Уроки столетия

Я исхожу из того, что есть то, что все собравшиеся хотят, и то, чего все собравшиеся не хотят. Это можно и не вербализовывать, оно и так в принципе понятно. Я также исхожу из того, что все собравшиеся в разной степени, но все же согласны с тем, что того, чего мы не хотим, становится больше, а шансов, что получится то, чего мы хотим, все меньше и меньше, к сожалению. Так складывается жизнь. Я согласен с оценками, которые здесь звучали, насчет — не хочется употреблять слово «безнадежность» — того, что надежд на то, что система будет сама меняться к лучшему, нет. И нет оснований рассчитывать на чудо четвертьвековой давности, когда вдруг система рухнула, да еще и рухнула без крови. Таких шансов нет, в частности, потому, что нет объясняющей позитивной идеи. Тогда была негативная идея: «Достали! Мы больше так не хотим! Надо как-то иначе». И была позитивная: «Хотим демократии, капитализма, Европы, рынка». Сейчас у части общества есть негативная идея: «Достали!», но позитивной идеи нет вообще. Поэтому, скорее всего, все будет достаточно неприятно.

Но мне кажется, что понимание безнадежности или, мягче, очень тяжелого характера ситуации не снимает обязанности действовать. Наш социальный слой, к которому мы все принадлежим, всегда считал, что он обязан что-то делать — при царе, не при царе.

Что можно делать, что здесь присутствующие могут делать? Убеждать друг друга в том, какое существует положение дел? Понятно, что оно плохое. Призывать к чему-то общество вообще или власть? Власть понятно куда засовывает рекомендации, а общество просто не услышит здесь собравшихся. Услышат оставшиеся политические активисты, но у них своя жизнь, они не послушаются. Значит, можно делать что-то только самим. Что?

Во-первых, есть вещи, которые собравшимися здесь делаются. Многие из присутствующих пишут замечательные книги, и это крайне важно, даже если сейчас они не оказывают прямого воздействия. Они окажут, и через читателей, пусть даже немногих, они безусловно окажут это воздействие в будущем.

Но мне хотелось бы рассказать о том, что можно и нужно делать, выходя за рамки написания текстов. Это несколько вещей. Одна вещь — крайне важно сохранять наш слой. Если они все уедут, сопьются, уедут их дети и т.д., то здесь точно ничего хорошего не будет. Если произойдут какие-то позитивные изменения, то очень важно, чтобы остались люди, которые будут подталкивать меняющуюся ситуацию не в сторону дикости, национализма, изоляции, а в какую-то нормальную сторону.

А как его сохранять? На самом деле люди нашего слоя, если не считать здесь собравшихся, а может быть и наших близких друзей, находятся в очень тяжелом положении. Они находятся в отчаянии — реальном отчаянии. Они опускают руки, они сдаются. У них ощущение, что они остались одни, что они всё полностью проиграли. С этим чувством отчаяния надо бороться. А бороться лучше всего с помощью деятельности. В традициях русской интеллигенции было просвещение. Просвещение необходимо стране, но оно нужно и как терапия для тех, кто занимается этим самым просвещением. Если бы у меня была возможность повлиять на олигархов, которые тратят деньги на всякие благотворительные проекты, то я бы попросил их дать деньги на что-то похожее на общество «Знание», которое было бы полезно не только тем, кому несут знания, но прежде всего тем, кто несет. Когда человек делится своим опытом, чем-то, что он приобрел, чему он научился, он чувствует смысл своей жизни, определенную значимость, и тогда он не спивается, не уезжает, не опускает рук. Это первое.

Второе, которое мне кажется крайне важным. Есть одна возможность, которая существует у каждого из нас. Она рискованная. Это игра, которая может кончиться личными неприятностями, но эта возможность есть, и это надо осознавать. Вот нашей замечательной Госдумой принимается какой-нибудь замечательный закон. Мы ужасаемся этому закону: например, был замечательный депутат, который пытался запретить кружевные трусики. А кто-то пытался запретить открытую обувь: их нравственный взор оскорбляли ноги во вьетнамках, и поэтому они приняли законопроект о том, что нельзя в общественных местах носить обувь, которая открывает и пальцы, и пятку одновременно. Они нашли формулировку, понимаете! Делом люди занимаются, не книги пишут!

Есть более серьезные: запрещается что-то говорить, оскорблять чувства верующих и т.д. Значительная часть этих законов принимается не для имплементации их в реальную жизнь: у запрета на кружевные трусики не может быть правоприменения, этого не получится. Закон принимается для запугивания, больше ни для чего. Чтобы мы испугались и вообще понимали свое место, понимали, где мы живем, и сидели тихо. Но если закон принимается для запугивания, значит, во-первых, не надо бояться. Если они хотят нас запугать, значит, мы не должны бояться. Во-вторых, этому закону можно сопротивляться. Сопротивляться не внутренне — этого недостаточно, а сопротивляться надо публично.

Как публично сопротивляться? Этот закон надо нарушать публично и открыто, демонстративно. И тогда мы ставим наших оппонентов перед необходимостью правоприменения, а они не всегда к этому готовы.

Я приведу два примера из личного опыта. Вскоре после того как я написал банальную, в общем, вещь о сходстве СС и СМЕРШ (это было в 2013 году, еще Крым был не наш), начался дикий скандал. Час разбирательства на пленарном заседании ГД, поручение трем комитетам о расследовании и прочее. И через год после этого по инициативе госпожи Яровой был принят закон «О запрете пропаганды нацизма», единственной новеллой которого был запрет сравнивать гитлеровские войска со сталинскими. Все остальное повторяло те законы, которые уже есть, а это было запрещено впервые. Как только закон вступил в силу, я опубликовал текст (спасибо «Новой газете» за смелость), в котором говорил, что поскольку вышел этот закон, то сейчас я его нарушаю. Да еще и с использованием СМИ, что, как там написано, отягчает ответственность. Я, мол, утверждаю, что… И дальше был список утверждений, ими запрещенных, а заканчивался текст тем, что я с нетерпением жду встречи в суде. А знаете, что произошло? Ничего. Они не подали в суд! Мне говорили, что у начальства было по этому поводу совещание, на котором думали, что делать, и решили, что себе дороже. И насколько я знаю, закон с тех пор ни разу не применялся.

Совсем недавний случай. Парень из Сочи (я его лично не знаю) опубликовал у себя в Фб какие-то с моей точки зрения довольно неприятные картинки с Иисусом Христом на спортивных снарядах. Я атеист, но мне такие демонстрации не нравятся. Естественно, он оскорбил чувства верующих, на него подали в суд, признали его виновным и присудили ему штраф 50 тысяч рублей. Т.е. проявили гуманность и не посадили. Но парень их гуманизма не оценил и подал апелляцию. Я же опубликовал эти картинки у себя в Фб и призвал делать перепосты, чтобы они были вынуждены судить всех нас. Было несколько тысяч перепостов. На суде второй инстанции и адвокат, и сам этот парень говорили, что если приговор устоит — если он подтвердится, то вам придется осудить еще несколько тысяч человек. А у меня уже было заготовлено письмо в прокуратуру (или в следственный комитет, не помню) с сообщением о совершенном преступлении — моем собственном. И крокодил разжал пасть! Апелляционный суд приговор отменил.

Я не знаю, из-за этого или нет, потому что мы никогда не знаем, что из-за чего происходит. Но, по крайней мере, это произошло!

Конечно, это веселая игра, она возбуждает, но она рискованная. Потому что я спросил адвоката, что будет, если приговор останется в силе. И мне ответили, что 50 тысячами я не отделаюсь. Я спрашиваю: «А что будет?» — «Ну, если повезет, то пятьсот тысяч, если не повезет, то принудительные работы». Поскольку приговор не устоял, у меня не было возможности это проверить.

Такая деятельность не требует политической партии, она не требует денег — вообще ничего. Она требует только некоего куража. Но ведь и текст хороший без куража не написать.

Еще одна вещь, которую могут делать сидящие здесь, как мне кажется. Это моральное сопротивление. Я не слежу за модой, но говорят, что она идет по кругу: короткие юбки — длинные юбки, узкие галстуки — широкие галстуки и т.д. Идеи тоже ходят по кругу. Сейчас открывали мемориальную доску Солженицыну, и какие-то молодые комсомольцы сказали, что они ее обязательно сорвут, потому что он литературный власовец. И я вспомнил Солженицына «Жить не по лжи». Казалось бы, это архаика, все это давно сказано. Но ведь мы же живем сегодня в фантастической, постоянной лжи! Причем создается такое впечатление, что многие врут уже просто по привычке, хотя правду сказать дешевле и правильнее. Моральное сопротивление — это сопротивление лжи, высказывание правды. Это очень важно, потому что, опять же возвращаясь к людям нашего слоя, которые чувствуют себя одинокими, проигравшими все, для них крайне важно, чтобы либо в СМИ (но это не всегда возможно), либо с университетской кафедры — где угодно — говорились правильные слова. Это не потому, что мы скажем что-то, чего они не знают. Крайне трудно сказать что-то, чего люди не знают. Помните этот анекдот про Рабиновича? Он стоит с пустым листом на Красной площади. Его спрашивают: «Почему у тебя на плакате ничего не написано?» — «А чего писать, все и так всё знают». Конечно, сказать что-то новое очень трудно, но для людей очень важно услышать свои мысли, свои слова, которые они считали запрещенными, исчезнувшими, а тут они понимают, что еще хоть кто-то остался жив, еще кто-то есть. Не могу опять же не сослаться на собственный опыт, поскольку меня продолжают, хотя и существенно меньше, звать на телевидение. Меня периодически спрашивают: «Какого черта ты это делаешь? Зачем выставлять себя мальчиком для битья? Ты что, этих уродов пытаешься в чем-то убедить?» Ну конечно нет. Я что, сумасшедший? Конечно, я не пытаюсь их убедить. Я хожу потому, что каждый день, без преувеличения, а обычно несколько раз в день, меня останавливают люди на улицах, пожимают руку и говорят «спасибо». Они что, что-то новое от меня услышали? Нет, конечно. Я ничего нового сказать не могу. Они услышали, что кроме них есть еще кто-то, кроме них еще кто-то жив. И это крайне важно.

Вот эти вещи, и еще, наверное, 150 других мы можем делать. Я сказал вам только то, что я имею право говорить, потому что я это делаю сам. Но это крайне важно для будущего. Это не менее важно, чем честные выборы. Это не менее важно, чем многие другие вещи. Выдающийся американский психолог Абрахам Маслоу сказал как-то: “What you can be you have to be”. «Кем ты можешь быть, ты должен быть». Спасибо!

Презентация Леонида Гозмана на Ельцин-форуме «Россия 2017–2018 годов — выбор будущего»