Художник и предстояние. Разговор в новом веке

От редакции: Интервью с иерусалимским художником и иконографом Натальей Гончаровой-Кантор публикуется в рамках Богословского проекта Gefter.ru.

— Является ли иконописность свойством только икон или возможен иконописный поступок, иконописное действие?

— Если уточнять термин, то иконописность есть выявление лика, то есть отшелушивание всего наносного, случайного, неличного, мертвого. Выявление личного, сущностного, живого — того, что является Божьим замыслом.

Соответственно, иконописное действие можно и дóлжно рассматривать более широко, чем только художественное действие. Любое действие, направленное на выявление лика, т.е. иконы, вполне входит в этот контент.

— Символизм мечтал о литургическом искусстве. Возможно ли сейчас литургическое искусство или только литургические действия (как «возвращение имен»), безучастные к формам искусства?

— Наверно, аналогично. В идеале — возможно, а происходит ли на практике?

Если вернуться к изначальному смыслу, то «литургия» — таинство единения человека с Богом. Здесь трудно обобщать и говорить от имени всех. Может быть произведение, которое даже представлено как литургическое, участвует в литургическом обиходе, но по сути таковым не является. А может быть произведение, внешне далекое от общепринятого канона, но по сути своей живое, которое может быть свидетельством живого богообщения или хотя бы приближения художника к Творцу. Я не говорю сейчас о каноне, потому что канон — это тоже изначально что-то живое, просто потом утвержденное и фиксированное. Но вследствие многократных повторений, к сожалению, может оставаться только внешняя форма, а ее наполнение зависит от автора и часто не всегда ей соответствует.

К сожалению, иногда забывается, что Бог Живой, а значит, Он в первую очередь обладает свободной Волей, и невозможно его принудить участвовать в общении одним лишь исполнением формальных правил и догм.

«Спас» (храм Св. Тавифы, Яффо, Израиль)

— Современное искусство занято критикой собственных форм и собственных условий существования. Как это сказывается на самосознании самого художника?

— Смотря какого художника. Зависит от того, на что направлено его самосознание.

Все индивидуально и зависит от личного выбора. Мне кажется, сейчас как общий фон возникает некая растерянность, поскольку искусство секуляризировалось, стало индивидуалистичным, из области ведомого перешло в область самодостаточного. Каково же его существование в пространстве полной «свободы»?

— Как возможно современное духовное или светоносное искусство? Можно ли напрямую соотнести метафизический поиск и решение изобразительных задач?

— Его поиск обратился в самые разнообразные сферы, многие из которых отнюдь не являются светоносными. Но далеко не каждый автор ставит себе подобные задачи. А подобного рода искусство, разумеется, становится возможным только в том случае, если эти задачи поставлены, — только тогда можно об этом говорить. То есть это условие еще не достаточное, но, по крайней мере, необходимое.

«Иерусалим. Утро» (масло, холст, 40х30)

— Кто первые «свидетели», первые зрители современного духовного искусства? Оно явно не обращается ни к массам, ни к индивидам. Тогда к кому?

— Если оно в самом деле духовно, Дух и будет Его первым Свидетелем и также Соучастником, поскольку духовного искусства невозможно создать без Него.

— Возможно ли общинное или церковное творчество в современном искусстве, когда из жизни церковной общины прямо проистекают художественные решения? Если да, то какие здесь существуют возможности и опасности?

— В идеале возможно по принципу соборности. Художники прежде работали артелью.

Возможно, такое бывает и сейчас там, где каждый на своем месте, когда есть духовное единство, общий вектор и понимание того, что происходит. Без этого сложно достичь приемлемого результата.

Как разобщенность работы органов в одном теле — при диссонансе в их работе возникают болезнь. К сожалению, не все священники обладают художественным вкусом, но это не грех. Священник предстоит перед престолом «от всех и за вся». Ведь от его власти зависит, каким будет Дом Бога и что качество предметов искусства в храме — это отнюдь не вторичный вопрос. И в этом вопросе уместно посоветоваться с профессионалами — это и есть воплощение в жизни принципа соборности.

И что в результате будут представлять собой предметы в храме — культовые отправления, которые часто вызывают только насмешку и нежелание вглядываться, или произведения искусства, подлинные свидетельства богообщения, которые помогают современному человеку преодолеть барьер неверия, холодного рационализма, которые есть свидетельства Бога Живого, перед которыми умолкает шум повседневности, останавливается время, и человек оказывается один на один с вечностью. При этом неважно, где они будут представлены — в храме или в музее, иногда в музее даже предпочтительнее: многим музеям мы обязаны прекрасной сохранностью этих произведений.

«Архангелы Рафаил и Иеремиил» (храм Св. Тавифы, Яффо, Израиль)

— Иногда слишком поспешно сближают радикализм в современном искусстве и юродство. Чем для вас безумные формы святости отличаются от радикализма художников?

— Святостью.

— Как радикализм художника обновляет не только художественный язык, но и сам способ мыслить о непонятных или чудесных вещах?

— Способностью видеть и мыслить непредвзято. Ведь если говорить о соборности, то соборность включает всех, а для того, чтобы не утратить способность мыслить, стоит попытаться понять образ мысли другого, даже если он более радикален, чем тот, к которому ты привык. В этом может быть толчок к более глубокому виденью и пониманию привычного, которое также может стать обыденным, даже если оно чудесно.

— Как для вас возможно чудо как содержание художественного опыта? Ясно, что старые, романтические метафоры чуда давно не работают, но что тогда работает?

— Но для кого-то продолжают работать и старые, важно только заметить это. А вообще — умение видеть Божий замысел. Или хотя бы часть его. Что ты не оставлен, что о тебе помнят. Ну, а если говорить о художественном восприятии чудесного…Это в том случае, когда то, что я делаю, получается легко, чувствуешь некий ответ, что ты на правильном пути, возникает ощущение попутного ветра, границы времени расширяются, повседневная реальность отступает или подчиняется тому, что происходит здесь и сейчас. Это для меня и есть способ преодоления жизненной трагедии — разорванности времени, прошлого и будущего, как у Карла Барта. И если такая попытка удается, это и есть чудо.

«Проходящий мимо» (масло, холст, 50х70)

— Как может искусство объединять разных людей не только в рамках диалога или эмпатии? Какое «сообщество жизни» может создавать искусство?

— Мне кажется, надо создавать искусство, а «сообщество жизни» «нарастет». В какой оно проявится форме — неважно, лишь бы искусство было. Но в ядре любого сообщества всегда находится личность: сообщество не может держаться, если не будет личности, ее тайны, келейной, сосредоточенной работы, личных откровений — как у Бродского: «не выходи из комнаты, не совершай ошибки»…

И если у людей — общая система координат, то можно говорить о сообществе.

Или возможен обмен между индивидуальностями, или кто-то больше отдает, кто-то получает, принцип «учитель – ученик» — только чтобы не было застоя, присутствовало свежее дыхание. Только тогда это возможно, когда человек развивается как самостоятельная личность, иначе любое сообщество рано или поздно распадется.

— Нонконформизм остается важным императивом для искусства, а как меняется конформизм? Как возможно вообще перебороть конформизм, не утопия ли это? Всегда ли нонконформизм — это политический жест, выстраивающий новые требования к политике? Может ли быть нонконформизм, не создающий политическую норму? Всегда ли искусство полемично? Не выводит ли полемика искусство за пределы искусства? Когда искусство сообщает свою позицию, то где именно оно осуществляется как социальный опыт?

— Вы имеете в виду политику или искусство? Я не занимаюсь политикой. В искусстве — далеко не всегда. И может быть, с точностью «до наоборот».

К примеру, в Израиле сейчас христианское искусство считается нонконформизмом, хотя само по себе оно не является нонконформистским. Мне кажется, излишне говорить о том, что оно само по себе находится за пределами социальной и политической полемики. Но даже искусство актуальное, транс-авангард, искусство с политической окраской в Израиле будет более конформистским, чем в России. Это парадокс, но это так.

Например, здесь рядом с Музеем Катастрофы местная художница устроила панк-акцию «Я — Катастрофа», направленную против тиражирования понятия о Катастрофе. На нее никто даже не обратил внимания.

То есть ни реакции полиции, ни отклика правительства, социума — никакого резонанса она не получила. Хотя по социальным меркам это вызов общественному мнению, кощунство, святотатство, оскорбление чувств — все можно тут при желании отыскать, но не у кого не было желания этим заниматься, потому что здесь заняты реальными проблемами. Например, катастрофой, которая реально продолжает происходить здесь и сейчас, потому что продолжают гибнуть мирные жители, почти каждый день происходят теракты. Все вместе переживают эту трагедию — и иудеи, и христиане, потому что нет чужой беды, есть общее горе. Онтологически, бытийно нет «конформизма» и «нонконформизма». Общественные ориентиры в разные времена меняются на противоположные. Поэтому художнику желательно следовать своему внутреннему творческому императиву — главное, чтобы он был. Но для этого желательно, чтобы внутри было больше, чем снаружи. Чтобы художник чувствовал необходимость личного высказывания. Для этого надо слышать внутри себя что-то большее, чем гул массовой культуры или диктат общественного мнения.