Альфред Зон-Ретель в Италии: 1924–1927

От редакции: Редакция Gefter.ru благодарит издательство «Грюндриссе» за любезно предоставленную возможность публикации фрагментов только что вышедшего в свет русского перевода книги немецкого экономиста и философа-марксиста Альфреда Зон-Ретеля «Идеальные поломки».

III

Такие деревни, как Позитано, или города, как Неаполь, досконально исследованные кошками и почтальонами, простому любящему взгляду пришельца предстают как «чудовищные конгломераты» [1]: сближение имеет свои границы. Беньямин остановился как раз перед ними, когда вступил в «колючий лес остроугольных лунных теней» между руинами домов в Позитано и подошел близко к «магическому кругу» [2]. Умолчать о границах — значит сотворить из деревни буколическую идиллию, прорвать их силой — не значит от них освободиться. Клавель попытался усмирить этот хаос архитектонической тотальностью сотворенного им мира коридоров и пещер. Но от этого он сделался не «владыкой вселенной», как изготовитель сливок из рассказа Зон-Ретеля «Транспортная пробка на Виа Кьяя» (с. 33 наст. изд.), а превратился в одержимого, застрявшего внутри своей паутины, которую так и не успел доплести до конца: работая над планом по возведению или, лучше сказать, пытаясь угнездить в нужном месте «последний» яйцевидный купол, он остановил жизнь собственной рукой.

Тому же незатейливо любящему взгляду Неаполь видится бурлящей красочной жизнью, дающей проникнуть в бездну без особого риска — покуда человек уверен, что в порту его поджидает корабль на Капри или Позитано: «Легко любить Неаполь с моря» [3].

Чтобы разомкнуть «магический круг», заключающий сокрытое, чтобы вступить в него через «незримую дверь», «тайные врата для посвященного» [4], потребен критический взгляд. Все, написанное Беньямином о Неаполе [5], а также три новеллы Зон-Ретеля, помещенные в этой книге, обличают именно такое приближение к этому городу.

Рассказ Беньямина разворачивается на фоне раскаленного города, лишенного покоя и тени, города, чей поначалу непроницаемый хаос отнял много времени у Беньямина с его «исключительно индуктивным способом» [6] ознакомления с новыми местами. «Скалистый» город, лабиринт без спасительного центра, окрашенный серым: «Красный цвет, или охра, здесь — серый; белый цвет — тоже серый. И совсем серым все это выглядит на фоне неба и моря» [7].

Общество, координирующей основой которого является товарный обмен, столь же мало готово терпеть выходки и эксцессы, как и разного рода отклонения. Неаполь его к этому вынуждает: «Бедность вызывает растяжимость границ» [8]. Замкнутая система была прорвана. «Пористость… закон этой жизни» [9]. Проницаемость, обеспеченная этой пористой материей, не была равномерной, она скорее сказывалась на связях между частным и общественным, на «новых и непредвиденных сочетаниях» [10], которые беженцы с севера уже не застали у себя на родине, но которые, впрочем, и здесь на юге при ближайшем рассмотрении обнаружили внутреннюю противоречивость своих крайних проявлений: жизненной пестроты и принудительного социального контроля. Дотошный наблюдатель обнаружит здесь «не девственный рай, но скорее отсутствие такового» [11], а «молчаливый анархист» [12] увидит в анархизме красноречивом «отражение своего воедино собранного внутреннего Я» [13].

IV

Замыслом рассказов «Транспортная пробка на Виа Кьяя», «Идеальные поломки» и «Восхождение на Везувий» (1926) Зон-Ретель обязан своим друзьям, знакомым и товарищам по литературно-философскому цеху: Беньямину, Кракауэру и Адорно. Кракауэр также помог разместить «Идеальные поломки» в газете «Франкфуртер Цайтунг». В этих этюдах описан анархический образ жизни Неаполя и упорное сопротивление неаполитанцев социальному давлению со стороны Церкви, каморры и техники. Зон-Ретель наполняет понятие взаимопроникновения эмпирическим материалом. «В новых, непредвиденных сочетаниях» [14] проникают друг в друга частное и общественное, сельское и городское (вспомним коров, обитающих на пятом этаже жилого дома), профанное и священное (образы Мадонны на неаполитанских улицах, украшенные лампочками, продолжавшими гореть, когда в остальных местах электричество давно вышло из строя), праздники и будни (когда в определенных кварталах, и только в них, справлялись праздники местных святых). Даже государственные законы перемешивались с не менее суровыми правилами каморры (Зон-Ретель настойчиво подчеркивает это, описывая свадьбу юного каморриста), а отпор строгим законам товарообмена набирает силу. Это сказывалось прежде всего в панибратском отношении к технике и святыням капиталистического товарного общества, господствовавшим в Неаполе 1920-х годов вопреки рудиментам феодального порядка.

Та же беспечность отличает неаполитанца и в его обращении с техникой. Такова его нещадно-ласковая эксплуатация механизмов в точном соответствии с инструкцией, ведущая к быстрому износу. Это вероломство неаполитанец обращает в свою великую удачу: он спасает обломки от разрушения, творит из них новую вселенную и тем самым достигает «утопически-всевластного бытия». «Колдовство, однако, всегда бывает обезоружено тем, что механизм ломается» [15]. Поэтому в Неаполе «механизмы <…> не могут образовать цивилизационного континуума, к чему они предназначены: Неаполь оборачивает их лицом вспять» [16].

Если меланхолический творец аллегорий придает новое значение обломкам распавшегося мира, то отнюдь не меланхолический неаполитанец собирает из этих обломков новое функционирующее целое. И подобно тому как абстрактная составляющая товарообмена, которая, по Зон-Ретелю, гнездится не в головах участников этого обмена, но как реализованная абстракция становится частью их действий, так же и вновь создаваемый мир неаполитанца не является мыслительным продуктом, но представляет собой результат необходимого действия: неаполитанец — это творец реализованных аллегорий.

Этот процесс не распространяется на гигантские сооружения, такие как железные дороги, и на вещи, такие «как электричество, которые в принципе нельзя испортить» [17]. И точно так же он обрывается в сетях вроде телефонных и таких чудесах света, как кибернетические аппараты, которые можно вскрыть лишь ценой их полного разрушения. Исчезновение из обихода обломков, применимых для дальнейшего использования, знаменует конец этой утопии. Сегодня мы находим ее следы уже не на чисто выметенных центральных улицах и площадях городов, но разве на окраинах, в странах «третьего мира» или на отдаленных Эгейских островах, где профанные грузовики, как божественные посланцы товарного мира, все еще наделяются именами святых.

Впрочем, Зон-Ретелева Filosofia del rotto [18] заканчивается сразу на границе с анекдотическим. Если в реальной жизни взаимопроникновение выступает как стратегия выживания, то красочные ее примеры заслоняют от рассказчика нищету, лишенную имен и красок. К тому же в Неаполе, где жизнь прорастает прямо на улицах и площадях, это очевиднее, чем где бы то ни было, и нигде этот пагубный синтез духа и денег так не бросается в глаза, как в городе, где финансовые учреждения называются Banco di Santo Spirito. Интерес вызывает то, что может быть спасено умом и мужеством «маленьких людей». «Целое» можно разглядеть, лишь забравшись на кратер Везувия.

Непокоренная и непокоримая природа — предмет описания путевых заметок «Восхождение на Везувий». Это не та природа, что вознаграждает за разрушительность, присущую городу, она сама разрушительница — такой она была, во всяком случае, пока Везувий был активен. Но разрушает она не так мрачно и безжалостно, как разрушают общественные отношения, — вулкан берет скорее звуками и красками, даже серый цвет пепла «светился серебром, словно живой, к тому же лунное сияние придавало ему тончайший оттенок розоватой лазури» [19]. Словно «вторая натура» города, Везувий одновременно грозен и чарующ: и тут, и там, повинуясь необходимости, люди должны оказывать упорное сопротивление жизни: согнанные с насиженных мест очередной катастрофой, они снова и снова селятся на склонах Везувия, словно вознамерившись «провести здесь жизнь в беспечном забытьи благословенных трудов» [20].

V

В 1926 году денежный источник Зон-Ретеля иссяк. Внезапно прервался книгоиздательский проект. Дальнейших его следов не обнаруживается. Семья, жившая в Германии, рассчитывала в скором времени на новые финансовые поступления и настаивала на том, чтобы он возобновил прерванное обучение и приобрел солидную профессию. В Позитано никакого будущего у него не было. Бабка, прислав 3000 лир, выкупила его из долгов (которые, по уверению самого Зон-Ретеля, были совершенно необходимы для поднятия престижа). В мае-июне 1927 года он вернулся в Гейдельберг, где в следующем году защитил докторскую диссертацию.

Период, проведенный в Позитано, дал три теоретических очерка, написанных на машинке Клавеля, с многообещающими и громоздкими названиями: «О теоретическом комментарии к Марксову учению об обществе», «Об обосновании теоретической экономии как строгой науки посредством ответа на вопрос: как вообще возможно человеческое общество» [21]. Эти наброски стали подготовкой к диссертации «О критике субъективистской экономики» [22]. Первый из них завершался решительной фразой: «Итак, мы хотим первым делом построить философию как крепость нашей последней надежды». Этюды Зон-Ретеля, напечатанные в этой книге, нужно рассматривать на фоне этих сочинений.

Обсуждение этих работ с друзьями он вел тогда с большой осторожностью: «Свои тогдашние идеи я как безумный держал в тайне и оберегал от малейшего ветерка. Я был чудовищно уязвим и чувствителен. В своей правоте я был абсолютно уверен, но — лишь наедине с самим собой» [23]. И тогда же он предпринимает попытки посредством этих очерков проложить себе дорогу во франкфуртский Институт социальных исследований. Однако, как и позднее, в 1936−1937 годах, он терпит неудачу. Первые читатели названных очерков, Адорно и Кракауэр, оценили их невысоко, их мнение отражено во фразе, переданной самим Зон-Ретелем: «Он воспринял наш эмпирический подход, но не нашу теорию». Позднее, когда Адорно и Кракауэр разошлись и уже не могли пользоваться выражением «наша теория», Адорно извлек большую пользу из теории Зон-Ретеля. Без нее ключевые моменты «“Негативной диалектики”, “Эстетической теории” и эссеистики (Адорно) оставались бы не более чем шибболетами» [24].

VI

После 1933 года всем участникам сообществ, сложившихся на Капри, в Позитано и Неаполе, пришлось обновить опыт эмиграции, и уже не в полях Аркадии, а против воли и в местах, для них отнюдь не желанных: Адорно, Беньямин, Блох, Кракауэр и Зон-Ретель были принуждены к бегству нацистами. Для Беньямина побег оказался смертельным. Адорно, Блох и Кракауэр переселились в США, Зон-Ретель — в Великобританию.

Сегодня когда-то пустующие дома Позитано превращены в дорогие отели [25]. Лабиринт Клавеля, бывшая резиденция принцессы Боргезе, сдается внаем (семь спален, одиннадцать кроватей, цена — около 45 тыс. долларов за неделю). В качестве дневных экскурсий здесь предлагают познакомиться с «уличной жизнью» Неаполя. С 1990 года остров вновь открыт для господ из Саксонии, и те не могут не дивиться «комплексному» впечатлению, им производимому. Памятник Ленину возвышается теперь над дорогой Виа Крупп, на которой в вечерних сумерках по-прежнему свободно протекают процессы рыночного обмена, но уже совсем другого свойства. Везувий временно затих, неаполитанская беднота разрослась, но утратила всю свою красочность, каморра растеряла последние остатки романтического разбойного рыцарства: 24 апреля 1990 года информационное агентство dpa сообщило о пяти убитых и семи раненых в результате нападения боевиков каморры на африканскую общину из-за раздоров в наркоторговле. Нынешнее положение вещей отражено в романе Роберто Савиано «Гоморра», по которому снят фильм.

Что сохранилось в прежнем виде, так это компетентный интерес неаполитанцев к животным. В тот же день, 24 апреля, dpa сообщило о лисе, устроившей транспортную пробку в центре Неаполя: «Сотни водителей остановили свои автомобили, чтобы не пропустить этого необычного зрелища. Поймать зверька удалось лишь прибывшей пожарной команде. Наконец животное с небольшими повреждениями было доставлено в зоопарк».

Муниципальное управление извлекло урок из рассказов Зон-Ретеля: скорость движения на Виа Кьяя была ограничена десятью километрами в час, а заторы на ней случались регулярно. Сегодня эта улица превращена в пешеходную зону.

Примечания

1. Ebd. S. 330.

2. Benjamin W. Rezension: Jakob Job. S. 133.

3. Ebd. S. 132.

4. Benjamin W., Lacis A. Neapol // GS, IV (1). S. 310.

5. Кроме уже упомянутого эссе «Неаполь», сочиненного Беньямином в соавторстве с Асей Лацис, следует упомянуть радиопередачу о Неаполе и рецензию на книгу о Неаполе Якоба Йоба. (Якоб Йоб (1891–1973) — швейц. писатель. Опубликовал множество книг на тему путешествий по Южной Европе.)

6. Benjamin W. Briefe. S. 363.

7. Benjamin W., Lacis A. Neapol. S. 309.

8. Ebd. S. 314.

9. Ebd. S. 311. Понятие «пористость» (Porosität) впервые употребила Ася Лацис в своей книге воспоминаний «Революционер по профессии» (Lacis A. Revolutionar im Beruf: Berichte über proletarisches Theater, über Meyerhold, Brecht, Benjamin und Piscator / Hrsg. H. Brenner. Munich: Rogner & Bernhard, 1971, 1976). Блох заимствовал его для своего эссе «Италия и пористость».

10. Ebd. S. 309.

11. Günter M. Siegfried Kracauers philosophischer Roman “Ginster”. Mag. Arb. München, 1990. S. 110.

12. В письме Блоху Кракауэр характеризует героя своего романа «Гинстер» как «безмолвного анархиста». См.: Bloch E. Briefe. 1903–1975 / Hrsg. K. Bloch. Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 1985. S. 289.

13. Günter M. Siegfried Kracauers philosophischer Roman “Ginster”. S. 109.

14. Benjamin W., Lacis A. Neapol. S. 309.

15. См. наст. изд. С. 81.

16. См. наст. изд. С. 84.

17. См. наст. изд. С. 81.

18. Так назван итальянский перевод работы «Идеальные поломки» (Napoli; Milano: Alessandra Caròla, 1991).

19. См. наст. изд. С. 61.

20. См. наст. изд. С. 61.

21. Sohn-Rethel A. Werke I. S. 153 ff.

22. Ebd.

23. Greffrath M. Einige Unterbrechungen waren wirklich unnötig. Gespräch mit Alfred Sohn-Rethel // Greffrath M. Die Zerstörung einer Zukunft. Gespräche mit emigrierten Sozialwissenschaftlern. Reinbek b. Hamburg, 1979. S. 249–298.

24. Йохен Хериш в своем очерке «Кризис сознания и сознание кризиса. Беньямин между Батаем и Зон-Ретелем» (Hörisch J. Dir Krise des Bewußtseins und das Bewußtsein der Krise — Benjamin zwischen Bataille und Sohn-Rethel. Bremen, 1983. S. 17) выделяет у Беньямина мысли, возникшие под влиянием Зон-Ретеля.

25. Туристическое агентство в Позитано использует в качестве рекламы цитату из Беньямина: «Здесь я <…> на опыте узнал, что это значит — приблизиться к магическому кругу» (Benjamin W. Rezension: Jakob Job. S. 133). Какие бы чувства это ни вызывало у рядового туриста, у Беньямина дальше стоит: «Я повернул назад».

Перевод Александра Ярина

Издательство «Грюндриссе» выражает признательность Беттине Вассманн, Ивану Болдыреву, Анне Шибаровой и Ансельму Бюлингу за помощь в подготовке издания, а также Карлу Фрайтагу, написавшему предисловие к русскому изданию.

Источник: Зон-Ретель А. Идеальные поломки / Пер. с нем. А. Ярина. М.: Грюндриссе, 2016. С. 18–31.