Политика и город: расколотые левые

Обзор книги под редакцией Барта Ван дер Стина, Аска Катцеффа, Линдерта Ван Хугенхьюдже «Город наш: сквоттинг и автономизм в Европе с 1970-х годов до наших дней». (B. Van der Steen, A. Katzeff, L. Van Hoogenhuijze (eds.). The City Is Ours: Squatting and Autonomous Movements in Europe from the 1970s to the Present. Chicago: PM Press, 2014. 336 p.).

Рецензируемый сборник дает представление о пестрой мозаике городского сквоттинга и «автономных» политических движений в Европе начиная с 1970-х годов. За великолепным, задающим направление дальнейших рассуждений введением следуют девять отдельных более узких тематических исследований, созданных учеными-активистами, непосредственно знакомившимися с предметом исследования. Они посвящены как более известным событиям в Амстердаме (Назмир Кадир), Копенгагене (Рене Карпантсхофф и Флемминг Миккельсен), Лондоне (Люси Финчет-Мэддок) и Берлине (Алекс Васудеван), так и гораздо менее документированным — в Афинах (Грегор Критидис), Барселоне (Клаудио Каттанео и Энрике Тудела), Познани (Гржегож Пиотровский) и Вене (Роберт Фолтин), а в последней главе речь идет о совсем небольшом городке Брайтоне [1] с необычной городской политикой (Needle Collective и Bash Street Kids). Работы отличаются по форме и качеству. Исследователи первой группы и автор статьи о Барселоне имели возможность опереться на большой объем литературы, что позволило им создать детализующие реальность и аналитически более глубокие исследования. Не имея подобных преимуществ, Критидис, Пиотровский и Фолтин вынуждены были создавать свои нарративы с нуля, впервые в науке описывая заинтересовавшие их события и не имея возможности представить обобщенный метакомментарий, как у Васудевана, Кадира или Карпантсхоффа/Миккельсена. Кроме того, что очерки первой группы являются более обширными микрополитическими исследованиями, следует назвать еще одно отличие: Критидис уделяет больше внимания историческому контексту, начиная с последствий гражданской войны в Греции, и сосредотачивается на нарастающем движении против политики жесткой экономии, а не на отдельных группах сквоттеров или организации автономистов. Глава о Брайтоне опять же имеет свои особенности и использует малый масштаб объекта, чтобы провести подробное микрополитическое исследование ритмов активности на уровне отдельно взятого небольшого города.

Итак, что можно сказать об этой важной антологии? Во-первых, она представляет собой нечто среднее между сборником манифестов сквоттеров и автономистов и ангажированным академическим исследованием, возникшим на волне «Новых социальных движений» [2] (NSMs) в 1980-х годах, которые сами постепенно переросли в совершенно академическую социологию нонконформистских политических практик и коллективного действия. Испытав значительное влияние таких важнейших для темы новых черт современного города авторов, как Чарльз Тилли, Альберто Мелуччи и Сидни Тарроу, социологическая литература стала быстро и бесконтрольно разрастаться, стремясь фиксировать и систематизировать распространение этого феномена, его последствия и условия, порождающие политику социальных движений, и делая ударение на цикличности, системности и вероятности их структурности [3]. Усвоив эти достижения исследователей, данный сборник отдает предпочтение более конкретному подходу, ориентированному на факты и делающему ударение, скорее, на их эстетических потенциях, таких как удовольствие и страх, а также на пространственной онтологии жизни в городе, включая опыт активизма, на котором социологи пока редко задерживали внимание. В этом смысле данная книга говорит, скорее, о «субъективном факторе» [4]. Она дает представление о сфере левой политики, не связанной с деятельностью партий, претендующих на положение в левом спектре. Ее можно поставить в ряд с блестящим исследованием Джорджа Катсафикаса «Ниспровержение политики: европейские автономные движения и деколонизация обыденной жизни» (1997) и антологией Джорджа Маккея «DIY [5] культура: партия и протест в 90-х в Великобритании» (1998), которая по-прежнему остается лучшим и единственным исследованием о новых формах политики 1990-х годов [6].

Во-вторых, во всех исследованиях прослеживается тема транснационализма. Она выражается отчасти в цепочках подобий-воспроизведений и повторений идиом, форм, идей и практик; отчасти в очевидных прямых влияниях, в реальном круговороте идей, людей и текстов, а также в демонстрации последствий событий и действий, переходящих с одного места на другое, воспроизводимых в реальности при посредничестве новых электронных средств массовой информации и способов коммуникации. Этот феномен можно продемонстрировать с наибольшей очевидностью на примере одной отдельно взятой страны: к примеру, Совет сквоттеров Кройцберга и Пленум автономистов были созданы по образу гамбургских организаций. Но эти связи обнаруживаются и на более обширной территории Северной Европы: возьмем, к примеру, Fristaden Christiana (Свободный город Христиания) в Копенгагене, основанный в 1971 году, или голландских kraakers в Амстердаме и в других городах, чья деятельность и образ жизни восходят к событиям 1968 года. В книге «Город наш» можно было бы и более подробно проанализировать эти влияния и взаимодействия. Возможно, рождение радикального автономизма связано с итальянскими акциями протеста, когда вышел Манифест городских индейцев 1 марта 1977 года (кстати, нигде не упомянутый в книге); впоследствии они перекочевали на север через молодежные протесты в Цюрихе 1980–1982 годов и повлекли северную волну радикализации в немецких городах, а также в Копенгагене, Амстердаме, Лондоне и т.д. Чтобы показать, как на самом деле работали эти транснациональные схемы, потребовалось бы более подробное исследование, выходящее за рамки данного сборника и исчерпывающим образом реконструирующее биографические, текстовые и организационные взаимосвязи. Тем не менее, книга могла бы стать значительно лучше, будь в ней глава, посвященная именно этому транснациональному измерению.

В-третьих, совершенно очевидна генеалогическая связь с 1968 годом, как в форме реального предшествования, источника деятельного вдохновения, так и в виде триггера обвальных реакций. Мало кто из исследователей смог продвинуться в этом направлении. Кадир мельком упоминает голландское движение «Прово» [7] и «Кабутеров» [8] (гномов) конца 60-х и начала 70-х годов; Критидис уделяет много внимания контексту, предшествовавшему студенческим движениям активизма и анархизма в 1970-х и 1980-х годах в Греции. Тем не менее, работам не хватает более детальной контекстуализации. Пути, ведущие от 1967–1969-го к 1977–1982 годам, были довольно сложны, извилисты и требуют кропотливой реконструкции и тщательного анализа. Манифест городских индейцев, например, может служить прекрасным тому примером. Манифест требовал сквоттирования всех пустующих зданий, для того чтобы создать альтернативное семье сообщество, а также легализации наркотиков, уничтожения зоопарков и военно-патриотических памятников, закрытия тюрем для несовершеннолетних, а также «исторического и морального оправдания динозавра археоптерикса, несправедливо названного кровожадным хищником» [9]. Эта риторика заимствует идеи и основные положения у своих предшественников, но обретает несколько иную окраску: более злую, более яркую, воинственную и бескомпромиссную, не настроенную на диалог. Многие из акций, описанных в книге «Город наш», представляют собой контркультурный агитпроп, унаследованный от радикализма 1968 года, — зрелищную политику, особенно ярко представленную Движением за свободу женщин и Фронтом освобождения геев. Но некоторые авторы книги решили реконструировать другое направление, а именно направление максимализма «уличных бойцов» (стритфайтеров). Первые подобные столкновения произошли во Франкфурте, Гамбурге и Берлине. Сюда же относятся и акции датского сквоттерского BZ-движения, и продолжительные стычки в Амстердаме в 1980-х годах. Британское движение прямого действия возникло только в начале 1990-х годов и было связано с протестом против реформы налогообложения 1989–1990 годов и далее повлекло кампании против закона об уголовной ответственности 1994 года [10], а также массовые дорожные протесты, борьбу за права животных и культурный активизм кислотной/рейв-культуры, серверного вархауза [NWAC] и автономных партий. Существует еще одно, третье направление, связывающее сквоттинг и автономистские движения с наследием ситуационистов, получивших наибольший резонанс в 1950-х и 1960-х и соединивших политику антикапитализма с публичными акциями эстетического авангарда. В нескольких главах сборника можно найти множество интересных примеров деятельности каждого из этих направлений.

В-четвертых, социология, изучающая историю европейских радикальных социальных движений последних пятидесяти лет, не может не обратить внимание на главное социальное противоречие. Активизм 1970-х и 1980-х годов предполагал наличие массы молодых людей, обнаруживших себя за бортом социального мейнстрима, будь то по социальным причинам — из-за отсутствия занятости и перспектив карьеры; или по культурным, из-за своего рода экзистенциальной неудовлетворенности: высокообразованные, но не имеющие карьерных перспектив и частично занятые молодые люди были потенциальными мятежниками, живущими и работавшими внутри независимых сообществ и неформальных экономик, сразу приобретая богемные или мультикультурные связи, как, например, на Хафенштрассе в гамбургском районе Санкт-Паули или в Кройцберге в Западном Берлине [11]. Это было переходное общество, помнившее отголоски периода послевоенного подъема и процветания и предшествующее неолиберальной волне приватизации, которая ликвидировала только недавно установленную систему доплат, социальных услуг, пособий по безработице, профессиональной переподготовки, создания рабочих мест и государственного субсидирования искусства, музеев и местных культурных инициатив. Произошли разительные перемены, и новая социология современной городской среды — уже начинающей складываться в 1990-х годах, окончательно сформировавшейся в 2000-х годах и ставшей очевидной уже к 2008 году — описывает уже принципиально иной набор рынков труда и перспектив карьерного роста для молодежи. Если в 1970-х годах молодые люди считали возможным отсрочить свое взросление, сознательно аргументируя такой выбор, то сегодня период взросления «молодежи» становится еще длиннее, а сами молодые люди неспособны к планированию будущего, которое теперь отложено на неопределенный срок. В различных главах книги дается много полезной информации, конкретизирующей эту проблему.

Отсюда следует пятый пункт касательно периодизации. Во введении Ван дер Стин, Аск Катцефф и Линдерт Ван Хугенхьюдже проводят различие между ранней «героической» фазой радикализма 1970-х и 1980-х годов и более разнообразными практиками, появившимися в 1990-х годах и существующими по сей день. Они полагают, что именно начальный период с его склонностью к прямому действию, насилию, риторическими провокациями и конфронтацией с властями — именно он формирует восприятие. Они утверждают, ссылаясь, в частности, на репортаж Кадира о движении в Амстердаме, что многие активисты и исследователи слишком легко попадаются на удочку «линейного нарратива, [основанного] на одной конкретной волне протеста, охватывающего 1979–1988 годы», и не видят всей сложной динамики развития процесса, поскольку «движение 1980-х идеализируется и становится проекцией фантазий и желаний активистов, которые представляют себе идеальное движение как массовое и радикальное, с эффектными захватами и уличными боями. Образ движения, таким образом, стал статичным и невосприимчивым к эволюционным процессам, вследствие чего многие сегодняшние активисты живут в шизофреническом мире, в котором реальное движение и его миф постоянно конфликтуют» (p. 7–8). Но временные пласты неизбежно накладываются друг на друга, и зачастую происходят возвраты к конфронтации и насилию, в особенности в ответ на изменения в системе правопорядка, но в течение последних двух десятилетий появляются и новые возможности для политического маневра и переговоров. Сюда относятся конфликты, связанные со строительством элитного жилья, городской реконструкцией, жизнью бездомных и сохранением общественных зон, а также возможностью для творческого планирования, проектирования и создания новых институциональных форм, которые позволили бы использовать закон в целях самозащиты. Васудеван, в частности, считает, что новая политика должна вырастать из пространственных практик и эстетики современной городской жизни, включающей «микропрактики сквоттинга», открывающие «более широкую дискуссию о практике градостроительной политики и освободительных возможностях строительных форм» (p. 133). Приводя в пример Кастаниеналлее, 77 (K77), заброшенное трехэтажное здание в Восточном Берлине в районе Пренцлауэр-Берг, занятое активистами в 1992 году, он показывает, каким образом активисты творчески утверждают и переосмысливают городское пространство, где «принципы и практики коллективной жизни пересекаются с политическими убеждениями, эмоциональными привязанностями и бытовым материализмом хозяйственных забот, работы и вопросов ремонта» (p. 132). Каттанео и Тудела используют политическую шкалу большего разброса, чтобы показать место современной борьбы за городское пространство в Барселоне, как на уровне города, так и на региональном и государственном уровнях. В главе про Лондон Финчетт-Мэддок уделяет особенное внимание теме правового активизма, где правозащитная деятельность и взаимодействие с местными и государственными организациями, такими как SQUASH («Сквоттеры за защиту жилья») и ASS (Консультативная служба для сквоттеров), создают новые условия для договорных политических отношений. Как показывают эти примеры, политика эмансипации и общественного участия не имеет простых и четких границ. И противоречия между радикальными «героическими» и сепаратистскими формами автономизма и более «реалистическими» реформистскими социально-правовыми движениями — например, между созданием институциональных структур на базе законно признанного социального центра и самопровозглашением TAZ (Временной автономной зоны) — могут быть значительными [12].

Наконец, подъем автономизма всегда достигает наивысшего расцвета в тесной связи с более масштабными событиями эпохи. Так, автономистский радикализм 1977–1986 годов совпал с гораздо более широкой волной общественных протестов. Западногерманские внепарламентские выступления также достигли пика в этот период: речь идет о массовых антинуклеарных движениях в Виле, Калькаре, Брокдорфе, Горлебене и Вакерсдорфе, о забастовках в аэропорту во Франкфурте и о движении за мир, достигшем кульминации в 1981–84 годах; внутри этого более широкого контекста фестиваль Tunix в Западном Берлине 1978 года и организованная плотность размещения альтернативных сцен в крупных городах — несколькие из немногих примеров. Точно так же забастовка британских шахтеров, движение за мир и городские протесты начала 1980-х годов отсылают к фестивалям «Рок против расизма» 1977–1978 годов, взрыву панк-культуры и открытым фестивалям, возникшим в 1971–1974 годах, — все это было связано с появлением нового городского левого органа — Совета Большого Лондона и других городских правительственных организаций в начале 1980-х годов. Для взбудораженного левого мейнстрима это была непонятная политика. Она спровоцировала и более поздние столкновения — подъем автономизма в Италии в 1977–1978 годах, отмеченный бесконечными стычками с полицией в Болонье и Риме. Это была политика противостояния, сопровождаемая, в лучшем случае, неоднозначным отношением к парламентской политике, а в худшем — разочарованием в демократических ценностях. Новые внепарламентские активисты имели мало общего с прежними левыми партиями, которые в 1980-е годы, казалось, исчерпали себя, несмотря на успешность их выборных кампаний: еврокоммунизм (Италия, Франция, Испания) так и не смог совершить прорыв; закостеневшая социал-демократия (Западная Германия, Нидерланды, Великобритания) постоянно подстраивалась под капитализм, а технократический социализм (Франция, Испания, Греция) утратил связь с рабочим движением.

В последующий период, с 1980-х и по настоящее время, уклон влево только увеличился. С одной стороны, долгая капиталистическая перестройка уничтожила инфраструктуру, на которой была основана социалистическая культура, так что социалистические партии стали бледной копией самих себя и нужны только для участия в предвыборных дебатах. С другой стороны, на внепарламентских площадках креативные и энергичные социальные движения продолжают жить и здравствовать на низовом уровне; хотя, конечно, пока что они носят локальный характер и в основном не связаны ни с какими партийно-политическими структурами национального уровня. Таким образом, мы теперь имеем две совершенно разные левые структуры, существующие одновременно, но независимо друг от друга, каждая из которых берет начало в различные периоды истории левого движения. Если в первые две трети ХХ века город был местом стабильного формирования рабочего класса, обеспечивающего успех ранних левых, то сейчас он стал принципиально иным пространством социальности, занятости, повседневных практик и политической идентификации. Книга «Город наш» совершает очень полезное дело, конкретизируя имеющиеся политические границы и очерчивая ту почву инициатив, на которой может произрасти политика. Некоторые эссе (например, работы Каттанео и Тудела о Барселоне и Критидиса о Греции) говорят о том, как расколотое левое движение может вновь обрести единство: «Подемос» (движение «Мы можем», возникшее в 2014 году) и «Сириза» (Коалиция радикальных левых, 2004) стремятся выйти за рамки существующей партийности в поисках иной опоры социально значимых действий. Ада Колау, новоизбранный левый мэр Барселоны, вошла в политику через деятельность в жилищной сфере и стала основным голосом Организации людей, попавших в ипотечное рабство, которая была сформирована в 2009 году. Учитывая исчезновение прежнего типа партий с обязательным членством, сведение их функций к чисто бюрократическим и пропагандистским, их почти полностью лишенный радикализма центризм и их низкие показатели на недавних выборах, существующие социалистические партии все меньше и меньше способны предложить какое-либо решение текущих проблем. Любое левое движение, которое претендует на эту роль, должно осознавать, что демократия и активность гражданских объединений покоятся на разных основаниях, что и демонстрирует нам книга «Город наш».

Примечания

↑1. Имеется в виду город в Англии. — Прим. пер.

↑2. «Новые социальные движения» — теория социальных движений, которая была призвана объяснить природу новых движений, возникавших на Западе начиная с 1960-х годов (т.е. в постиндустриальную эпоху). Важный вклад в изучение этой проблемы внесли такие социологи, как Алан Турен, Эрнесто Лакло, Шанталь Муфф, Иммануэль Валлерстайн, а также философы — Мишель Фуко, Юрген Хабермас и Феликс Гваттари. — Прим. пер.

↑3. Используемые источники здесь и далее. Для справки см. следующие издания: Tilly C. Social Movements, 1768–2004. Boulder, CO: Paradigm Publishers, 2004; Melucci A. Nomads of the Present: Social Movements and the Needs of Contemporary Society. Philadelphia: Temple University Press, 1989; Tarrow S. Power in Movement: Social Movements and Contentious Politics. 3rd rev. ed. Cambridge: Cambridge University Press, 2011. Более широкий охват данной проблемы представлен в работах: H.P. Krisi (ed.). New Social Movements in Western Europe: A Comparative Analysis. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1995; M. Guigni, D. McAdam, and C. Tilly (eds.). How Social Movements Matter. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1999; McAdam D., Tarrow S., and Tilly C. Dynamics of Contention. Cambridge: Cambridge University Press, 2001; M. Kousis and C. Tilly (eds.). Economic and Political Contention in Comparative Perspective. Boulder, CO: Paradigm Publishers, 2005; Porta D.D. and Dani M. Social Movements: An Introduction. Oxford: Blackwell, 2006.

↑4. Субъективный фактор — деятельность субъекта (отдельных людей, масс, классов, партий), включающая различные уровни и формы (идеологическую, политическую, организаторскую) и направленная на изменение, развитие или сохранение объективных общественных условий. — Прим. пер.

↑5. DIY (от англ. Do It Yourself — «сделай сам»). Начиная с 1980-х годов стало девизом неформальной культуры, «культа самоучки», панк-рока, инди-рока, альтернативной музыки, самиздата (фэнзинов) и пр. — Прим. пер.

↑6. Интересно, что книга МакКея не упоминается в библиографиях социологов. В качестве примера активистской литературы можно привести: Notes from Nowhere, eds. We Are Everywhere: The Irresistable Rise of Global Anticapitalism. L.: Verso, 2003; C. Soloman and T. Palmieri (eds.). Springtime: The New Student Rebellions. L.: Verso, 2011; а также биографические интервью, собранные Томом Мертесом в книге A Movement of Movements: Is Another World Really Possible? (L.: Verso, 2004). Недавняя работа, написанная на эту тему: Castells M. Networks of Outrage and Hope: Social Movements in the Internet Age. Cambridge: Polity Press, 2012.

↑7. «Прово» (нидерл. provo) — контркультурное молодежное движение в Нидерландах в 1960-х годах. Название «прово» происходит от нидерландского слова provoceren — провоцировать. «Прово» объединяли молодых людей, недовольных обществом. О создании движения 25 мая 1965 года объявили устроитель хеппенингов Роберт Яспер Гроотфельд и студент философского факультета Роэль ван Дуйн. — Прим. пер.

↑8. «Кабутеры» (нидерл. Kabouters — гномы) — анархистская группа, существовавшая в Нидерландах в 1970-е годы. Была основана Роэлем ван Дуйном. — Прим. пер.

↑9. Katsiaficas. Subversion of Politics. P. 39.

↑10. Закон 1994 года был принят на рассмотрение парламентом Соединенного Королевства. Он представил ряд изменений к существующему закону, состоящих, в первую очередь, в ограничении и сокращении существующих прав и введении больших штрафов для определенных «антисоциальных» типов поведения. — Прим. пер.

↑11. Согласно Катсафикасу (Subersion of Politics, p. 87–88, 99–100, 128–131), Кройцберг был альтернативной площадкой, где на 1989 год проживали 40 000 турок и 50 000 «нормальных».

↑12. См.: Bey H. TAZ: The Temporary Autonomus Zone, Ontological Anarchy, Poetic Terrorism. Brooklyn, NY: Autonomedia, 1991. P. 106. TAZs были «“экономическими пиратами”, пользовавшимися избытками общественного производства, им принадлежит идея цветных военных мундиров и концепция музыки как проводника революционных социальных изменений, а также, наконец, общая атмосфера непостоянства, готовность двигаться дальше, принимать другие формы, менять университеты, уезжать в горы, в гетто, на заводы, в приюты, на заброшенные фермы или даже в другие пласты реальности».

Источник: H-Net Reviews