Свобода как политическое требование

La liberté consiste à pouvoir faire tout ce qui ne nuit pas à autrui. Свобода — это возможность делать все, что не вредит другим. И еще: моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого. Как это понять? Итак, свобода предполагает действие. Лучше сказать, действие — условие свободы. То, что я могу действовать само по себе, в обосновании не нуждается и принимается в этом утверждении как данное. Итак, я могу действовать, но не всякое мое действие свободно. Здесь важно то, что свобода — это не условие, а следствие моей способности действовать. Действие устанавливает свободу, не наоборот. В точности то же можно сказать и о несвободе. Действие устанавливает несвободу, не наоборот. Я могу действовать так, чтобы установить свободу. Такой род деятельности предполагает, что я постоянно воздерживаюсь от вмешательства в дела кого бы то ни было другого.

Свобода — это воздержание от вмешательства в других, приносящего им вред. Каких других? Таких, которые также поддерживают политику воздержания от вредоносного вмешательства. Свобода возникает там, где существуют границы. Там же, где границы установить нельзя, нет ни свободы, ни несвободы. Свобода и несвобода существуют там, где возможность действовать ограничена. Есть ситуации, в которых действие осуществляется с помехами, к некоторой досаде действующего и с ощутимым для него, или для нее, или для оно неудобством. Именно такие ситуации отличают действия свободные.

Значит ли это, что свободные действия определяются негативно, а несвободные действия — напротив, позитивно? Нет, не значит, так как несвободное действие располагает лишь самой способностью действовать, которая нуждается в бесконечном подкреплении реальностью: я делаю все, что я хочу. Свободное же действие располагает возможностью: я могу сделать все, что хочу, при определенном условии. В этом смысле свобода оставляет мне право на бездеятельность. Если сформулировать это в юридических терминах, свобода — это дополнение действия бездействием. То есть свобода является источником деяния.

Итак, кое-что, кажется, проясняется. Действие реально устанавливает свободу. Свобода же виртуально дополняет действие, ограничивая его возможностью бездействия, в том случае, когда противное означало бы вмешательство в другого. В таком случае существенно установить, кто причисляется к тем другим, которые потенциально могут ограничить мое действование. В каком регистре/диапазоне/промежутке/интервале мое действие может приобретать значение свободного? Ответ на этот вопрос, в силу проведенного выше рассуждения, будет означать и установление основания для моей бездеятельности. Вопрос о свободе — это вместе с тем и вопрос о бездействии.

Выше было сказано, что свобода возникает там, где существуют границы. Но означает ли это, что у свободы есть границы? Утвердительный ответ на этот вопрос означал бы, что следует проводить отбор, селекцию тех, в отношении кого я должен воздерживаться от причинения вреда. Или: я свободен, потому что могу указать тех, кому я не врежу. Достаточно ли указать одного такого субъекта? Двух? Счетное множество? Происхождение моей способности действовать свободно оказывается тесно увязано со способностью распознавать, признавать, идентифицировать тех других, в отношении которых мне надлежит воздерживаться от причинения вреда. Свобода сопряжена с особой настройкой распознающей способности, реакцией на другого.

В таком случае несвобода будет означать, что эта особая настройка сбилась. Несвободен тот, кто не может «правильно» определить тех, в отношении кого надлежит воздерживаться от причинения вреда. Но что если процедуры идентификации «других» делегированы мной кому-либо или чему-либо? Что если практическая реализация невмешательства становится технической проблемой? Консервативный ответ на этот вопрос предполагает требование вернуть человеку исключительное право реализации невмешательства. То есть человеческая свобода связывается с человеческой исключительностью. Радикальный ответ предполагает, напротив, последовательное расширение права на невмешательство на животных, машины, растения, планетные образования. Именно такой радикальный ответ составляет предельное существо космополитизма.

Однако, возможно, главное заключается не в дальнейшем обострении противоположности. Не в том, чтобы наращивать противостояние между консервативной и космополитической позициями. Между консервативной и космополитической позициями есть кое-что общее: они все удерживают за человеком право без каких бы то ни было помех реализовать присвоение права на невмешательство или его делегирование. В то время как именно эти самые помехи и составляют существо проблемы.

Границы моей свободы связаны с артикуляцией вмешательства. Свободен тот, кто может заявить о состоявшемся вмешательстве. Остальное же не существует. Как узнать, что мое действие вредит кому-либо? Из заявления того, кому оно повредило. Есть, конечно, и другой вариант: предположить, что другой идентичен мне, поэтому ему вредит все то, что может повредить и мне. Получается, что свобода действия, как она предъявлена в исходном высказывании, основывается либо на совершенном совпадении меня и другого, либо на его способности заявить о вмешательстве таким образом, чтобы я это понял. А что если я не пойму? В какой мере другой должен быть похож на меня или понятен мне, чтобы я признал за ним право на невмешательство?

Кажется, здесь спрятан парадокс. Свобода возникает там, где есть другой — помеха моему действию. Но распознание другого как помехи моему действию основывается на том, что другой должен быть мне без помех понятен, мной без помех признан и/или понят. Свобода покоится на совершенстве настроек моего (интеллектуального) чувствилища. Действуя свободно, я другим не обеспокоен, так как всегда-уже осведомлен о том, что его беспокоит: ведь он такой же, как я! Действуя свободно, иначе говоря, я вы-свобождаю себе право не беспокоиться о другом как другом и быть в отношении другого как другого бездеятельным.

Требовать свободы в таком случае означает требовать права на взаимную не-обеспокоенность. Если требуется свобода вообще, универсальная свобода, то тем самым требуется всеобщая не-обеспокоенность. Лозунг с требованиями политической свободы имеет своим реальным содержанием требование политической не-обеспокоенности. Иначе говоря, это требование сопричислить меня, а равно и всех «других», таких же, как я, к пространству политического бездействия. Чем больше я требую свободы и чем более такое требование воплощается, тем меньше остается возможности сопротивления тем, кто действует поверх различения свободы и несвободы, — то есть без помех, то есть сразу отказывая кому-то или чему-то в возможности ограничить действие.