“Gefter” и Гефтер: на пути к столетнему юбилею

Вступая в шестой сезон нашего существования, мы хотели бы дать четкое определение ряду принципов, на которых мы намерены строить свою активность.

Столетний юбилей Михаила Яковлевича Гефтера в этом году для нас — не просто сакраментальное число для «подведения итогов».

Столетний цикл требует от нас продумывания того, что нам удалось и не удавалось, заново — на протяжении грядущего сезона.

Постоянный поиск — лучшее определение «гефтеровского» образа мысли.

Какова идея сайта?

Если нам что-то и удалось, то создать интеллектуальный прецедент в СМИ — идею ресурса особого типа.

Ресурса не новостного и не академического, а промежуточного между тем и другим. Нашим ориентиром была попытка синтеза образовательного, политического и архивного сайтов — отсюда шло и жанровое своеобразие сайта, и поиск вариантов «сшивки» сразу многих содержательных плоскостей.

Журнал-архив? Историко-гуманитарный журнал с общественно-политическими задачами? Все это было возможно только в одном случае: постоянного онлайнового эксперимента.

К середине 2017 года «Гефтер» был инициатором уже и off-line проектов (Лекторий Gefter.ru в Электротеатре «Станиславский»; семинар ординарного профессора НИУ ВШЭ А.Ф. Филиппова в сотрудничестве с МВШСЭН).

Помимо образовательных, к 2016–2017 гг. активно заработали сразу два тематических проекта — «литературный» и «богословский».

Идеи М.Я. Гефтера широко дискутировались на ведущих интеллектуальных площадках страны («Пилорама», Ельцин-центр, «Пути России», Горбачев-фонд и многие другие).

Если выделять некоторые сложившиеся «гефтеровские» публикаторские принципы, то стоит особо выделять следующее.

Нас интересовал регистр размышлений о России, идущей в русле глобальных процессов: от политических до религиозных, от историографических до социально-психологических.

Нас интересовали пересечения отечественного и зарубежного опыта, рождающие радикально-революционные изменения «действующих» политических реалий. В год столетия русской революции вопрос о непредсказуемости истории стал для нас главным вызовом.

Глобальной для нас была собственно политическая современность, по нашему мнению, осознанная лишь относительно и требующая объединения усилий интеллектуалов разных поколений, мыслителей Запада и России.

На деле «Гефтер» стал проектом «политического использования» (political use) историографии и исследований памяти — с одним «но».

«Гефтер» не случайно задумывался как инструмент ухода от идеологического позиционирования любого толка — как площадка критики, в большей степени озабоченной конструктивистской стороной идеологий, нежели прагматикой оценки их конкурентного потенциала.

Программой-минимум для себя мы сочли позицию «заинтересованного наблюдателя извне» — идеологический мониторинг с отложенными политическими задачами.

Попытка выработки подобных альтернатив стала для нас, несомненно, выбором политического аутсайдера. Но мы шли на это сознательно, постоянно примериваясь к цели — осмыслению происходящего с использованием достижений мировой гуманитарной и политической мысли, а не выработке идеологий «с пылу с жару», как если бы конкурентная борьба предполагала обнуление всех традиций мысли, существовавших до нее.

В каком-то смысле наша активность была обреченной в постсоветской России, сотканной на живую нитку — из политических импровизаций. Но это сознание только подталкивало нас к действию — эксперименту с «тлеющим разрядом» современного интеллектуализма, срабатывающим не оттого, что для этого сложились все условия, а оттого, что он чего-то да стоит…

Политикой для нас должна была стать установка на подготовку альтернативной политики, практикой — непризнание моделей постсоветской редукции научной мысли к конвейеру предоставления «экспертиз».

Но еще одной стороной наших усилий был поиск хоть несколько более инклюзивного политического языка — гарантий «общего дела».

«Сила бессильных», по Гавелу, или «апология слабого человека», по Гефтеру? Ни одна из этих формул не стала в России ни лозунгом, ни символом объединения, ни даже поводом для корректировки общенациональных политических задач. Если мы добьемся, что уровень политической рефлексии станет залогом новой социальной инклюзивности, — мы подойдем ближе, чем когда бы то ни было, к решению проблем рецепции гефтеровского наследия в современной России.

Уверены, в этом Михаил Гефтер нас поддержит еще не единожды!