Интеллектуалы за Трампа

Маргинальная группа консервативных мыслителей пытается выстроить государственную идеологию вокруг новоизбранного президента, которому наплевать на идеологию.

Наиболее убедительный довод в пользу избрания Дональда Трампа был выдвинут не самим Трампом или его агитаторами, а неким писателем, который, в отличие от Трампа, не жаждет подписывать свои творения настоящим именем. Он назвал себя «Публий Деций Мус», в честь римского консула, известного тем, что посвятил себя богам и пал в бою, спасши соотечественников, хотя наш автор взял псевдоним как раз потому, что не хотел для себя каких-либо негативных последствий. В сентябре на сайте Claremont Review of Books «Деций» опубликовал статью «Выборы как рейс 93» (The Flight 93 Election), в которой сравнивал страну с угнанным самолетом и утверждал, что голосовать за Трампа — все равно что вторгнуться в кабину пилота: последствия, вероятно, будут катастрофическими, но последствия бездействия гарантированно хуже. «Деций» стремился трезво глядеть на поддерживаемого им кандидата. «Только в прогнившей республике в прогнившие времена мог возвыситься некий Трамп», — написал он. Но вместе с тем он утверждал, что эта порча — симптом национального кризиса, с которым может справиться только политик, не скованный политическим ханжеством. Колумнист прославлял Трампа за готовность защищать американских трудящихся и американские границы. «Трамп, — писал он, — единственный из всех кандидатов на должность главы государства на этих выборах или даже (как минимум) за семь последних избирательных кампаний, который сумел заявить: я — за жизнь. Я хочу, чтобы моя партия была жива. Я хочу, чтобы моя страна была жива». По мнению «Деция», обуздав нелегальную иммиграцию и пересмотрев отношение к свободе рынка, Трамп будет содействовать укреплению «солидарности среди рабочего, нижнего среднего и среднего класса всех рас и национальностей». «Деций» позиционировал себя как консерватор, но уделил немало места критике «диванных консерваторов», которые предупреждали об опасностях прогрессизма, ничего не делая, чтобы ему воспрепятствовать. Голосование за Трампа стало методом протеста как против амбициозности либерализма, так и недостаточной амбициозности консерватизма.

Статья была задумана как провокация против консерваторов и достигла своей цели. Росс Даутет (Ross Douthat) из Times ответил, что Деций недооценивает возможную степень ущерба, который президентство Трампа нанесет и стране, и партии. Даутет написал в Твиттере: «Я бы скорее пошел на риск поражения от руки противника, чем доверил свои дела некомпетентному самодуру». На сайте National Review, влиятельного консервативного журнала, появилась серия критических статей, в их числе — статья Джонаха Голдберга (Jonah Goldberg), который назвал центральную метафору Деция «чудовищно безответственной». Вне сомнения, Голдберг ожидал, что в скором времени эта странная неделя на излете нескончаемой кампании, когда скрывшийся под ником блогер стал самым обсуждаемым консервативным колумнистом Америки, отойдет в область воспоминаний.

Но для консервативных интеллектуалов, как и для многих других, 8 ноября не ознаменовалось возвращением к нормальности. Через полтора дня после того, как Дональд Трамп был избран президентом, он вылетел из Нью-Йорка в Вашингтон для встречи с Обамой в Белом доме. После нее Обама выразил надежду, хотя и слабую, что президентский срок Трампа будет «успешным». В ответ Трамп высказал свое убеждение (которое прежде держал при себе), что Обама — «очень хороший человек». В это же время примерно в двух милях к востоку от Белого дома, в конференц-зале штаб-квартиры фонда «Наследие» — консервативного института стратегических исследований, имеющего большие связи, — небольшая группа видных консерваторов собралась, чтобы попытаться осмыслить свое место в новом политическом порядке. Почти все места в аудитории были заняты — одно из них Эдвином Мизом, некогда генеральным прокурором Рейгана, сидевшим в первом ряду (и это ему, по-видимому, принадлежал телефон с мелодичным симфоническим рингтоном, раздавшимся посреди заседания).

Джим Деминт, бывший сенатор из Южной Каролины и глава фонда, уже праздновал победу. Текущая должность Деминта, как и прежняя, требует большой степени идеологической гибкости, и он сразу установил близкие отношения с Трампом. В марте «Наследие» опубликовало список достойных, по их мнению, кандидатов в Верховный суд; когда в мае Трамп обнародовал собственный список, пять человек в нем совпали с выбором «Наследия». Обращаясь к аудитории, Деминт смотрелся так, словно выиграл рискованное пари. «То, что случилось на этих выборах, возможно, спасло нашу конституционную республику», — сказал он.

Не все из выступающих разделяли его уверенность. Например, тот же Голдберг, славно поработавший в этот год: его ответ Децию был лишь одной в серии желчных статей, сделавших его путеводной звездой движения #ТолькоНеТрамп (#NeverTrump) — группы в целом ортодоксальных республиканцев, которые заявили, что готовы проголосовать за любого кандидата от своей партии — кроме одного. Это было в каком-то смысле протестное движение, хотя и ведомое политической элитой. В ряды движения влились National Review вместе со своим главным конкурентом The Weekly Standard, а также большинство ведущих консервативных журналистов, бесчисленное множество ученых и экспертов-политологов плюс, возможно, два экс-президента Буша: оба отказались поддерживать Трампа. Голдберг однажды назвал трампизм «утечкой радиации, грозящей погубить нашу партию», а кандидата сравнил с «котом, который выучился писать в человеческий унитаз». («Поразительно! Потрясающе! — писал он, передразнивая тех, кто восторгался редкими проблесками политического здравомыслия у Трампа. — Безусловно, для кота».) Но на собрании «Наследия» Голдберг попытался сделать вид, что принимает поражение с достоинством. «Я открыт для сомнений в пользу Трампа, — сказал он. — Вся эта история с #ТолькоНеТрамп кончена — по определению».

Рядом с ним сидел Джон Ю, видный представитель Министерства юстиции при Дж. Буше-младшем, недавно сравнивавший Трампа с Муссолини. Лукаво подмигнув Голдбергу, Ю произнес: «Не знаю, кончена ли она для него».

«Это правда, — ответил Голдберг со смешком. — Если я вдруг исчезну, передайте моей жене, что я ее люблю».

Степень оптимизма, которую позволяли себе выступавшие в тот день в «Наследии», была очень разной. Все были убеждены, что Трамп выдвинет разумно консервативного судью на пост главы Верховного суда взамен Антонина Скалии [1]. Но когда председатель поинтересовался, будет ли Трамп пользоваться исполнительной властью «более разумно и сдержанно», чем Обама, зал разразился хохотом. Джон Ю такой возможности не исключал. Он мечтал, что Трамп в первый же день своего срока отменит все указы и ведомственные распоряжения Обамы — самовластно подорвав самовластие. Голдберг, напротив, настаивал на том, что, несмотря на декларации Трампом партийной лояльности, в душе он «от рождения нью-йоркский демократ, который любит сделки». Он уверял, что консерваторы должны поставить себе целью держать президента Трампа под контролем — гарантировать, что «ему придется работать дело с нами и считаться с нашим мнением по важным вопросам».

Но с какой стати Трампу считаться с мнением политического движения, которое не смогло его остановить? В мае он сказал Джорджу Стефанопулосу: «Не забудьте, партия называется республиканской. Она не называется консервативной». В ходе своей кампании Трамп декларативно примкнул к некоторым консервативным программам, таким как движение против абортов, вместе с тем непримиримо отвергнув прочие: он бранил «республиканский истеблишмент», скептически отзывался о свободе предпринимательства и рынка, пренебрежительно говорил об однополых браках и туалетах для трансгендеров. Эти нарушения правил истеблишмента не сказывались на популярности Трампа, из-за чего радиоведущий Раш Лимбо (Rush Limbaugh) в одной памятной передаче высказал предположение, что «консервативная основа Республиканской партии не едина в своем консерватизме». Если либералы в ночь выборов были ошеломлены тем, что над ними одержали численный перевес (по крайней мере, в колеблющихся штатах), то многих консервативных лидеров, должно быть, еще больше ошеломило открытие этого года, что их движение больше им не принадлежит — да и принадлежало ли когда-либо? Мы привыкли слышать о «либеральном пузыре», но настоящим сюжетом выборов этого года оказался консервативный пузырь: итоги показали, как резко по своим приоритетам лидеры движения отличались от своих потенциальных избирателей.

Теперь, когда Трамп избран президентом, многие видные консерваторы надеются, что на высоком посту он проявит себя как разумно консервативный республиканец. Напротив, блогер, скрывающийся под псевдонимом «Деций», надеется, что президентский срок Трампа ознаменует зарю нового типа консервативного движения. Он принадлежит к числу немногих занявших сторону Трампа интеллектуалов, которые силятся создать идеологическое обоснование для политической тенденции, которую называют трампизмом. Политики, как правило, не особенно озабочены мнениями интеллектуалов, а Трампа дебаты о политической философии оставляют и вовсе абсолютно равнодушным. Но эти интеллектуалы — группа, в которую наряду с анонимными блогерами входят известные ученые, — полагают, что у Трампа есть вполне определенное мировоззрение. По их мнению, за его непредсказуемыми репликами и по видимости противоречивыми предложениями скрывается вполне системная концепция управления, укорененная в консервативной политической мысли, которая могла бы стать лекарством от закоснелости и беспомощности Республиканской партии.

Чарльз Кеслер (Charles Kesler), профессор политологии в колледже Клермонт МакКенна и редактор Claremont Review of Books, называет выбор Трампа «моментом свободы для консерватизма», давно назревшим отторжением консервативных элит и догм. Ирония только в том, что современное консервативное движение сложилось в 1960–70-е годы как протест против республиканского истеблишмента, по мнению представителей этого движения, утратившего связь с реальностью. Теперь, по мнению небольшой, но, возможно, прозорливой группы сторонников Трампа среди интеллектуалов, идет аналогичный процесс. Они подозревают, что Трамп, несмотря на свою более чем явную недисциплинированность, может стать популярным и конструктивным президентом, посрамив своих критиков — многие из которых консерваторы. Они полагают, что трампизм — реальность и что он может выступать в более существенном качестве, чем политический ярлык.

Не то чтобы у Трампа во время избирательной кампании отсутствовали влиятельные сторонники — таковые находились далеко за кругами прямых родственников. Популистски настроенные комментаторы, такие как Энн Коултер (Ann Coulter), Майкл Сэвидж (Michael Savage) и Лаура Ингрем (Laura Ingraham), примкнули к нему в числе первых, в основном потому, что Трамп выразил их убеждение, что одной из главных проблем страны является нелегальная иммиграция. Однако в целом среди консервативных гуру скепсис по отношению к Трампу приобрел такое широкое распространение, что стал угрожать бизнес-модели кабельного новостного телевещания. На CNN решили проблему, пригласив Джеффри Лорда (Jeffrey Lord), малоизвестного журналиста и бывшего помощника Рейгана, который познакомился с Трампом в 2013 году и с тех пор его поддерживал. Лорд до обаяния вежливо, но последовательно защищал Трампа и стал сверхновой телезвездой сезона. Ему шестьдесят пять лет, он живет в Кэмп Хилл, штат Пенсильвания, и ухаживает за своей девяностосемилетней матерью; каждый рабочий день CNN присылает за ним машину, чтобы отвезти его почти за двести миль в Манхэттен и обратно. Лорд все еще называет себя рейгановским консерватором, но утверждает, что его веру в политическое чутье Трампа укрепила серия приватных разговоров. Он пришел к выводу, что Трамп — «мужик серьезный», и подозревает, что кое-кто из движения #ТолькоНеТрамп изменит свое мнение. «Когда-то ведь и Рейгана иные консерваторы не воспринимали всерьез», — говорит он.

Различий между двумя президентами, однако, немало. Помимо того что Рейган имел опыт двух губернаторских сроков в Калифорнии, он баллотировался в президенты при значительной поддержке консервативного движения, которое в ту пору становилось доминирующей интеллектуальной силой в американской политике. Его консервативная коалиция объединила сторонников свободного рынка, военных «ястребов» и христианских активистов; отчасти благодаря ему эти три группы и стали рассматриваться как естественные союзники. Трамп не имел прочных связей ни с каким-либо традиционным политическим движением, ни с определенной идеологией. До начала своей избирательной кампании в июне 2015 года он успел побывать демократом (большую часть своей жизни), потенциальным кандидатом от Партии реформ (во время своей недолгой борьбы за президентское кресло в 2000 году), а с 2011 года — чем-то вроде овода от консерваторов, одержимого фантазией, будто бы Обама не американец по рождению. В ходе избирательной кампании его единственным источником информации, похоже, были кабельные телеканалы, которые показывали преимущественно его самого, что создавало колдовскую и временами пугающую петлю обратной связи.

Так что сюрпризом стало, когда в феврале прошлого года появилось онлайн-издание академического вида, наполненное учеными доводами в пользу Трампа. Оно называлось «Журнал американского величия» (Journal of American Greatness) — как дань обещанию Трампа «вернуть величие Америке», хотя дух журнала напоминал скорее твидовый пиджак, чем красную бейсболку. Очаровательно аскетичный сайт на непритязательной платформе blogspot.com напоминал о старой, более высоколобой эпохе Интернета, а ироничный тон, по-видимому, был расчетливо продуман в контраст крикливой риторике поддерживаемого кандидата. Именно там дебютировал Публий Деций Мус наряду с горсткой других авторов, большинство которых взяли латинские псевдонимы. Тот факт, что Деций и другие авторы журнала скрывают свои личности, вероятно, сообщал их статьям добавочную соблазнительность: авторы выглядели беженцами, из последних сил скрывающимися от погони официальных властей. Их безликость также вызывала смутное ощущение угрозы, как если бы они были отдаленными, цитирующими Платона родичами хулиганов в балаклавах, которых постоянно видят на националистических маршах по всей Европе.

С начала издания журнал опубликовал сто двадцать девять статей, в первой из которых была признана заведомая эксцентричность проекта:

«Возможно, абсурдно говорить о трампизме, когда о нем не говорит сам Трамп. Конечно, удивительная популярность Трампа еще более удивительна в свете того, что она, по-видимому, достигнута в отсутствие чего-либо, даже отдаленно напоминающего трампистские интеллектуальные доводы или традиционную партийную организацию. Но, несмотря на уникальную харизматичность Трампа, кандидату просто невозможно вызвать к себе столь страстную приверженность благодаря одной только яркости личности или медийному курьезу».

Временами авторы даже пытались разделить Трампа и трампизм, предполагая, что кандидат — могучий, но ненадежный поборник названной в его честь философии, которую Деций сформулировал как «надежные границы, экономический национализм, прагматическая внешняя политика». После того как Эндрю Салливан (Andrew Sullivan), блогер-первопроходец, опубликовал в New York резонансную статью, где допускал, что Трамп может оказаться как раз тем деспотом, против которого предостерегал Платон, Деций откликнулся собственной статьей, почти столь же длинной и куда более мудреной. Он утверждал, что Салливан неправильно понимает Платона, и выдвинул не слишком ободряющую идею, согласно которой в текущих политических обстоятельствах состоявшееся наконец признание «суверенитета народа» может привести на какое-то время к «усилению контроля и ослаблению свободы в определенных сферах». Как едва ли не все опубликованное в журнале, эта статья выражала будто бы искренние убеждения в несколько ироничной тональности, что сбивало с толку: невозможно было определить, кто все эти люди и насколько серьезно они все говорят, хотя политическое движение, которому они пытались дать обоснование, было меньше всего маргинально. Затем, в июне, журнал прекратил деятельность и уничтожил свои архивы, объявив, что это была «внутрицеховая шутка», которая за несколько месяцев привлекла широкую аудиторию и «перестала быть шуткой». В последнем отношении у журнала, пожалуй, было кое-какое сходство с человеком, который его вдохновлял.

Но Деций явно не был готов выйти из дискуссии. Возможно, поэтому в сентябре он опубликовал «Выборы как рейс 93». Возможно также, поэтому несколько недель спустя после победы Трампа он согласился на встречу в офлайне на том условии, что его псевдоним не будет раскрыт. Он назначил встречу в частном клубе, куда пришел на лекцию. (Он поспешил уточнить, что сам не является членом этого клуба.) Затем он перенес беседу в удобное по анонимности место — обшарпанный кафетерий в подвале Центрального вокзала, где с трудом втиснул свои длинные ноги под маленький столик. Тот, кто скрывается под именем «Деций», оказался высоким хорошего сложения моложавым профессионалом среднего возраста в прекрасно скроенном сером костюме и розовой рубашке. Он работает в финансовой сфере, но о политической философии говорит с энтузиазмом человека, занимающегося ею ради собственного удовольствия (по существу, так дело и обстоит). Перед началом разговора он показал на айфоне фотографию своей семьи: если его личность будет раскрыта, предупредил он, семья пострадает, потому что компания, в которой он работает, может не захотеть иметь что-то общее с апостолом трампизма.

Для Деция, возможно, не так уж безосновательно опасаться, что его может постигнуть судьба Брендана Эйха (Brendan Eich), одного из основателей корпорации Mozilla, которому пришлось вынужденно покинуть компанию после того, как обнаружилось, что он спонсировал движение против однополых браков. Скрывая свое настоящее имя, Деций также декларирует новый вид гражданских прав, тот, который часто отстаивают политические активисты эры социальных сетей, — право на анонимность, то есть право на то, чтобы их политическая деятельность в Сети не переносилась на их реальную личность.

Деций — консерватор со стажем, хотя и не ортодоксальный. Его разочаровала косная приверженность Республиканской партии принципу laissez-faire в экономике (как он говорит, «свободный рынок über alles»), из-за которой республиканские политики оказались не готовы к обострению проблемы неравенства. «Когда заходила речь о неравенстве доходов, консерваторы всегда рассуждали так: главное — это совокупное благосостояние; если всем хватает на еду, одежду и жилье, не о чем беспокоиться, — говорит он. — Я думаю, что усиление неравенства доходов в действительности вредно для единства социума». Он отвергает «карательное налогообложение»: как и многие консерваторы, он подозревает, что протесты демократов против социального неравенства лишь маскируют истинную суть их партии — политического прибежища космополитической элиты. Но он думает, что правительство могло бы разумно ограничить международную торговлю или поддержать захиревшую промышленность, чтобы сохранить определенные сообщества и профессии. Субсидии фермерам, специальные тарифы, адресные налоговые льготы, ограничение иммиграции — все это может быть оправдано, с его точки зрения, не узко экономическими задачами, но как выражение решимости страны сохранить свой образ жизни и фундаментального принципа, что граждане имеют право игнорировать мнение экспертов-экономистов, особенно если их достижения сомнительны. (В этом смысле трампизм напоминает идеологически неоднородные популистически-националистические движения, с недавнего времени набирающие силу в Европе.) Что важнее всего, он считает, что консерваторы должны уделять больше внимания меняющимся потребностям граждан, которые должно обслуживать государство, не надеясь на то, что рецепты Рейгана будут везде и всегда универсально пригодны. «В 1980 году, после десятилетия стагнации, мы нуждались в прививке индивидуализма, — пишет он. — В 2016 году мы слишком разобщены и атомизированы: нас объединяет в основном лишь то, что все мы находимся под каблуком у бюрократического государства, — и нам отчаянно не хватает единства».

Деций находит повод для злобной гордости в том, что поздно оценил Трампа: как популисту ему симпатично то, что простые американские избиратели распознали потенциал Трампа раньше него. Когда Деций стал уделять ему серьезное внимание (приблизительно с января), то различил контуры простой и, по его мнению, невероятно разумной политической программы: «меньше вмешательства в дела других стран, меньше торговли и больше ограничений на иммиграцию». В качестве неожиданного предшественника Трампа Деций припомнил кандидата от Демократической партии на выборах 2004 года, конгрессмена Дика Гепхардта (Dick Gephardt), который выступал как ярый противник NAFTA и других соглашений о свободной торговле. (Однажды на дебатах Гепхардт заявил: «У нас происходит утечка рабочих мест из Южной Каролины, Северной Каролины, Миссури — моего родного штата; сначала они утекали в Мехико, а теперь из Мехико в Китай, потому что в Китае самая дешевая в мире рабочая сила».) В «Рейсе 93» Деций назвал Трампа «самым либеральным кандидатом от республиканцев со времен Томаса Дьюи», причем без тени сарказма. Трамп заявляет, что правительство должно прилагать больше усилий к борьбе с безработицей, почти не упоминает о религиозных нормах, порицает войну в Ираке и военную интервенцию как таковую. Деций говорит, что его не волнуют явные симпатии Трампа к России; по его мнению, бездумные провокации были бы куда опаснее. В его толковании Трамп — политический центрист, которого ошибочно принимают за экстремиста.

Обвинению Трампа в экстремизме, разумеется, есть причина. Трамп постоянно допускает высказывания, которые на прежних выборах сочли бы скандальными и губительными для репутации политика. Его бредовые и часто несовместимые друг с другом заявления, вкупе с его нежеланием признавать ошибки, не позволяют определить, каким из своих воззрений он будет следовать на практике, и вызывают жутковатое предчувствие, что в качестве президента Трамп не будет подотчетен никому — даже самому себе. Деций говорит, что научился принимать, как он выражается, «нестандартность» Трампа, и настаивает, что его поддержка никогда не ослабевала, даже когда Трамп говорил вещи, которые, по его мнению, невозможно оправдать. (Хуже всего было, утверждает Деций, когда Трамп заявил, что Гонсало Куриэль (Gonzalo Curiel), федеральный судья, который вел против него дело о мошенничестве, движим «безусловным конфликтом интересов», поскольку он этнический мексиканец. «Вот уж чего, по моему мнению, говорить точно не следовало», — отозвался Деций.) Но вместе с тем он считает, что эпизодические грубости Трампа и более чем эпизодические проявления несдержанности неотделимы от его «великой личности», которая и позволила ему бросить вызов консервативным догмам.

Презрение Трампа к тому, что он называет политкорректностью, а часто и к обычным нормам вежливости, наделяет его обликом бескомпромиссного бойца, даже несмотря на то что в подоплеке истории его восхождения лежит страсть заключать сделки (то есть находить выгодные компромиссы). «Личность» и «медийный курьез» — возможно, недостаточные объяснения успеха Трампа, но их вклад в успех принципиален. «Допустим, мы определили, что такое трампизм. Теперь представим себе идеального кандидата, который выступит с тщательно прописанными речами, политической программой и штатными агитаторами, — говорит Деций. — Встретил бы он такой же отклик, как этот мужик? Я думаю, нет».

Конечно, для десятков миллионов американцев, которые испытывают отвращение и ужас перед Трампом, «этот мужик» не выглядит всего лишь экономическим популистом с языком без костей. В ходе кампании его обвиняли в том, что он встал во главе белого реваншизма, объявив войну меньшинствам: он заявляет, что хочет депортировать миллионы нелегальных иммигрантов и призывает к мораторию на въезд в страну мусульман. С момента его победы многие аналитики, разбиравшие его политическую программу, сосредоточились на его связях с «альтернативными правыми» — нечеткой и постоянно эволюционирующей группой диссидентов, у которых вызывают острое неприятие многие устоявшиеся принципы консервативного движения, в том числе его декларируемая приверженность идее расового равенства. Проводником этой связи является Стивен Бэннон (Stephen Bannon), главный стратег Трампа, — «экономический националист» и бывший исполнительный директор Breitbart, новостного сайта, который, по словам Бэннона, стремился стать «платформой для альтернативных правых». Ранее в том же году Breitbart опубликовал классификацию альтернативных правых, включая Ричарда Спенсера, который именует себя «идентарианцем» и мечтает об «отечестве для всех белых». На недавней конференции в Вашингтоне Спенсер подтвердил худшие опасения многих критиков Трампа, выкрикивая: «Хайль Трамп! Да здравствует наш народ! Да здравствует победа!» [2] Позже Спенсер сказал корреспонденту газеты Haaretz, что избрание Трампа стало «первой ступенью политики идентичности белых людей в США».

Важно отметить, что связь между Трампом и фигурами вроде Спенсера слаба и по видимости однонаправленна. (Когда в ноябре репортеры из Times спросили Трампа об альтернативных правых, он ответил: «Не имею ничего общего с этой группой».) Но верно также и то, что политика партий в США упорно сохраняет разделение по расовому признаку: опросы указывают на то, что около 87% избирателей, голосовавших за Трампа, белые, и примерно столько же голосовало за предыдущего республиканского кандидата Митта Ромни. Неудивительно, что многие критики Трампа и кое-кто из его сторонников восприняли его обращение к американскому величию прошлых дней как «политику идентичности», призванную напомнить белым об утраченных власти и престиже.

Верно также и то, что трампизм опирается на политическую традицию, которую часто связывают с «политикой белой идентичности». Один из авторов «Журнала американского величия» предположил, что истинным предтечей трампизма был Сэмюэл Фрэнсис (Samuel Francis), один из так называемых палеоконсерваторов, считавший, что Америке нужен президент, способный сопротивляться «глобализации американской экономики». По мнению Фрэнсиса, таким кандидатом был Пат Бьюкенен (Pat Buchanan), долгое время бывший советником администрации президента и трижды баллотировавшийся на пост главы государства: в 1992 и 1996 годах как пламенный популист от республиканцев, а в 2000 году как кандидат от Партии реформ, на короткое время потеснив в ходе праймериз Трампа. Фрэнсиса и Бьюкенена объединяло презрение к республиканской элите, по их мнению, слишком связанной интересами международного бизнеса и чересчур далекой от забот простых американцев. Оба также видели себя в роли защитников американской культуры, которая негласно — а порой и гласно — отождествлялась с культурой белых. Фрэнсис как-то написал, что собирается бороться за «выживание белых как народа и как цивилизации». (В статье «Журнала», где цитировались слова Фрэнсиса, была сделана беглая оговорка насчет его «безусловных огрехов в отношении здравомыслия и приличий».) Более осторожный Бьюкенен тем не менее тоже увязывал свои экономические доводы с рассуждениями о разрушении американской культурной и расовой идентичности. В газетной колонке 1997 года, в ответ на очередное славословие Билла Клинтона мультикультурализму, Бьюкенен вопрошал: «Когда это мы, американцы, голосовали за революцию, которая низвергнет наше этническое и расовое равновесие? Когда мы голосовали за то, чтобы лишить Америку ее “главенствующей европейской культуры”?» — и сам же сурово отвечал: «Никогда».

По сравнению с такими предшественниками, Трамп поражает тем, как мало его занимают — по крайней мере, на уровне публичного высказывания — вопросы культуры и идентичности. Его «великая» Америка не имеет ничего общего с сантиментами: это не крепко спаянная община, основанная на патриархальных ценностях, а большая, сияющая и обходящаяся без особых предубеждений страна со всеобщей занятостью, всеобщей безопасностью и всеобщей любовью к президенту. Где бы он ни был — в «белом» провинциальном городке или «черной» церкви в крупном городе, Трамп избегал моральных наставлений, вместо этого предпочитая говорить об экономическом возрождении, которое сулит его президентство. После того как в июле он согласился на выдвижение от республиканцев, он сокрушался по поводу высокой частоты инцидентов со стрельбой в Чикаго — городе, где прошли зрелые годы Обамы. Но вместо того чтобы перечислять привычный список социальных патологий, он сделал курьезный вывод о том, что основной источник преступности в Америке — «нелегальные иммигранты с криминальным прошлым», которые «разгуливают на свободе и угрожают мирным гражданам».

С точки зрения Деция и его сотоварищей, ключевым для трампизма является дискурс гражданственности, который внушает американцам представление о себе как о членах престижнейшего клуба, осаждаемого со всех сторон желающими туда вступить. С точки зрения Трампа, верные американские граждане не способны подвести, а вот их подвести могут — либо их собственные лидеры, которые (к несчастью) глупы, либо лидеры стран-конкурентов, например Мексики и Китая, которые (к вящему несчастью) умны. Деций противопоставляет веру Трампа в «простых граждан», наделенных суверенитетом, склонности обеих партий передоверять важные правительственные решения агентствам, укомплектованным технократами. Когда он говорит о «бюрократическом государстве», он опирается на понятие, получившее подробное развитие у Джона Марини, политолога из Университета Невады в Рино, которого многие трамписты почитают как интеллектуального наставника. Марини — представитель экзотического интеллектуального племени так называемых штраусианцев с Западного побережья: ученик Гарри Джаффа (Harry Jaffa), который, в свою очередь, был учеником туманного, но влиятельного политического философа Лео Штрауса и который стремился подчеркивать связи между американской республикой и ее античными прообразами. (Латинские псевдонимы авторов «Журнала» — кивки в сторону этой школы.) Другой представитель этой группы — Ларри Арн (Larry Arnn), президент Хиллсдейл-колледжа (Hillsdale College), оплота консервативной мысли, рассматривающий Трампа как лидера, который, благодаря своей готовности нарушать политические табу, может оказаться достаточно независимым, чтобы остановить наглый разгул бюрократии. «Правительство само становится опасным, — говорит он, — и я думаю, что Трамп может улучшить ситуацию». Объединяет многих из трампистов пренебрежение к тем, кого Чарльз Кеслер именует «консерваторами-моралистами» — слишком озабоченными приличиями и не замечающими, что наша загнившая политическая система нуждалась в таком лидере, как Трамп, и потому породила его.

Трампист ли Трамп? Пока что его объявленные назначения не внушают традиционным консерваторам особого повода для беспокойства, допуская возможность, что Трамп, в конце концов, может оказаться идеологически надежным. А поскольку ему придется сотрудничать с республиканским правительством и Сенатом, его законодательная деятельность поневоле будет подчиняться господствующей повестке партии в Конгрессе, по вопросам начиная от абортов и кончая обамовской реформой здравоохранения. Некоторые трамписты считают самой большой опасностью президентства Трампа то, что он окажется недостаточно трампистом.

Но его правление — особенно если оно будет успешным — неизбежно изменит облик консерватизма в США. Прошлым летом на смену «Журналу американского величия» пришел более привычный продукт под названием «Американское величие», издаваемый малоизвестным полемистом по имени Крис Баскерк (Chris Buskirk), который хочет сделать его «ведущим голосом нового поколения американского консерватизма». А Washington Post недавно сообщил, что газеты отчаянно ищут протрамповских авторов для редакционных колонок; несомненно, спрос и предложение на такие колонки в ближайшие годы возрастут. Тем временем политический триумф Трампа побудил ряд ранее непоколебимых консерваторов переосмыслить некоторые убеждения всей своей жизни, и самый показательный пример тут — Стивен Мур (Stephen Moore), проповедник свободного рынка и экономист в «Наследии». Вскоре после избрания Трампа Мур заявил в присутствии группы республиканских конгрессменов, что эпоха Рейгана кончилась и что Трамп «превратил нашу партию в популистскую партию рабочего класса». В колонке для Investor’s Business Daily он разъяснял, что обновленная Республиканская партия приучится больше тратить деньги на инфраструктуру страны и меньше поощрять торговые соглашения. «Я не одобряю все эти перемены, — писал он, демонстрируя свой остаточный антитрампизм, — но за это проголосовали избиратели».

Возможно также, что правление Трампа станет катастрофой, и в этом сыграют немалую роль тенденции, на которые закрывают глаза трамписты: его может погубить коррупция, он может оказаться замешан в международном скандале, может растратить свой президентский срок на преследование личных врагов или позволить вытворять все, что угодно, своим отбившимся от рук назначенцам. Итоги любого президентского срока непредсказуемы, но в случае с Трампом наихудшие сценарии выглядят особенно правдоподобными, поскольку он совершенно равнодушен к мерам предосторожности, которые могли бы их предотвратить. Его привычка полагаться на собственную интуицию — одна из тех черт, которые симпатичны в нем трампистам, поскольку она освобождает его от диктата технократии, но она также усложняет работу с ним. В отношениях между Трампом и протрамповскими интеллектуалами присутствует глубокая асимметрия: трамписты вынуждены формулировать свою доктрину без особой помощи со стороны того, кто дал ей имя; сам политический бренд «Трамп» основывается на принадлежности к человеческому типу, представители которого не склонны объяснять что-либо кучке высоколобых, какую бы горячую поддержку те им ни выказывали.

Дождливым осенним вечером, когда стали просачиваться новости о назначениях в кабинет Трампа, в маленькой квартирке в Манхэттене сидел британский профессор Марк Бауэрляйн (Mark Bauerlein), и голос его звучал растерянно. «Может быть, только через двадцать — тридцать лет мы сумеем понять, что происходит», — сказал он. Бауэрляйн находился в академическом отпуске, который он взял в Университете Эмори в Атланте, чтобы заниматься другой своей обязанностью — главного редактора в First Things, экуменическом журнале о религии и культуре. Бауэрляйн – поклонник Деция и сторонник Трампа, чье обещание контролировать границы тешит его патриотические чувства. «На самом деле речь идет о том, чтобы внушить американцам мысль: это наша страна, — говорит он. — Это наш дом! И у него будут границы». Он также рассматривает восхождение Трампа как реакцию на политкорректность, которая, по его мнению, оставляет у людей ощущение, что им затыкают рты.

По его словам, он понимает, что многие, в том числе и в Эмори, восприняли победу Трампа как нечто недопустимое — «немыслимое осквернение» храма Прогресса. Но ему внушает подозрения и собственная радость по поводу этого осквернения. Его надежды, пусть и высосанные из пальца, состояли в том, что Трамп, сметя традиционные партийные идеологии, так или иначе поможет людям выйти за рамки застывших кружковых взглядов. Подобно немалому числу трампистов, Бауэрляйн придерживается некоторых убеждений, которые могли бы привести его в лагерь #ТолькоНеТрамп-истов, — например, отвращение к пошлости. Когда-то он написал памятное эссе о том, как его возмутила бранная лексика в разговоре, подслушанном на борту самолета; Трамп же обещает «бомбить ИГИЛ, чтоб они усрались». Когда Бауэрляйну напомнили об этом, он лишь вздохнул. Все интеллектуалы, поддерживая тех или иных политиков, вынуждены идти на компромиссы, но стилистика Трампа мешает так уж легко эти компромиссы игнорировать. Временами кажется, что Бауэрляйн все еще гадает, к чему привела поддержка Трампа — как если бы он пытался сохранять оптимизм, одновременно готовясь ко всем возможным грядущим разочарованиям. «В политике бывают вещи, которые вызывают реакцию: “Это противно моим убеждениям”, — он понизил голос. — Приходится хавать».

Примечания

↑1. Антонин Скалия умер в феврале 2016 года. Возглавлял Верховный суд США с 1986 года. — Прим. пер.

↑2. В оригинале все три фразы начинаются с Hail. — Прим. пер.

Источник: The New Yorker