Одномерный европеец

Римский договор стал коперниканским переворотом в истории европейской демократии; в тот момент казалось, что национализм и нации остались в прошлом. Однако вместе с Лиссабонским договором в Европу вернулся и национальный эгоизм, так что сегодня возникает вопрос: что будет определять будущее Европы — универсализм или одномерность?

1. Всем известно, что в первой половине XVII века убедить Ватикан в правильности точки зрения Коперника было невозможно. Папа, инквизиция, церковные сановники, духовенство, проповедующее с кафедр, и все их политические союзники, католические князья, цари и императоры — все придерживались точки зрения Птолемея. Впрочем, как и все остальные — по привычке, основанной на опыте: в конце концов, все видели, что Солнце вращается вокруг Земли, что утром оно восходит, затем проходит над землей и вечером садится. И было отрадно знать, что так было, есть и будет всегда: Бог поместил человека в центр Вселенной, которая вращается вокруг него, под неусыпным взором Всемогущего. Уверенность в том, что жизнь имеет смысл, что длань Господня защитит нас, несмотря на все страдания в этой юдоли слез, была, хорошо это или плохо, основана на птолемеевой картине мира.

В наши дни многие не прочли даже десятую часть того множества книг, которые изучил папа Урбан VIII, покровитель наук, — тот самый папа Урбан, который судил Галилео и вынудил его отказаться от своих взглядов.

Интересно и странно в этом всем то, что такое упорное сопротивление разуму и знаниям стало возможно только потому, что на самом деле система работала, пусть даже на основе ложного мировоззрения. Люди жили, трудились или воровали, ели и пили, любили и ненавидели, стремились к признанию, повиновались законам, боялись смерти или искали ее, размножались, умирали естественной или насильственной смертью, внезапно или после долгих страданий, в мире или озлобленными. В принципе, под солнцем Птолемея происходило все то же, что и под солнцем Коперника. Люди могут обходиться любой, даже самой безумной картиной мира. Неважно, что и вокруг чего вращается, главное — процесс идет. И вдруг все меняется — вдруг мировоззрение, которое на протяжении многих веков казалось правильным и на данном конкретном историческом этапе соответствовало потребностям и возможностям людей, а также их опыту, в конце концов, оказывается неверным и мешает двигаться вперед. Безумная идея горстки людей со временем становится общим местом даже для самых ограниченных умов. Но самое поразительное — циничное, парадоксальное и просто странное — в этой истории то, что, согласно демографическим данным, только в 1957 году численное соотношение людей, живущих на этой планете и признающих гелиоцентрическую модель Коперника, уравнялось с числом тех, кто верил в геоцентрическую систему, доминирующую на протяжении предшествующей истории человечества.

Почему 1957-й? Неужели это простое совпадение? 1957 год был годом Римского договора, договора о создании институтов, объединяющих европейское сообщество. Это был год начала официальной и осознанной политики создания Европейского союза — коперниканской революции в политическом и социальном мировоззрении.

Вы, конечно, скажете, что новая политическая картина мира не может сравниться с новым научным открытием. В прагматическом смысле это, безусловно, верно, как верно утверждение папы Урбана VIII о том, что невозможно опровергнуть религию с помощью телескопа!

2. Но я посмотрел в телескоп и увидел: национальные государства отмирают. И вот мы переходим к нашей теме: европейская интеграция должна неизбежно привести к исчезновению национальных государств. И это правильно. Конечно, я не могу убедить в этом представителей политических элит, обозревателей национальной прессы и всех других первосвященников национальной идентичности и защитников национальных интересов, как не могу убедить их в разумности постнационального мировоззрения. Возможно, я не смогу убедить в этом даже вас. Тем не менее, позвольте мне сказать: чем раньше вы осознаете и примете этот факт, чем раньше организуете свою жизнь в соответствии с ним, тем лучше для вас и ваших детей. Это не мнение. Мнение, как справедливо заметил Гегель, — это личное дело, это то, чего придерживаюсь только я. Нет, речь идет о факте. Чтобы обезопасить себя, позвольте мне сразу сказать, что я не верю в то, что у истории есть цель, также как не считаю, что у нее есть смысл. С другой стороны, существуют исторические процессы; жизнь человечества на этой планете может быть воспринята только как производство истории, так же, как индивидуальная жизнь является производством биографии, и только биография может в полной мере определить, кем является индивид. Мыслить исторически и в перспективе — значит находить смысл в бессмысленном, придавать форму событиям жизни, а не просто проживать их. Сегодня в мировоззрении подавляющего большинства людей вера в идею «нации», вера в ее рациональную основу, вера в почти онтологическую и, следовательно, неискоренимую связь человеческих существ с «национальной идентичностью» приняла чуть ли не религиозный характер. Тенденции и движения в направлении ренационализации, свидетелями которых мы являемся, лежат в сфере конфликтов на почве веры и религиозных войн, только в глобальном масштабе. Несмотря на исторический опыт национал-социализма и его кровавый след смерти и разрушений, тот факт, что многие люди безоговорочно верили в эту идеологию, так до сих пор и не смог поколебать веру в идею «нации».

Когда национальное объединение Германии было только невинным устремлением, каждый немец, глядя на кусочек хлеба с маслом, с гордостью восклицал: «Немецкий хлеб! Немецкое масло!» Вы можете прочитать об этом у Вильгельма Раабе. Все же Раабе был мастером благожелательной иронии, которая впоследствии была неверно истолкована как уютный немецкий юмор и сегодня уже никому не понятна. Сегодня, даже если это звучит смешно, иронично или абсурдно, веселье определенно закончилась, когда национализм продемонстрировал, на что он способен, обернувшись кровавыми битвами за национальное объединение, смертоносными захватническими войнами и всеми ужасами расизма, включая Холокост.

В период расцвета немецкого национального самосознания масло было уже в дефиците и его заменили маргарином. Интересно то, что Адольф Гитлер (в «Застольных беседах») говорит об этом: «Кто-то случайно назвал наш маргарин “заменителем масла”. А под заменой, конечно, подразумевается нечто уступающее по качеству. Но в истории не раз случалось так, что замена со временем становилась самостоятельным продуктом. Итак, в его борьбе за выживание, немецкий народ в конечном итоге принял замену как нечто подходящее и необходимое!»

Через некоторое время вегетарианец Гитлер призвал немецкий народ отказаться и от маргарина. Каждый грамм жира должен был использоваться для оружейной смазки. Масло – маргарин – оружейная смазка. Простите меня за это отступление, но оно достаточно актуально, поскольку я едва ли смогу найти лучший пример, чтобы представить здесь историю национализма во всем ее блеске и ужасе. Я просто хочу вас спросить: каковы ваши потребности и желания? Попробуйте рассмотреть масло как символ того, что происходит с вами! Чего вы хотите в действительности? Сможете ли вы довольствоваться заменой, оружейной смазкой? Вам это подойдет?

3. Я еще ничего не сказал о том, почему национализм, а вместе с ним и нации, могут и должны остаться в прошлом, но я уже предвижу возможные возражения: почему мы сводим национализм к его искажениям? Почему нельзя говорить о национальной гордости, национальном самосознании, национальном чувстве как чувстве принадлежности одному сообществу, о свободном от искажений, открытом, гостеприимном и радостном национализме? Иными словами, о патриотизме, — и что не так с патриотизмом? Зачем вообще необходимо преодолевать разделение человечества на нации?

Помните ли вы Чемпионат мира по футболу в Германии 2006 года? Я помню его очень хорошо. То, что там произошло, было совершенно беспрецедентным в истории футбола: болельщики стали своими собственными фанатами. Энтузиазм по поводу игры немецкой команды перерос в еще больший энтузиазм по поводу того, как немецкая общественность и немецкие СМИ выражали свою национальную гордость. Немецкая команда покинула чемпионат, но немецкие болельщики продолжали чествовать самих себя и подбадривать друг друга. Когда я жил в Бразилии в 1980-х, я был свидетелем двух чемпионатов мира по футболу, в которых Бразилия, разумеется, принимала участие. Думаю, вам не нужно объяснять, до какой степени бразильцы помешаны на футболе, какое место занимает футбол в политической и социальной жизни этой страны. Но даже там я не видел ничего подобного тому, что произошло в Германии в 2006 году. Болельщики, несмотря на проигрыш своей команды, продолжали болеть за самих себя и радоваться даже после того, как их команда выбыла из турнира, просто потому, что им нравилось чувствовать и прославлять национальную гордость, а также видеть, как реет по ветру их национальный флаг. Никогда еще на чемпионатах мира по футболу я не видел, чтобы СМИ обсуждали, анализировали и комментировали не сами матчи, а настроение болельщиков. Каждый день лучшие умы на страницах немецких интеллектуальных изданий размышляли над тем, как чудесно, что Германия, наконец, смогла спокойно выражать гордость за свой черно-красно-золотой флаг и за свою нацию. Не проходило ни дня без телевизионного ток-шоу, в котором немецкие политики, экономисты и художники поздравляли друг друга с тем, что Германия «наконец стала нормальной». Вся Германия хором пела: «Я хочу стать прежней!», а средства массовой информации вторили: «Ты сможешь!»

Помните ли вы это? Я не знаю, что вы об этом думаете, оборачиваясь назад, но я могу вам сказать, что для меня это абсолютно ненормально. На самом деле, я был шокирован. С одной стороны, я не считаю нормальным, когда мнимая нормальность воспевает себя с эдаким энтузиазмом. Во-вторых, я всегда считал прогрессом то, что после 1945 года робко, но через некоторое время довольно четко Германия заявила, что национализму нельзя доверять или, во всяком случае, он никогда не сможет быть невинным и веселым. То, что в 2006 году было отмечено как «прогресс» («Мы можем снова, мы можем еще раз!»), на самом деле было шагом назад. Любое коллективное самолюбование, даже если оно кажется безобидным, является выражением ненависти, которая в момент кризиса не только бесконтрольно «прорывается» наружу, но может быть затребована и вызвана для того, чтобы объединить сообщество. По этой причине — в-третьих, и в самую первую очередь, — я сразу понял, что стоит вам только дать этой массе знаменосцев палку, указав на тех, кто не принадлежат этому бодро возрождающемуся национальному сообществу, а наоборот угрожает его существованию, — и вы увидите, что станет с радушием и вновь обретенной невинностью. Прошло не так много времени, и это сообщество нашло своего врага: это были «греки». Неужели вы не обратили внимание? Для метода, которым национализм скрепляет коллективы, характерно воспринимать внешний мир как состоящий исключительно из других коллективов. Греки «ленивы и коррумпированы», греки «живут на наши деньги». Невероятно, как быстро можно превратить воодушевление в гнев и негодование против абстрактного коллектива — «греков». Разве не об этом говорят почти идентичные заголовки в Frankfurter Allgemeine Zeitung и Bild? Но как вы думаете, было ли такое возможно десятью годами ранее? Это было подстрекательством к расизму в чистой и неприкрытой форме. Вы считаете это нормальным? Я раскрою вам, что думаю: да, вы считаете, что это нормально. Каждый день вас отравляли ядом и, когда его доза увеличилась, вы сочли это нормальным, просто потому что научились верить в справедливость аргументов, «оправдывающих» расизм. Иными словами, я хочу отметить, что не бывает нормального национализма, без искажений, так же как не бывает жареной свинины без свинины. Люди существуют в контексте заданных обстоятельств — это нормально. И только в рамках этого конкретного набора обстоятельств ложное мировоззрение создает видимость того, что оно оправданно и согласуется с вашим опытом. Конечно, кто-то способен изменить обстоятельства, но даже если нет, они меняются все равно.

4. Авторы и сторонники идеи нации утверждают, что она неразрывно связана с идеей «демократии» и «автономии», а также «гарантий законности». А постепенный отказ от национального суверенитета «подтачивает» фундамент демократии и ведет к нарастанию гетерономии.

Этот аргумент настолько исторически несостоятелен, что даже трудно понять, назвать ли его опасным или скорее сумасбродным. История европейских стран вновь и вновь учит тому, что люди, объединенные в нации, во многих странах в большинстве своем готовы мириться практически с любой формой тирании до тех пор, пока существует миф о «защите национальных интересов». Так, со времен своего образования, европейские государства переживали длительные периоды войн, тоталитаризма, фашизма и иностранного господства, — намного более длительные, чем периоды свободы и демократии. Возьмите немецкий народ, подчиненный в ходе войны за объединение мечом, кровью и слезами. Вслед за объединением сразу же последовала франко-германская война. Затем короткая передышка для вышеупомянутого самопоклонения при огромном дефиците демократии, затем перманентные войны в охоте за колониями и территориями. Далее Первая мировая война, далее поколение гражданской войны и, наконец, Вторая мировая война — самое большое кровопролитие и самое зловещее преступление против человечества в истории. После раздел Германии, демократия, доставшаяся в подарок от союзников, но без полного суверенитета. К тому времени, как союзники покинули Германию, она уже давно стала частью европейского проекта объединения, частью проекта постнационального развития, основанного на передаче суверенитета наднациональным учреждениям в Брюсселе и Страсбурге.

Или возьмем Австрию: старая Австрия, империя Габсбургов, была многонациональной, многоязычной конструкцией, транснациональным союзом, который не имел ни национальной идеи, ни стремления сформировать нацию. Небольшие области, которые сосуществовали на имперских землях Дунайской монархии, сочетали возможность получать защиту благодаря внушительному размеру общей территории с едиными законами, общим управлением и общей инфраструктурой и не пытались заниматься усреднением различных культур и менталитетов. Идеология национализма разрушила эту конструкцию. А люди во всех новообразованных независимых странах отныне никогда не чувствовали себя такими же счастливыми, автономными и свободными, как прежде; наоборот, они пережили массу горя в условиях господства тоталитарных режимов. Их положение стало лучше — появились свобода и экономический подъем, — когда эти страны вошли в транснациональное сообщество ЕС. И это не мнение, это факт: исключительно после возвращения к транснациональной модели страны Восточной Европы вновь обрели свободу и закон.

Что же стало с самой Республикой Австрией? То есть с тем, что от нее осталось? Может ли «остаток» стать основой для рациональной и последовательной национальной идеи? Сперва осколок транснациональной империи стал государством, которого никто не желал. Националисты растерзали Дунайскую монархию на части, а немецкие националисты превратили австрийские мегаполисы в провинциальные немецкие городки. Изнанку «Габсбургского мифа» показал в своих произведениях Уго Беттауэр. Вы можете прочитать, в частности, его роман «Город без евреев». Немецкая Австрия, этот нелепый остаток мира, расколовшегося на нации, теперь стремилась стать частью большой немецкой нации. Возможно, это противоречило историческому опыту, но не исторической логике. В ту эпоху национализм стал для массового сознания брендом. А коли уж идея захватывает массы, то никакая реальность уже не может ей противостоять. Но это не значит, что идеи обязаны быть рациональными. Однако в какой-то момент опыт начинает свидетельствовать против подобных тенденций. В результате, с радостью приняв предложение стать частью Германской империи, австрийцы обрели возможность обогатить себя как нацию через ариизацию — возможность, которую они встретили с энтузиазмом только для того, чтобы увидеть, как их дивный новый национальный мир гибнет под градом бомб. Это был второй негативный опыт столкновения австрийцев с национализмом после развала Габсбургской монархии. И какой вывод они сделали, какой урок извлекли из этой двойной катастрофы, вызванной национализмом? Они решили сформировать нацию. Опять. Однако на этот раз они стали отделять себя от всех своих исторических предшественников. Они отделили себя от «коммунистов» и «инородцев» бывших имперских территорий, от немцев и от евреев, которые, если остались в живых, могут прийти и потребовать возмещения ущерба.

Радикальный патриотизм ex negativo — но какова была положительная национальная идея Второй республики? Австрийцы хотят построить суверенное государство на осколках прежней территории; оккупанты должны убраться прочь! Но обретение суверенитета было возможно только при условии, что они смогут дистанцироваться от немцев, которые были в ответе за преступления Второй мировой войны. Таким образом, они начали утверждать нечто противоположное тому, что утверждали несколькими годами до того: мы не немцы, наоборот, мы их жертвы, мы — нечто «индивидуальное», «уникальное», у нас есть своя «особая история». Другими словами, у нас есть своя нация и поэтому, в соответствии с международным законодательством, мы требуем права на самоопределение в качестве свободного и независимого государства. В принципе, австрийская национальная идея могла быть выражена парой слов: «Союзники, вон!» И в 1955 году, когда союзники ушли, австрийская национальная идея себя исчерпала…

Австрия могла бы стать национальным государством, но никто этого не хотел, так как это означало, что любой присягнувший ей на верность мог на что-то рассчитывать, быть принятым, что вело бы к бесконтрольному доступу — ну уж нет! И поэтому все, что оставалось, — создать нечто похожее на «национальную» идею, исторически беспрецедентную по охвату, и одновременно обеспечить ей растущую поддержку. Объединение бывших имперских земель определяло себя как «отдельный» этнос, отличавшийся от германского этноса способностью плохо говорить по-немецки. Сегодня в Австрии 88,5% населения согласны с тем, что Австрия является нацией. Политики, активно потворствующие этому убеждению, которое все более агрессивно насаждается как невинный патриотизм, метят в премьер-министры, — хотя на сегодняшний день уже нет ни одной нации (независимо от того, насколько большой и мощной она является, не говоря уже о малых народах), которая могла бы самостоятельно и в суверенной независимости решать проблемы, с которыми сталкивается сегодня Европа и мир в целом. Австрия является членом Европейского союза, но ничуть не осознает, что это дает ей возможность вернуться к лучшим страницам австрийской истории и одновременно создать модель будущего: многонациональную, многоязычную, поликультурную, управляемую на высочайшем уровне — просвещенной рациональности и универсальных прав человека.

Я слышу, как кто-то кричит: «Англия! Англия!» Не является ли Англия прекрасным примером того, что сильная, уверенная нация может «гарантировать» демократию, верховенство закона, процветание и развитие искусств и наук? Вы забыли империализм и колониализм, иными словами, экспорт войны, тирании и угнетения, которые точно не могут служить примером преимущества национального суверенитета и национальной демократии. Вы знаете, почему Великобритания является единственным европейским государством, которое до сих пор отказывается подписать Хартию ЕС об основных правах? Потому что, как у господствующей нации Содружества, у нее нет никакого желания отвечать перед европейскими институтами за рабство и детский труд, которые до сих пор существуют в некоторых странах Содружества. Национальный эгоизм Великобритании в Европейском союзе, ее упорство по ряду политических вопросов и постоянные требования исключительных прав показывают, как демократически законная политика одной страны может вести к расколу и кризисам в обществе, и при этом граждане этого общества будут не в состоянии вмешаться и предотвратить этот раскол.

Формирование «наций» было историческим шагом, необходимым для того, чтобы объединить провинции и регионы, чтобы расширить зону применения права и, прежде всего, чтобы создать больше рынков. Тем не менее, нации систематически становились агрессорами и создавали угрозу миру и правам человека — через насильственный захват земель и произвольное проведение границ внутри культурных пространств, которые создавались веками, и прежде всего через создание обществ, способных определять себя, только дистанцируясь от других. В одном этом отличии — в создании идеи «национальной идентичности» — заключен вечно тлеющий потенциал для агрессии, которая в периоды кризисов выходит наружу в обличьях ненависти к другим и преследования предполагаемых козлов отпущения. Однако стоит признать, что образование наций не может быть концом истории. Виктор Гюго отмечал в 1850 году, «настанет день, когда ты, Франция, ты, Россия, ты, Италия, ты, Англия, ты, Германия, — все вы, все нации континента, не утрачивая ваших отличительных черт и вашего великолепного своеобразия, все неразрывно сольетесь в некоем высшем единстве и образуете европейское братство, совершенно так же, как Нормандия, Бретань, Бургундия, Лотарингия, Эльзас — все наши провинции слились в единой Франции». Над Гюго тогда смеялись, но франко-германской война показала, что нет ничего смешного в том, как европейские народы восстают друг против друга. В 1914 году национальное высокомерие обернулось мультинациональной трагедией и, как отмечал Стефан Цвейг, «национализм уничтожил европейскую цивилизацию».

Повторяю: это не мнение. Это факты.

Модель демократии, которую всегда подразумевают, когда говорят о демократии или об «эрозии демократии», «дефиците демократии», «защите демократии», — это модель национальной демократии. Действительно, на определенном этапе истории она, как идея и идеал, выглядела возможной и реализуемой моделью — с ее помощью предполагалось привлечь граждан к участию в решении политических вопросов на завоеванных территориях. Эта идея казалась такой привлекательной и убедительной, что люди даже рисковали своей жизнью в борьбе за нее. Однако это была просто модель для организации участия граждан в политической жизни на ограниченной территории, которая тогда именовалась национальным государством. Против этой модели демократии говорит даже не тот факт, что граждане этих стран неоднократно страдали от репрессий, но факт более фундаментальный: национальное государство является исторической моделью, возникшей в определенной исторической ситуации, в конкретных обстоятельствах и при определенном наборе альтернатив, — и когда эти условия изменятся, национальное государство, как и все остальное в истории, начавшись в какой-то момент, однажды найдет свой конец. Эта модель демократии исчезнет, как многие прочие модели, которые со времен древнегреческой демократии возникали, а затем уходили, когда условия, при которых они зарождались и которым соответствовали, подвергались эрозии.

И поэтому защита демократии как идеи и как амбиции, по логике, возможна, только если мы признаем, что национальная демократия отмирает. Непостижимо? Чтобы это увидеть, не нужно смотреть в телескоп. Это происходит здесь и сейчас. Это процесс, который происходит уже более полувека в определенном месте, здесь, в Европе; и, имея дело с реальным процессом в конкретном месте, вы не можете рационально говорить об утопии. Совершенно очевидно, здесь и сейчас, что кризисные симптомы этого процесса трансформации не являются продуктом того, что грядет, но следствием сопротивления грядущему. Одномерный европеец — это человек, что рассматривает Европу только как общий рынок, где каждая нация защищает свои интересы. Такой человек не способен даже вообразить себе будущее Европы без наций, как не способен понять ни историю, ни исторический опыт и принять те выводы, которые были из него когда-то сделаны…

5. Римский договор был коперниканским переворотом в европейской (а в долгосрочной перспективе — глобальной) истории демократии. Целью основателей проекта объединения Европы, который привел к созданию сегодняшней версии ЕС, было, прежде всего, устранение национализма, а в конечном счете — замена ЕС наций. И это не просто мои догадки, вы можете прочитать об этом у Жана Монне, Вальтера Хальштейна и прочих. Эта политическая цель была логическим следствием травматического опыта национализма, опустошившего континент. Но, как вскоре выяснилось, это было нечто большее, чем решение, основанное на горьком историческом опыте. Скорее, то оказался направленный в грядущее дальновидный проект. Глобальные события, которые сейчас (и в непредвиденном будущем) являются движущей силой истории не стоит сбрасывать со счетов. Сегодня уже невозможно отрицать, что так называемая глобализация определяет всю политическую практику и оказывает влияние на все области общественной жизни во всех уголках мира. Сегодня все основные политические явления, с которыми мы имеем дело, будь они экономического или социального порядка, уже давно носят транснациональный характер. Влияние транснациональных компаний, финансовые потоки, цепочки создания стоимости, миграция, Интернет, а также такие опасности, как слежка и злоупотребление частными данными, экологические проблемы и так далее, — ни один из этих феноменов не может рассматриваться в пределах национальных границ суверенной независимости, и национальные границы не могут остаться препятствием для них. По большому счету глобализация означает не что иное, как отмену всех национальных границ. При таком раскладе, мы не можем найти достаточных причин того, чтобы политические решения принимались исключительно на национальном уровне и были узаконены только национальными демократическими процедурами. Если целью создания Союза было преодоление национализма и государства-члены уже передали ряд суверенных прав наднациональным институтам, и если первой реакцией на проблемы, возникшие в этом союзе, является защита «национальных интересов», то такое противоречие не может не вести к кризисам. Подобного свойства ситуации требуют антикризисных мер, которые, если призрак национальных интересов продолжит упорствовать, в свою очередь, породят новые кризисы, требующие все новых и новых антикризисных мер, неспособных эти кризисы купировать. То, что задумывалось как амбициозный политический проект по формированию нового сообщества, обернулось, благодаря ренационализации Европы, тупой ежедневной политической борьбой за выживание — в буквальном смысле: сегодня мы спасаем евро, завтра мы будем спасать евро заново, а послезавтра наступит новый день, и мы все так же будем спасать евро. В точности то же самое происходит с беженцами и мигрантами: сегодня мы строим забор здесь, завтра мы будем строить забор там, и послезавтра мы должны будем построить еще один забор где-то в третьем месте. Национальные государства завалены пакетами антикризисных мер, которые медленно скапливаются — нераспакованными.

6. И все же Европейский союз должен остаться ведущим экспертом в поиске мирных политических решений глобальных проблем. В конце концов, при глобальном сравнении опыт его уникален. Европа является единственным континентом, который в течение более полувека управляется с помощью постнациональной политики, который сознательно и методично вошел в процесс постнационального развития, который создал не международные, но наднациональные институты, который шаг за шагом пытается осуществлять и давно осуществляет передачу национального суверенитета наднациональным институтам и который, в отличие от больших наций, ведущих себя как мировые державы, не имеет интересов, которые пришлось бы отстаивать с помощью оружия.

Я утверждаю, что Европа должна иметь это преимущество. Потому что столь революционный и успешный проект, каким в самом начале был проект объединения Европы, пережил грехопадение, остановившее его развитие и способность к действию, — а именно, Лиссабонский договор. Лиссабонский договор провозгласил «расширение полномочий» Европарламента, не дав ему полных парламентских прав и не ставя под вопрос гротескную ситуацию, при которой Европарламент может быть избран только по национальным спискам. В то же время Лиссабонский договор усилил позицию Европейского совета, то есть организации, защищающей национальные интересы. Отныне ни одно решение ЕС не может быть принято без согласия Совета, а поскольку национальные интересы Совета часто противоречат друг другу, вся система блокируется — политика Союза не может функционировать в условиях столь острого кризиса. Возможно, вы заметили: все крупные кризисы в Европейском союзе, все конфликты по поводу политики ЕС, которые лишь провоцируют гнев граждан и подтверждают их сомнения, начались после заключения Лиссабонского договора. Недовольство граждан, направленное против ЕС, порождает национализм, что вынуждает главы государств и правительств, а также министров государств — членов Совета, прибегать к еще более жесткому национализму, а тот, в свою очередь, начинает раскручиваться по спирали, доходя до самых грубых форм национализма, для преодоления которых и задумывался европейский проект…

Естественно, мы должны «защищать» демократию, но мы сможем это сделать только путем упразднения национальных демократий, путем реорганизации европейских институтов и, прежде всего, лишая полномочий Европейский совет, предоставляя Комиссии четкий мандат, а Парламенту — полные парламентские права. На карте стоит само существование европейской республики, с общими для всех политическими, экономическими и социальными правами и правилами, с совершенно новой, современной, перспективной моделью демократии. В настоящее время никто не знает наверняка, как этот совершенно новый, ранее небывалый, исторически авангардный проект — а именно, постнациональная европейская демократия — в конечном итоге оформится институционально. Но сегодня нам необходимо сосредоточиться на решении этой задачи, — используя весь творческий потенциал, который несет в себе этот континент, — вместо того чтобы требовать от людей повышения уровня производства, примеряя на них костюмы 1945 года, сегодня уже немодные, неудобные, не говоря уже о том, что они нефункциональны. Если мы потерпим неудачу, европейский мирный проект обернется бледной тенью самого себя! Такова задача, стоящая перед всеми, для кого основой всей политической и социальной деятельности являются универсальность прав человека; уважение человеческого достоинства, признание интересов человека, где бы тот ни находился, равные возможности для развития индивидуального таланта, а вовсе не защита интересов национальных элит. Таким должен стать универсальный европеец, утверждающий свой собственный суверенитет, а не защищающий суверенитет нации.

Одномерный европеец — это европеец, для которого национальный паспорт в кармане означает, что он имеет право на уважение и гарантию защиты его человеческого достоинства и его прав, он считает долгом своего народа позаботиться об этом и во время кризиса защитить его достоинство и его права, в ущерб достоинству и правам других народов. Одномерный европеец рассматривает права человека как торт, от которого он, с его правильным паспортом, в одиночку имеет право отрезать максимально большой кусок. Одномерный европеец не понимает, что подобное отношение в период кризиса или конфликта в первую очередь ударит по его собственным правам. Потому что права человека либо универсальны, либо их нет вовсе, и те, кто считают, что обладают исключительными правами, уже предали и аннулировали их. Сегодня этот европеец боится, что у него отберут масло, чтобы использовать его для оружейной смазки.

Скоро станет ясно, какой тип европейца будет определять наше будущее — универсальный или одномерный. Однако от этого также зависит, будут ли на континенте главенствовать права человека или право сильнейшего.

This article has been provided by Eurozine

© Robert Menasse, Eurozine [www.eurozine.com]