Современность как собственность

— Профессор Каспаро, — сказал Званцев, — я должен поговорить с академиком Окада. Он ждал этой информации всю жизнь.
— Это невозможно, — произнес Каспаро. — Академик Окада умер.
Стругацкие. Полдень, XXII век

Дата рождения С. Платонова, автора подметной книги «После коммунизма», неизвестна. Но точно датируется инициация его проекта. 14 июня 1983 года на Пленуме ЦК прозвучало откровение Андропова: партия не изучила должным образом общество, которым правит, и вынуждена действовать «эмпирически, весьма нерациональным способом проб и ошибок».

В декабре 1983 года С. Платонов отправил Юрию Андропову первый из серии закрытых докладов. По информации из независимых источников, материал попал в руки к адресату. Дочитал ли тот его — неведомо. 9 февраля 1984 года Андропов умер.

Вскоре начались конфиденциальные встречи С. Платонова с руководящими деятелями партии и правительства. Документы, которые были тогда предметом обсуждения, преданы гласности еще в СССР, за два года до Беловежского инсульта.

Несколько лет назад в «Википедии» обнаружилась развесистая статья «С. Платонов», пестрящая несуразицами с первых строк.

Герой был личностью не «вымышленной», а коллективной, социальной — разницу легко уяснить из той же Wiki. За вычетом ссылок на первоисточники, «Книгу, не предназначенную для печати» ничто не связывает с марксизмом — напротив, это усилие высвободить мысль Маркса из чуждой оболочки, узурпировавшей его имя.

Но нервом всей истории была, конечно, не младогегельянская понятийная математика, в которой авторы «Вики»-статьи безнадежно запутались. Главное — экзистенциальный опыт пятилетия встреч с могущественными и бессильными творцами кораблекрушения СССР. Прямо со сцены-палубы, уже уходившей из-под ног, они спускались за кулисы, чтобы вместе с нами разбираться в Марксе и в собственности. И все было чинно, подавался цековский и кремлевский чай — а из-под двойных кабинетных дверей тянуло смертным холодком.

Помню первый контакт. Между нами — пропасть стола, посадочной полосой уходящего в глубь кабинета. Стены в дубовых панелях, фаланга телефонных аппаратов, номенклатурный значок на лацкане, шестой десяток члена ЦК против тридцати моих беспартийных. И беседа — прямая, открытая. И физически ощутимая неведомая сила, поверх барьеров смыкающая нас.

Врезались в память две фразы собеседника.

Первая, исполненная сердечной боли: «Полоса великого безмыслия прошла по России!»

И вторая, как бы мимоходом, об очевидном: «В мире существуют только два современных государства — ну, вы понимаете: Союз и Штаты».

Партия на программном уровне провозгласила неизбежность гибели империализма, обещала «закопать» США. А тут один из ее идеологов взял да и стянул понятийным обручем непримиримых врагов. Он ясно видел: это качество — «быть современным» — драгоценное достояние, его завоевание — тяжелый труд, его потеря — катастрофа. Это братство преодолевших предысторию, оно роднит поверх ядерно-классовых и иных границ. Так у Шекспира роковая сила бросила подростков в объятья, сломав маховик вековой вражды кланов.

Век расшатался. Время изменило русло, устремилось в новый проран. И те народы и государства, что бодро держались на стремнине, вдруг очутились в сонных старицах, зарастающих затонах, а то и вовсе в болоте. А две огромные страны, прежде колупавшиеся на отшибе, вдруг понеслись вперед в потоке нового мейнстрима.

Как они туда попали:

— были обречены на современность — или подвернулись ей под руку?

— эволюционно — либо благодаря мудрому предвидению?

— поймав течение — или перенаправив поток на лопатки своих турбин?

Да и что это, собственно, значит — «современный»?

Мы искали ответы у С. Платонова, спрашивали друг у друга, у авторов умных книг. Но думать об этом становилось не с кем и незачем.

Пророчество сбылось. Безмыслие обернулось бессилием. Грянула катастрофа — и в мире осталась лишь одна современная страна.

Осталась ли? А если осталась — продержится? И удержит на себе мир?

Способен ли вообще уцелеть однополярный островок современности?

Бывает ли современность частной, корпоративной, национальной, блоковой? Иными словами, возможна ли монополия на современность, подобно собственности?

Ладно мы — но обойдется ли мир без России?

Или уже есть кем заменить нас в тандеме?

Да и почему тандем — быть может, устойчивость мира нуждается в троице?

А для нас, выпавших из современности, — заказан ли путь назад?

И точно ли это «назад» — или вперед?

Чего хочет от нас современность — если еще чего-то хочет?

Что теряет и что находит обычный гражданин обычной страны, выпадая (вместе с ней) из современности и возвращаясь в нее?

Живет ли собственность без современности? А идентичность?

Какова современность на уровне структур повседневности?

И как устроены ее несущие технологии?

Об этом пойдет речь.

19.10.2014