Новое незнание

Выступление на круглом столе интернет-журнала «Гефтер» на конференции «Пути России. Север – Юг»

Я очень большой пессимист по части «проектов», «перезагрузок» и «переучреждений» России и не могу говорить о ее будущем с такой болью, как уважаемый коллега Игрунов. Поскольку «судьба России» с некоторых пор для меня не внутреннее переживание, а «кино на экране». Наблюдение внешнего и никак не зависящего от наблюдателя объекта, никак не связанное с состоянием его души. И я впервые испытываю некоторое неудобство от изящества изложения вопросов этой конференции, потому что мне кажется, мы стремительно миновали то время, когда можно спокойно описывать ситуацию в метафорах некой политологической или исторической поэмы. На самом деле, все гораздо проще, хуже, грязнее. И я бы заметил, кровавей. Не заживают раны «Украина-Крым». Не очень понятно, к чему в мировоззренческом плане привели бомбежки Сирии. Иными словами, не сняты ли этой маленькой войной важные ограничители, до сих пор успешно препятствовавшие нам самим выступать в роли поджигателей мирового пожара?

И правда в том, что мы находимся внутри тяжело реформируемой реальности («Системы РФ», если в терминах Глеба Олеговича), где пока актуальны лишь частные стратегии выживания и компромисса. А то и конформизма. О чем, наверное, в курсе многие гуманитарии на зарплате.

При этом самая главная проблема интеллектуального класса, на мой взгляд, — отсутствие теории наблюдаемого нами общества. Мы в общих чертах представляем, как оно структурировано, но понятия не имеем, во что оно эволюционирует в следующий исторический момент. «Фашизм», «распад», «усиление авторитаризма», «чистое поле после ожидаемой катастрофы» — всего лишь псевдонимы растущего незнания.

Это «новое незнание» значительно отличается от мироощущений прошлых десятилетий. Тогда мы все-таки знали. Ведь весь XX век мы прожили в стойком, но сегодня подвергшемся ревизии убеждении, что более сложные формы неизбежно приходят на смену более простым, а следовательно, общественный прогресс так или иначе заложен в программу человека. По крайней мере, если речь идет о длительной исторической дистанции.

Если речь идет о дистанции, то Россия обязательно встанет с колен и будет свободной. Вольется в семью европейских стран. Сама станет Европой и т.д. Но сегодня этот наш долговременный оптимизм явно начинает угасать, поскольку на практике мы сталкиваемся с феноменом двадцатилетнего регресса как раз в тот самый период, когда у нас появились все возможности — и материальные, и политические, — преодолеть проклятие российского изоляционистского авторитаризма.

Отчасти этой потрепанной обстоятельствами верой в общественный прогресс и счастливый конец истории мы обязаны тотальной зубрежке Маркса — с его теорией неизбежности наступления эры справедливого труда и дохода. Притом что для многих социализм — до сих пор актуальный идеал, несмотря даже на все извращения его коммунистической олигархией. Данное противоречие изживалось за счет мечты о «социализме с человеческим лицом» 1960–1980-х годов, которая в 1990-х годах не столько сменилась, сколько была поддержана верой в совершенные либеральные институты, выборную демократию, в свободу рынка. Все это замечательно увенчалось так называемым европейским социализмом.

Не так давно я побывал на семинаре по Петру Кропоткину и с восхищением обнаружил «скит староверов» — жрецов третьего пути, обретенного где-то между этатизмом и либерализмом. Этот третий путь — якобы в общественных формах, функционирующих на принципах саморегулирования. Этот путь, по их мнению, обнаруживается в деятельности социальных организаций, использующих базу интернет-сетей и краудсорсинга…

Однако никто пока так и не рискнул предположить, как практически осуществить переход от общества прошлого и настоящего к новому обществу — обществу проектируемого будущего. По идее, этой теме должен был быть посвящен печально известный форум оппозиции в Вильнюсе, однако я что-то не заметил, чтобы его участники хоть как-то приблизились к решению подобного вопроса.

Вместо этого мы наблюдаем впечатляющие руины на месте, где должна возникнуть программа переходного периода. Самое большее, на что способны активисты, это колебаться между участием и неучастием в Системе РФ.

Хотите «участвовать»? Чтобы проникнуть внутрь и изменить? С тем же чувством многие шестидесятники вступали в КПСС.

«Не участвовать, чтобы сломать»? Но в этом случае никто не гарантирует от неизбежных бедствий «революции». Страх одних питает консерватизм, консерватизм других превращается в лоялизм. При этом ряд коллег, с которыми я активно сотрудничал в прошлые два десятилетия, составили настоящую, убежденную «пятую колонну демократии». Одни резко встали на сторону агрессивного государственного национализма и антизападничества, другие — жесткого или мягкого сталинизма. А остальные не нашли в себе достаточного мужества объявить им бойкот.

Очевидно, если не будет придумано ничего оригинального, следующий цикл, который за неимением другого названия придется назвать «избирательным» — 16-го и 17-го года, — рискует остаться в исторической памяти следующих поколений русских актом трагедии потерянного времени. Он не готовит ни побед, ни изобретения действенной альтернативы.

Короткие ответы по поставленные в преамбуле вопросы

1. «…опознать координаты процесса, внутри которого мы находимся, отчасти по собственной воле». Мы находимся внутри процесса восстановления поведенческих стереотипов, более характерных для эпохи русского деспотизма, но приспособленных к новым декорациям. При этом коллективным деспотом по отношению к личности выступает само общество, кристаллизующееся по серым, коррупционным схемам, выдвигающее в лидеры, в элиту, на властные позиции негодный человеческий материал.

2. «Почему советские и российские конституции никогда не становятся реальными основными законами?» По-моему, все яснее ясного. Понятие права никогда не получало должной поддержки в русской культуре. Формально право выстраивается на ссылках на обязанности холопа и санкциях за неисполнение повелений «барина» — не на базе суверенных прав личности. И до сих пор русская культура, в которой отроду не было героя, одни только жертвы, не ищет в себе сил, интеллектуальной энергии доказать обратное.