помню, эта японка, о которой я уже говорила, всем приказала спрятаться в бомбоубежище — а в это время с советских самолетов сбрасывались осветительные ракеты, и нас видно как на ладони. И отец говорит, возьмите документы, стойте около дома и к ней не идите ни в коем случае. И как-то рано утром японцы все разом уехали — кто как мог, кто пешком, кто на телегах… В свое общегородское убежище, откуда их потом вывозили в Японию — изможденных, измученных… Уже при советской власти.

— То есть Харбин заняли без боя?

— Да. Как-то быстро очень. На другой день в нашей газете «Харбинское время» появилась такая статья: «Наши, наши приехали, прилетели, приплыли!» И вот русское население побежало на вокзал, в порт — встречать хлебом-солью, все радостно спрашивали о своих родственниках, оставшихся в России — не знают ли кого. Все же были оторваны от России десятилетия.

— А какие были ожидания от прихода Красной Армии?

— Радостные. Что русские пришли. Не думали, что советские — думали, что русские. Думали, как-то все изменится к лучшему, при японцах плохо нам жилось. Были митинги — на Соборной площади был митинг, там был монумент такой антикоминтерновский — его быстренько разобрали, воздвигли памятник советскому воину. (Памятник борцам с Коминтерном, существовал в 1941–1945 гг. — Л.У.)

— После этого вы еще два года учились в школе. Что в ней изменилось?

— Не стало Закона Божьего. Многое в программе изменилось.

— Японский язык остался?

— Конечно, нет. До войны в начальной школе учились по российской программе с добавлением японского языка и уроков японской морали. Потом после 45-го года учились по советской программе, все японское ушло. Стали изучать биографию Сталина и историю СССР. Из литературы исключили Достоевского, добавили Шолохова, Твардовского, Фадеева, Симонова. Читали «Мужество» Веры Гитлинской о молодежной стройке, «Два капитана» Каверина.

— Вам понравились изменения программы?

— Нельзя сказать, что понравились, но как-то приняли их.

— А как вела себя советская армия?

— Когда пришла советская власть мы потеряли год — школу закрыли на год, потом открыли уже в новом виде. Вообще вся жизнь остановилась — предприятия остановились.

— А какие-нибудь проявления насилия со стороны оккупационных сил?..

— Были. Мы очень скоро стали бояться советскую армию. Сперва встречали радостно, кормили, а потом стали бояться. Потому, что они грабили, насиловали. Мне пришлось просидеть каникулы в сарае, где прежде была скотина. Мама приносила туда мне тарелку с едой. Потому, что наводчики из китайцев сообщали, что в семье проживают молодые девушки. Сестра была в то время уже замужем, жила в Чанчуне, я одна была — и жила в сарае. И действительно — приходили спрашивали — им говорили: нету, смотрите сами. И потом меня переправили к сестре. А рядом у соседей, кто-то сообщил, что они прячут на чердаке ткани, обувь, золото. Пришел летчик какой-то с пистолетом в руке: веди меня на чердак. Старушка там была. «Иди первая, покажи, отдай.» стал выворачивать узлы, забрал, что хотел, а ее застрелил. С другой стороны, к приятелям пришли на Пасху советские военные — и были полны удивления от невиданных вещей: куличи и все такое…

— Красная Армия ушла, возникла КНР. И вот в начале 50-х вы поступаете в харбинский мединститут…

— Да. Но, поскольку я должна была работать, то поступила на вечернее фармацевтическое отделение. По этой специальности я работала уже после возвращения в СССР — сперва в аптеке провизором, потом на химфаке университета.

— А в Китае?

— Нет. Там только русский преподавала.

— А в этом мединституте — только русские учились?

— Нет, китайцев довольно много было. Учились по-русски.

— И что было потом — как вы в результате вернулись в СССР?

— Я пять лет преподавала в школе, вышла замуж за китайца, потом преподавала в Сельскохозяйственной академии. Потом муж нашел работу на юге Китая в Ханчжоу и мы туда переехали. Потом мы переехали в Шанхай и я преподавала в педагогическом университете. И там уже оформили документы на выезд в СССР. Надо сказать, что еще в Харбине в 1954 году приглашали вернуться в СССР с тем, чтобы работать на Целине. Многие на это пошли, например, моя сестра с семьей. А наш отец был против — он понимал, что это переселение на пустое место. Так и оказалось. Она писала — очень тяжелые были условия, без жилья, без воды. Ну а мы тоже хотели в Россию.

— И ваш муж-китаец?

— Да. Он окончил в Харбине институт иностранных языков (китайский вуз) и был преподавателем русского языка. Мы списались с советскими институтами, и они подтвердили, что готовы дать нам работу. Так мы оказались в СССР в мае 1959 года.