Совместность и насилие: «свободные христиане» в условиях советской России 20-х — начала 30-х годов

Составной частью процесса модернизации является индивидуализация, освобождение самосознания личности от власти разного рода коллективных структур и авторитетов. Индивидуализация неотъемлемо связана с процессом секуляризации, на ее основе возникли те типы мышления и поведения, которые включают в себя широкий спектр общественно-философских явлений, сгруппированных вокруг ценности свободы личности и ее самовыражения.

Одновременно с этим «освобождением» частью модернизационных процессов является усиление государства, претендующего на то, чтобы вместо и помимо этих старых коллективных структур формировать из людей благонамеренных подданных. Ради этой цели современные государства вторгаются в повседневную жизнь людей, дисциплинируют их, стремясь подчинить своим номинациям, классификациям и идеологиям, сделать из них этатизированных, удобных для управления, уже по-новому несвободных субъектов.

Переживание этого насильственного внедрения в жизнь новых коллективных идентичностей, отягощенное чувством утраты «теплых» досовременных общностей, приводит к возникновению у человека чувства отчуждения и разного рода основанных на подобных переживаниях философий, идеологий и движений. Не осталась в стороне от этих процессов и Россия. Несмотря на то что российские достижения в области политической модернизации остаются сомнительными и дискуссионными, никто не станет отрицать ту огромную роль, которую с давних пор в истории нашего общества играет государство и которая только усиливается благодаря расширению технических возможностей контроля в период Нового времени.

В качестве реакции на тотальное наступление государства на все сферы жизни в России в конце XIX — начале XX века появляется «свободно-религиозное» («свободно-христианское») движение, которое больше известно как «толстовское». Цель данной статьи — рассмотреть те версии «совместности», которые были сформулированы «толстовцами» еще в начале XX века и вступили в конфликт с утверждавшимися в первые советские десятилетия коллективистскими идеологиями и практиками. Задачей статьи является изучение развития идентификационных процессов у участников «свободно-христианского» движения в первое десятилетие советской власти, их представлений о самих себе как личностях и социальных существах, о природе человеческой общности, а также о тех современных им типах совместного существования, критиками и творцами которых они были в интересующий нас период.

Несмотря на то что чаще всего тех людей, о которых пойдет речь в данной статье, называли «толстовцами», далеко не все они были действительно приверженцами идей Л.Н. Толстого. В «свободно-религиозной» среде можно было встретить представителей самых разных религий, философий и идеологий. По своей общественной направленности это движение носило антикапиталистический, антиэтатистский и радикально-пацифистский характер.

Образ жизни и протестные практики «свободных христиан» были направлены на:

— поиск индивидуальных и коллективных способов преодоления отчуждения через изменение образа жизни («опрощение», «возвращение» к физическому труду, разного рода общинные эксперименты);

— протест против институционализированного государственного насилия и дисциплинарных практик государства (отказ от уплаты налогов, службы в армии, полиции, занятия бюрократических должностей, от государственного образования и общепринятых систем воспитания детей);

— протест против «абстрактного» когнитивного стиля, присущего современному обществу, против номинирующей власти государства (отрицание общепринятых сословных, религиозных и национальных идентичностей, отказ от паспортов, изобретение новых имен);

— отрицание буржуазной культуры потребления и отношения к природе («опрощение», аскетизм, вегетарианство, экологические идеи);

— критика «официальной» православной церкви и других «казенных» форм религиозности;

— критика рациональных основ и эмоциональной культуры контролируемых властью дискурсов, и прежде всего патриотизма и национализма, утверждение интернациональных и космополитических ценностей (отказ от военной службы, антивоенные протесты, участие в эсперантистском движении, широкое сотрудничество с международными религиозными и общественными организациями).

Кроме того, сторонники данного движения разделяли одно мировоззрение. Как писал один из них о своих товарищах, «в большинстве своем это были люди самобытные, самостоятельно мыслившие о смысле жизни, не преклонявшиеся ни перед каким авторитетом, кроме своего разума, своей совести» [1]. «Доверие к себе», к своему разуму и совести как к основным источникам истинного знания об окружающем мире и Боге было отличительным признаком мировоззрения «толстовцев».

В последней четверти XIX века главным идеалом «толстовцев» был коммунитарный идеал, а основной формой существования движения — устройство земледельческих общин. Коммунитарное настроение в тот период во многом носило эскапистский характер, оно было основано на стремлении к отделению от «нечистого» мира. С начала XX века интерес к «общинной» теме у «толстовцев» ушел на второй план, и в публичной жизни его представители чаще всего выступали сторонниками радикального пацифизма, утверждая ценности ненасилия и защищая свободу совести. Они протестовали против насилия во всех его проявлениях, искали пути построения таких социальных отношений, которые не препятствовали бы свободной самореализации человека в России и его утверждению себя как автономной личности. При этом основой человеческой общности они считали всеобщее братство «во Христе».

«Толстовцы» активно занимались строительством своего движения с конца XIX века: они основывали периодические органы, печатали и распространяли литературу, занимались поиском своего идеала и программы, народным просвещением, поиском единомышленников (которыми чаще всего становились разного рода сектанты, вегетарианцы, эсперантисты, мирные и, позднее, мистические анархисты) и союзников (отдельные социал-демократы, анархисты, либералы), работали над выработкой технологий ненасильственного протеста, участвовали в общественно-политических дискуссиях, вели правозащитную деятельность, защищали свободу слова, совести и отказников от военной службы, формировали сети взаимопомощи и общественные организации. Они сохранили и даже расширили свое движение в годы Первой мировой войны и двух революций 1917 года. Февральская революция была воспринята ими как осуществление их собственного идеала мирной революции, а с большевиками их сближали идеи коммунизма и интернационализма.

В первые годы советской власти институциональной основой «свободно-религиозного» движения были Общество истинной свободы имени Льва Толстого (закрыто осенью 1922 года), Московское вегетарианское общество (МВО, просуществовало до лета 1929 года) и Объединенный совет религиозных общин и групп (ликвидирован в начале 1924 года), а также региональные и местные отделения этих организаций. Также «свободно-религиозные» силы группировались вокруг издательства «Посредник», нескольких недолговечных журналов, «толстовских» и «сектантских» земледельческих общин.

«Толстовцы» с симпатией относились и к идеям социализма, и к самим большевикам, с некоторыми из которых они были знакомы еще со времен своей эмиграции [2]. Однако они довольно быстро поняли, что с точки зрения политической организации советская власть мало чем отличается от самодержавной — по крайней мере, в своей практике. Тем не менее, выстраивая свое общественное движение, они были настроены на сотрудничество с большевиками. Сторонники «свободно-религиозного» мировоззрения рассчитывали, что сумеют повлиять на них, убедят отказаться от насилия — как физического, так и духовного — и тем самым переведут революцию в мирное русло.

Социально-экономические эксперименты коллективистской направленности первых лет советской власти «толстовцы» в целом приветствовали и принимали в них участие. Недолгое время даже существовал особый «сектантский проект» внутри большевизма [3], в ходе которого советская власть попробовала сделать ставку на «толстовцев» и сектантов как наиболее грамотную, просвещенную часть крестьянства, по своему мировоззрению склонную к коллективным формам хозяйствования и призванную показать остальным мелкобуржуазно настроенным крестьянским массам пример коммунистического образа жизни и хозяйствования.

Очень скоро оказалось, что ценности и идеалы совместной жизни большевиков и людей «свободно-религиозного» мировоззрения глубоко различны. В условиях начавшихся гонений против «толстовцев» и их организаций, а также наступления на религию настроение людей «свободно-религиозного» мировоззрения меняется. Они все яснее начинают осознавать несовместимость собственного и большевистского идеалов общежития, о чем открыто заявляют в своих изданиях и публичных выступлениях.

В отличие от большевиков «толстовцы» мыслили сельскохозяйственные коммуны и кооперацию как первый шаг к будущему безгосударственному обществу. Свобода участия в любом типе общности была для них принципиальной. Исходя из этого, они отстаивали свое видение кооперации и коллективизации. Как писал 7 декабря 1923 года известный «толстовец» С.М. Попов, «кооперация в противоположность различным насильническим государственным организациям вырастает из свободного объединения людей без вмешательства государственного насилия. <…> Терпимость, доверие и любовь являются необходимым условием развития и углубления кооперативного движения… Люди, пережившие в своем развитии государство в его различных видах и являющиеся представителями безгосударственного отношения к жизни и миру, находят в кооперативном движении широкую возможность для применения и развития своих свободных от государственности убеждений, сил и способностей». Весь будущий мир виделся Попову «как бы огромным великим кооперативом, а все существа мира — членами этой великой духовной кооперации. Путем духовного совершенствования и единения существ эта великая духовная мировая кооперация неизбежно должна превратиться в единое всемирное братство, объединенное любовью» [4].

Не только кооперацию, но и сами «советы» «толстовцы» наделяли своими, отличными от большевистских, смыслами. В конце 20-х годов тот же Попов писал: «Советы никак нельзя отождествлять с властью. Как только в советы проникает власть, то тотчас советы исчезают и получается насилие власти. Вот почему слово “советская власть” — это такое же выражение, как горячий лед или твердый пар, то есть — абсурд. …Власть — это насилие человека над человеком, а советы — это свободная передача друг другу своих мыслей… Яд власти, нарушающий советы, гнездится в душе каждого…» [5]

К концу 20-х годов «толстовцы» потеряли почти всякую возможность для участия в общественной жизни страны и обмена своими мыслями; их организации и печатные органы были закрыты, а их общение сосредотачивается в нескольких неформальных кружках и вокруг самиздатовских журналов, которые распространялись из рук в руки и по почте в форме частной переписки.

В это время критика лицами «свободно-религиозного» мировоззрения советской реальности становится еще более резкой. В конце 1927 года сын лидера «толстовцев» В.Г. Черткова Владимир прочел в МВО доклад «Кооперация и наше участие в ней». Он заявил, что «никакое насилие в кооперации недопустимо. Как только насильственное или принудительное начало вводится в кооперацию, так кооперация теряет свое основное лицо и превращается в полугосударственный аппарат. У кооперированных принудительным порядком масс отсутствует сознательное отношение к самой организации». Он не отрицал всецело добровольный характер советских кооперативов, однако обращал внимание на низкий уровень сознательности большинства их членов, почти полное отсутствие материальной заинтересованности и идейного отношения к делу, злоупотребление политическими целями в кооперативном деле, недостаток организационной самостоятельности. Тем не менее, Чертков призывал своих единомышленников к участию в советских хозяйственных коллективах в целях их «оздоровления», придания им верного направления: «Если мы слышим, что в кооперации много воровства, взяточничества и т.п., то тем более надо не сторониться ее, а вступать в нее, исправлять ее недочеты, устранять, где это возможно, всякое лжетолкование кооперации. Нужно помочь руководителям кооперативных товариществ построить кооперацию на действительно добровольных началах, стараться объяснить массам значение и пользу кооперирования» [6].

В том же 1927 году Б.В. Мазурин, председатель совета «толстовской» коммуны «Жизнь и труд», в ответ на предложение советской власти организовать колхоз и возглавить его, наотрез отказался. «Да, мы за коллективный труд, но за добровольно коллективный, по сознанию, а не против своего желания» [7], — заявил он. Летом 1928 года Мазурин опубликовал в «Бюллетене МВО» статью «К вопросу о земледельческих коммунах» с критикой насильственных форм коллективизма. В ней он писал, что, хотя «общественная жизнь современного человека целиком построена на насилии», тем не менее, в ней уже можно найти признаки «новой жизни, основанной на свободном согласии, взаимопомощи и взаимном уважении» [8]. Такими новыми формами общественной жизни, по мнению Мазурина, являются коммуны. При этом он считал неверными свойственный ранним «толстовцам» взгляд на коммуны «как на какое-то средство к увеличению в себе духовных сил», создающее «какие-то особенные условия, благоприятные для самосовершенствования», и представления о том, что «жизнь в коммуне совсем другая, чем везде, более братская и христианская».

С точки зрения Мазурина, «человек сам от себя уйти не может», «его слабости остаются при нем и в коммуне, и вне ее», и потому «“коммуна” есть только форма, которая не может создавать каких-то особо благоприятных условий жизни, а есть только группа людей, живущих вместе, и жизнь их получается соответствующая уровню их нравственного и духовного развития». «Для духовной жизни организации не нужны, — делал вывод Мазурин. — Соединяться в лучшем мы должны и можем со всеми людьми, всегда и везде, а не ограничиваясь маленькой кучкой, замкнутой в рамки своей маленькой организации “правоверных”» [9].

Особой точкой зрения насчет коллективизации обладал крестьянин с. Боровоково Лаптевского района Тульской области М.П. Новиков — оригинальный мыслитель из народа, близкий по своим взглядам к «свободным христианам». В своем открытом письме «О поднятии урожайности в крестьянском хозяйстве» от 9 февраля 1929 года, посланном вместе с докладной запиской поддержавшего его И.М. Трегубова И.В. Сталину и в другие руководящие органы, он приводил убедительные аргументы экономического характера против большевистских методов аграрной политики. Помимо этого, Новиков утверждал, что «настоящий социализм, то есть общность всего — имущества, труда и интересов» — возможен только на христианской основе, «социализм же внешний, социализм марксистов, основанный на захватном праве и насильственном перераспределении земли, капитала и орудий производства, исповедующий веру в силу материи и отрицающий духовное начало в человеке, что нравственность зависит от экономических условий, — такой социализм бессилен устроить мир и благополучие на земле, и он не продержался бы между нами и одного года, если бы и установили его насилием; с одной стороны — по нашему неуменью и нравственной неспособности совмещать свой личный интерес с интересами общими, а с другой — по невозможности подчинить насилию душу и мысли человечества и сделать их всеобщими и равно пригодными; по невозможности уравнять жизненную энергию отдельного человека и заставить одного — трудолюбивого и энергичного — стоять на одном месте и не работать больше других, а другого — ленивого и неспособного — равняться в работе со всеми» [10]. Советский вариант экономической политики он назвал «социалистическим утопизмом» и сравнил с «путем военной дисциплины и насилия, как строил Аракчеев военные поселения», а его результаты назвал «батраческим коммунизмом» или «раем для батрачков-дурачков», который «может временно удовлетворять лишь забитых нуждою батраков и нищих» [11].

Самиздатовское «Письмо друзей Толстого» от февраля 1930 года за авторством В.Г. Черткова было специально посвящено проблеме отношения «свободных христиан» к коллективизации, которая полным ходом шла в стране. Этот текст был его ответом на многочисленные вопросы единомышленников с мест, которых беспокоил принудительный характер коллективизации.

В соответствии с духом «свободно-религиозного» мировоззрения Чертков писал, что «каждый должен сам за себя решить этот вопрос в зависимости от тех обстоятельств, которые его окружают, и его готовности жертвовать собой и своей семьей, так как невступление в колхоз в большинстве случаев означает обречь самого себя и свою семью на голодание и страдания». Он указывал на то, что многие единомышленники считают, что в советской действительности уже нет большой разницы, в колхозе ты или вне его, — «все равно вся жизнь советского гражданина несвободная и он так или иначе является рабом государства и работает на это государство, только одни в меньшей мере, другие в большей мере. Разве только те свободны, которые, как странники, ходят по стране и просят милостыни. А потому, вступая в колхоз, не делаешь большее преступление, чем живя вне колхоза, где все равно ты платишь налоги, разные сборы и т.п.». В таких условиях можно вступить в колхоз и в нем «стараться жить как можно лучше, относясь по-братски ко всем окружающим» [12]. Далее Чертков приводил цитату из «Дневника» Л.Н. Толстого от 16 июля 1908 года: «Соединить людей какими-либо правилами, законами, как это делают правительства и церкви, никак нельзя, потому что каждый человек по-настоящему верит только тому, что он сам себе выработал, а если и подчиняется правилам, которые дают ему другие, то всегда не вполне, а в душе или противится, или лицемерит» [13]. В заключение для тех, в чьих местностях коллективизация проводилась под административным давлением местных властей, Чертков делает выписки из работ Ленина о недопустимости принуждения в этом деле.

В конце 20-х — начале 30-х годов многие активные деятели «свободно-религиозного» движения были арестованы или подвергнуты разного рода репрессиям. В общении с представителями властей, на допросах и в судах «толстовцы» вели себя смело и открыто заявляли о своих антигосударственных, христианско-анархических и радикально-пацифистских взглядах.

В 1935 года был арестован «толстовец» и «духовный монист» [14] Я.Д. Драгуновский. Из тюрьмы он писал многочисленные и подробные письма властям с разъяснением своей позиции: о своем отрицании насилия, о духовно-монистическом мировоззрении, о несоответствии государственного устройства идеалам коммунизма, о бесполезности и вредности средств насилия на пути к коммунизму и о многом другом. В одном из таких писем он заявил: «Я не хочу быть слепым членом общества, возглавляемого государственным насилием. Я не хочу быть безрассудным винтиком бездушной государственной машины. Я давно вывинтил себя из бессознательного повиновения неразумному насилию. Я хочу быть членом мирного общества, устраивающего жизнь на разумных, сознательных началах. Я хочу разумно руководить своими поступками и своим трудом» [15]. Своим судьям Драгуновский заявил, что коренным источником жизни является разум и что в данном случае судят не его, а его мировоззрение, его представления о жизни: «Виноват ли человек за то, что он понял, что он не какой-то простой комок глины, из которой можно лепить что угодно и кому угодно, но что он духовная сущность, единая со всей духовной жизнью?» [16] Сравнивая свой идеал и идеал советского государства, он писал: «Я противник войны и всяких убийств. Я противник всяких насилий человека над человеком. Я глубоко убежден, что убийство и насилие нельзя оправдать никакими благотворительными целями и райскими перспективами. Всякое насилие человека над человеком противно нашему здравому смыслу, нашему разумному сознанию, нашему внутреннему духовному единению. Насилие — это грубый эгоизм, разделяющий людей на своих и чужих. Насилие — это грубое и низшее желание земного блага только себе, только своей низшей, неразумной, иллюзорной природе; желание земных благ низшей, неразумной и иллюзорной природе людей своего круга, своего государства. Насилие — это признание за собой права на свою жизнь, а за другими — непризнание этого права. Насилие — это пережиток старого варварского времени, которое в современном разумном обществе должно отойти в музей как кошмарное воспоминание минувшего прошлого. Насилие, применяемое в современном сознательном обществе, — это позор для участников насилия» [17].

Таким образом, естественным продолжением рефлексии собственного «я», проблемы сосуществования людей в обществе, в условиях как Российской империи, так и советской России у представителей «свободно-религиозного» мировоззрения стала проблематика свободы и насилия. К концу 1920-х годов оказалось, что «свободно-религиозное» мировоззрение сумело сформировать человека с нетипичным для советской России уровнем нонконформизма, сопротивляемости контролируемым властью дискурсам. Подобный вывод заставляет нас пересмотреть господствующие в историографии взгляды, согласно которым либеральный, стремящийся к индивидуальной автономии тип субъективности «непригоден для понимания сталинской эпохи» [18].

Примечания

↑1. НИОР РГБ. Ф. 218. Карт. 1393. Ед. хр. 3. Л. 4.

↑2. Лидеры движения оказались в вынужденной эмиграции в самом конце XIX века, после того как ими была организована общественная кампания по защите пострадавших от произвола властей духоборов.

↑3. См.: Эткинд А.М. Русские секты и советский коммунизм: Проект Владимира Бонч-Бруевича // Минувшее. 1986. Т. 19. С. 275–319.

↑4. Попов С. Кооперация. URL: http://zpalochka.narod.ru/bibl.html

↑5. РГАЛИ. Ф. 122. Оп. 3. Д. 34. Л. 67–68.

↑6. Там же. Л. 11.

↑7. Мазурин Б.В. Рассказ и раздумья об истории одной толстовской коммуны «Жизнь и труд» // Воспоминания крестьян-толстовцев, 1910–1930-е годы. М., 1989. С. 114.

↑8. РГАЛИ. Ф. 122. Оп. 3. Д. 34. Л. 28 об. Также взгляды Мазурина на этот вопрос см.: Мазурин Б.В. Указ. соч. С. 110–112.

↑9. РГАЛИ. Ф. 122. Оп. 3. Д. 34. Л. 28 об.–29.

↑10. Новиков М.П. Из пережитого. М., 2004. С. 503.

↑11. Там же. С. 510.

↑12. РГАЛИ. Ф. 122. Оп. 3. Д. 29. Л. 140.

↑13. Там же. Л. 142.

↑14. Духовные монисты — приверженцев идей П.Н. Николаева, который развил учение Л.Н. Толстого до полного отрицания реальности материальной жизни.

↑15. Из бумаг Якова Дементьевича Драгуновского // Воспоминания крестьян-толстовцев: 1910–1930-е годы. М., 1989. С. 412.

↑16. Там же. С. 418.

↑17. Там же. С. 412–413.

↑18. Интервью с Игалом Халфиным и Йоханом Хелльбеком // Ab Imperio. 2002. № 3. С. 221.

Источник: Вестник РГГУ. 2012. № 1 (81). Серия «Политология. Социально-коммуникативные науки». С. 74–83.