Против групповщины

Этот текст — в какой-то мере реакция на манифест движения «Платформа выбора», а в какой-то — размышление над одной мыслью историка и поэта Ильи Кукулина, которую я дословно не помню, но считаю очень важной. Некоторые люди метафорически называют коммуникативную ситуацию в российских социальных сетях (и в медиа, теперь попросту прилагающихся к ним) «гражданской войной». Силу этой метафоры нетрудно ощутить на самом себе, попытавшись выдвинуть какой-то нетривиальный тезис, например в комментариях на хорошо посещаемой странице или если Вашей личной странице довелось-таки стать читаемой и посещаемой. Я не только о сети Фейсбук, хотя в России фейсбук недаром стал именем нарицательным. Современные медиа плавно и незаметно перетекают одно в другое, и похабные перепалки в т.н. «ток-шоу» всего лишь инсценируют то, что происходит каждый день в социальных сетях, а комментарии теле- и радиоведущих насчет чьей-то очередной записи, тем более «твита», образуют петли положительной связи с увлеченными распространителями нелепейших слухов.

Жизнь в этом пространстве, к которой мы привыкли за последние годы, учит нарциссизму, но еще нетерпимости, сарказму и многообразным методам словесного унижения вместе с щекочущей провокативной болтовней, которую раньше называли провокацией, а теперь слишком часто называют «троллингом». На умелом «троллинге» можно быстро сделать себе публичную карьеру. Можно считать все это платой за обогащение жизненного мира, новые человеческие связи и включенность в интересные психоэмоциональные события в режиме «реального времени». Можно воздерживаться от грубостей самому и нещадно банить (именно так! — банить нещадно, о поэтика демонстративного бана!) тех, кто так или иначе позволяет их себе, обходить стороной гиперссылки на чушь, трэш и похабщину, стерилизуя поступающую сетевую речь. Но не каждый темперамент справится с такой аскетикой. Так вот, историк и поэт Илья Кукулин когда-то написал, что культура, в том числе коммуникативная, будущего российского общества создается уже сейчас, и то, что мы сейчас делаем, и тем более как именно мы это делаем, это и есть наступающее уже сейчас будущее, поэтому надо быть повнимательнее к тому, что мы делаем и как мы делаем. И я хочу сказать, что если это состояние «гражданской войны» продолжать длить, то никакого иного будущего, кроме отвратительного, не будет — и быть не может. Будет опять все то же самое, потому что это состояние воспроизводит само себя, будучи полностью безразличным к материалу, который может казаться нам, им охваченным, столь важным.

Что такое эта подвешенная «гражданская война», слишком хорошо известно: это когда любое (спохватываюсь — почти любое, потенциально любое) коммуникативное действие опознается как действие в поддержку некой стороны, направленное против некой другой стороны. Содержание действия, ситуация, его вызвавшая, контекст и намерения автора несущественны. Таким образом, действие превращается в знак, размещающий его автора среди какой-то группы, а существование любой помеченной, т.е. выделенной, группы само воспринимается как знак угрозы либо как знак надежды. Почему оно воспринимается так? Потому что к состоянию «гражданской войны», к сожалению, можно привыкнуть. Более того, в некотором смысле нельзя даже не привыкнуть. Его можно обжить, и не мы первые в России его обжили.

Тут можно бы порассуждать о том, как эта ситуация возникла, — начав рассуждение, скажем, с полуподпольных и подпольных кружков XIX века, с разных «Бесов» и «Коней бледных» с их романтикой неукротимого припирания соратников к стенкам принципиальности и убежденности, продолжив этикой радикальной политической борьбы в начале века двадцатого, потом — Русская революция, настоящая Гражданская война, когда демократическую контрреволюцию и разнообразных искателей третьей позиции «давили» заодно и революционеры и контрреволюционеры, упрощая, упрощая и упрощая публичное пространство, наконец, перейти к эпопее всепроницающей классовой борьбы, которая в советском обществе не прекращалась никогда, а в постсоветском вполне себе «возродилась» необоримой силой умственных привычек и при помощи так званых политтехнологов, и такое рассуждение вполне себе уместно и необходимо для диагностики происходящего теперь, но… Эту тягостную историю знать и необязательно. Достаточно обычного «морального чувства» отвращения к бесконечному пиханию малознакомых людей локтями в места почувствительнее как методу сетевой жизни, чтобы делать какие-то простые действия в сторону уклонения от этого. Так вот, от этого и уклоняться бы, именно потому что каждое коммуникативное действие устанавливает и укрепляет некое коммуникативное отношение — то есть связь, — из которого по чуть-чуть и оформляется некоторое будущее. И вот из таких отношений взаимного подпихивания выстраивается будущее, которое попросту не может быть привлекательным.

Я думаю, что 70–80% наших привычек, манер, методик виртуального (сетевого) общения никуда не годятся. Они позволяют с удовлетворением проводить время своего бодрствования, непрерывно самообразовываться, «завоевывать друзей и оказывать влияние на людей»; им предстоит быть преобразованными в какие-то другие, еще мало освоенные привычки, манеры, методики. Все это мы непрерывно обмениваем на будущее.

Я даже соглашусь с теми, кто скажет, что дальнейшая эскалация «гражданской войны» неизбежна: в это вкладываются ресурсы, человеко-часы и прочее, а противодействие несопоставимо слабее. Может быть, и так, но все же остается потребность хотя бы в личном спасении. И поэтому в каком-то минимальном принципе, которому можно следовать, сохраняя связность, с облегчением осознавая, что моя способность на кого-то повлиять асимптотически приближается к нулю, я позволю заявить о минимальном требовании, каковое можно и нужно предъявлять к себе как участнику публичного общения — в надежде все-таки постепенно оказаться в лучшем обществе, чем общество холодной «гражданской войны». Требование очень простое, чисто негативное — избегать любой групповщины, особенно заочной.

Дискуссии наши перенасыщены указаниями на виртуальные фронты. На многочисленных «их». Перечислю только некоторые, наиболее употребимые, привычные и родные обзывалки:

ватники
путинисты (путеноиды)
либералы (~ либерасты)
укры, проукры, заукры
западники
фашисты
«люди с хорошими лицами»
рукопожатные
нерукопожатные
неполживые
леваки
москвичи (москали)
методологи
реконструкторы
православные
сталинисты (~ сталиноиды)
байкеры
гейлобби
крымнашисты
нацпредатели
предатели
ельциноиды
дерьмократы (уст.)
кащениты (уст.).

Значение каждого из этих слов как будто известно, и легко объяснить, как оно используется. Именно как используется, потому что его значение и состоит в употреблении. Идентификация в некоем встречном представителя одной из перечисленных (или неупомянутой) групп составляет некоторую всеобщую коммуникативную доблесть и в российском контексте происходит с неотвратимостью, вычисляемой с помощью закона Годвина (и является, вероятно, его расширенной эндемической вариацией). Одни обзывалки эволюционно вытесняют другие в связи со сменой повестки, не позволяя формироваться более сложным и интересным системам аргументов, и это есть будущее, оно уже здесь, «так будет всегда».

Революционное решение в такой ситуации — это радикальный оппортунизм. Он состоит в запрете на любое суждение, формулируемое с помощью такой группой идентификации любого другого. Если мнение, оценка, суждение — это функции от такой первичной и очень быстрой идентификации, их следует откинуть. При этом придется поступаться маленькими искренними повседневными радостями обличения, разоблачения, устыжения, уедания, унасекомливания, припахивания, негодования, подначивания, пригвозжения, зачморения, затыкания, затравливания, стигматизации, подкалывания и так далее. Проблема в том, что мы все это слишком хорошо умеем. Индивидуализирующее отношение к другой стороне — это настолько свежо и непривычно, что не хватает слов, чтобы как-то разговаривать по существенным поводам. «Не сравнивай: живущий несравним», — сказал Поэт, но как не сравнивать-то? Так можно ощутить свободу языкового предпринимательства, от обзывалок возвращаться к понятиям (если можно словом «возвращаться» назвать это движение, по ощущениям — куда-то вперед и вверх) и переключать наконец-то регистры эмоций. Так-то можно по крайней мере надеяться на будущее, где можно будет не просто вылезти из окопов холодной «гражданской войны», но забыть о них наконец.

Вот за это я готов заплатить некоторыми дорогими мне радостями мгновенного подбора булавки посподручней и пришпиливания — про себя или вслух, на письме, это неважно — очередного встречного на одну из довольно многочисленных имеющихся у меня под рукой досточек с некими «ему подобными». Но это трудно, это революционно-трудно.