Царица Суббота

Состав расстреляли под Белгородом

Сухие истертые пальцы, ящик с куклами под откосом, старик-кукловод
Дочечку собою баюкает, перекрывая вой самолетов, поет:

«Спи, моя ингеле! это уже Песах.
Спи, посмотри! Никакой ваги нет в небесах,

И посреди длинной нашей дороги
Никто нас не держит нитями за сердце, за руки и ноги,

Мы не петрушки, мы не марионетки, мой свет,
Мы не арбалески, не ростовые, и в горлышке пищика нет, —

Видишь, ширмочка бархатная, ситцевая какая,
Необъятная, складчатая, бездонная, черная, голубая-златая, —

Мир велик, фейгеле, а мы с тобой так малы,
Так ничтожны посреди этой мглы,

Мы, которым престолы и силы последнее представленье сейчас дают,
Накрывают субботний стол, и ангелы бреющим воем под занавес фрейлехс поют, —

Но это не вага над нами, о нет, это сияющий в небе крест,
Крест-накрест разрез,

И небеса по разрезу расползаются в стороны, и открывают нам свет,
И это дорога свободы, нас отпустил Мицраим, и смерти нет!» —

Так он поет, и с вышины, исполненной темноты,
Ниспосылают свою благодать мессершмитов кресты,
Рваным целуют свинцом, в букеты сбирают алые восходящие из плоти цветы.

Царица Суббота

1

Йерушалайм вырезанный из солнечного масла
Барух Ата Адонай
Элогейну
Спущенный с неба
Сходящий на браду браду Аароню
Твердо стекающий
Мелех га-олам
Выпрямляющий мягко! ты — камень
И на кого ты упадешь того раздавишь
А кто на тебя упадет
Ше-га-коль нигья
Би-дваро!
Тот расколет многоумную глупую
Гулкой гудящую суетой голову
На две половинки полупрозрачной
Субботней тишины.

2

Вот и ты пришла,
В ряду всех суббот, глухим осенним своим чередом,
Одинокая Суббота.
Женщина зажигает одну свечу.
Женщина закрывает лицо ладонями, чтобы не видеть света,
И говорит браху (иврит —
Этот Твой язык, поток камней, плывущих в кипящем масле –
Так единоутробен рыданью).
В подсвечнике, предназначенном на две, свече
Слишком просторно. Она
Плохо крепится, падает на стол.
Женщина не отнимает рук от лица. Свеча, упав,
Не гаснет, продолжает гореть.

3

Поссориться в субботу — все равно что
Убить непреднамеренно, в справедливом гневе наотмашь,
Невидимого незаконнорожденного сорокового ребенка.

Хала засохла, вино, остыв, помутнело и даже на вид прогоркло,
И свечи чадят, смердя, как подожженные перья ангела смерти,
Когда мы, сжавшиеся в змеевидные железные спирали всяк своей правды,
Разворачиваемся, каждый от своего слепого окна, чтобы
Нанести друг другу
Последний торжествующий завершающий удар, —
Но молчим.
Мы, тем не менее, вот видишь, медлим. И мы молчим.
Мы вынуждены прикусить языки
И не говорить ни слова:
Это ты, ты нам рты заткнула,
О повелительная Царица Суббота,
Найдя таки управу на нас, одну из тридцати девяти,
«Маке бэ-патиш! — наклонясь с трона, воскликнула нам грозно. —
Маке бэ-патиш!»

4

Мир ловил меня-ловил, да не поймал,
Потому что от него я никуда не убегал:
Это я, наоборот, его поймал,
Взял на ручки, крепко, ласково прижал.

Мир в руках моих брыкался,
Злобно урасил, кусался,
На пиджак мне обоссался
(Между прочим, Отче, Твое дитятко!)

Вэй, ты мелкий, некрасивый,
Глупый, лысый и сопливый,
Ты беспомощный, капризный, прожорливый, —
Наконец-то ты притих, мой фейгеле,
Наконец-то успокоился, ингеле,
Наконец-то мы с тобой посубботствуем!

Не построим, не разрушим,
Не зажжем и не потушим!

Вот он хлеб, а вот вино,
Вот звезда, а вот окно,
Вот река в окно видна,
Над рекою всю субботу — тишина,
Тишина слышна до дна —
Мы с малюткой миром в этом мире просто странники.

Дрейдл

Господь наш Иисус Христос
Собрал нас вместе,
Дождался, пока усядутся и перестанут шипеть и толкаться
Последние из вошедших,
Вздохнул и произнес негромко:
«Ведь Я говорил вам: будьте как дети.
Дети, играющие
Например, в волчки.
А вы чем занимаетесь?»

В установившейся тишине муха
Прогромыхала, как гром небесный.
Кто смотрел в пол, кто — изучал ногти,
Кто открыл было рот, чтобы что-то
Запальчиво возразить, но раздумал.

И в самом деле — что тут скажешь.

Чтоб заставить играть нас в волчки, непременно надо
Прислать роту оккупантов,
Ражих, белесоглазых, неумолимых,
Ударами прикладов разносящих в щепы двери,
Перебивающих прячущимся позвоночники, дробящих затылочные кости,
Мечущих в огонь свитки, затаптывающих свечи,
Громко, страшно и непонятно
Лающим языком отдающих приказы.

Чтобы вечная весна
Не останавливалась, вращалась
На своем острие.
***

Старый дивится рав: что за оказия этой зимой!
Снегу в гетто выпало столько,
Что Майзелову синагогу укутало с головой.

Не иначе как фараон,
Догоняя народ мой огнем — мерзлой с неба водою догнал
В самом конце времен.

А это просто Голем: под Рождество по ночам
Улочками бродя Градчан,
Марженку встретил, раззявил — проглотить — глиняную пасть,
А девочка, счастливо смеясь,
Положила в широкий зев сложенный вчетверо лист —
Список желаний для Деда Мороза. Чист,
Бел, нов, миссию выполнив, рассыпался Голем в серебряный прах,
В густую морозную сыпь — ах!..

Жди теперь тридцать три года, рав,
Возвращенья слуги,
В низкое небо резное, медное профиль грачий задрав.

Хаг песах самеах

1

Фараонова конница, морские коньки,
Тычется, вьется, клюет у аквалангиста крошки с руки.

Прискакали со всех концов моря, обстали человека стада,
Присосками-глазками плачут: когда, когда?!!

Смущенно фоторужьем чешет в затылке аквалангист:
«Я, ребята, не в курсе, я просто турист.
Я редко бываю в церкви, бог у меня в душе…»
Коньки-всадники видят и сами: этот — нет, не Моше.

Обреченно вздыхают, разворачиваются, плывут назад,
В печальный свой дом, в глубину, в безвидный безмолвный ад.

А что же Моше? А куда он делся — сидит, где и всегда:
У кромки прибоя, где песку отдается, да все не отдастся вода.

Исполнен терпенья, бросает блинчики, щурится в солнечный свет —
Ждет, когда истечет последняя тысяча лет,

И небо совьется как свиток, и светила уйдут на покой,
И воды морские раздвинет он снова узловатой худой рукой,

И скажет он строго, в усы улыбаясь, понурым каурым конькам:
«Ну что, накупались, хулиганье?! То-то! Брысь по домам!»

2

О блистательная,
Сочащаяся молоком, медом и кровью,
Иудейско-христианская конференция!
О поиски исторического Йешуа!
О пря о законе и благодати!
О, бедные, милые, громогласные, драчливые Мои детки,
Потные, бессонные глазенки горят, с головой ушедшие
В поиски афикомана, — перевернули вверх дном дом Мой!
Играйте, родные, так и быть, ищите,
Да поторапливайтесь — утро вот-вот уж,
Да имейте в виду: порядок в доме
Будете наводить сами.

3

— Папа, чем эта ночь
Отличается от всех остальных ночей?

— Чем… да ты, сынок, знаешь.
Когда мы ушли, один — спрятался и остался.
Остался, как гнойное чмо, жрать из котлов объедки.
Ты же помнишь, как это в армии было —
Кто не был тот будет, кто был не забудет,
Крест или хлеб, тяготы и лишенья воинской службы, честь и присяга,
Нехватка долбит, и все такое…
В другую такую же ночь, в саду, пылающем факелами,
Он появился снова, он уже приборзел, приподнялся,
Почувствовал поддержку (хотя как был ссыкло, так и остался),
Не прятался, полез целоваться…
Пожалели тогда, поленились, вершили исход и не до того было,
Не вернулись, не придушили как крысу —
И вот что получилось!..

Ладно.

Налей, сынок,
Наши сто грамм фронтовые,
По какой там уже? — по четвертой? — налей по четвертой.
Даст Бог —
Не последней.

Бруно Шульц

Солнце за окном — рыжая лилита,
Смеясь, имена трех ангелов сожрала.
А я-то — ребенок, а я не испугаюсь,
Отец! я ее нарисую,
Заклятие: карандаш, бумага.
На металлической ветке за окном тоскует, просит плоти
Стимфалийская птица весна
Сорок второго года.

Знаешь, отец, ведь если Бог — и в самом деле
Раввин из Дрогобыча, то мы пропали!
Но если Он — просто Б-г,
С кровоточащей мясной пустотой «о» (словно
Вырвали, плотно скрюченными пальцами уцепившись,
Восемь страниц с рисунками из самой середины
Плотной, пряной, трепещущей, как влажная роза,
Книги) — то
Ничего, может, еще оживем.

Источник: Круглов С. Царица Суббота / Посл. Д. Строцева. М.: Воймега, 2016.