Разновидности милитаризма: в сторону типологии
«Если окончательная проверка для суверенитета — война»: социальная мобилизация «деструктивных сил» государством
5 128 
Реферат доклада Брайана Мэби (Лондонский университет королевы Марии) и Срджана Вучетича (Университет Оттавы) «Разновидности милитаризма: в сторону типологии» на семинаре «Милитаризм и безопасность» (23–24 марта 2017 года, Школа глобальных исследований, Университет Гётеборга).
Милитаризм — подвижная, бесконечно оспариваемая концепция — переживает своеобразный ренессанс во многих уголках социологического сообщества. В критических исследованиях безопасности (КИБ) сфера охвата этой концепции все более сужается из-за того, что теория и анализ сфокусировались преимущественно на различных практиках секьюритизации.
КИБ многое прояснили в устройстве «милитаризма исключения». Однако милитаризм и производство безопасности взаимно обусловлены, поэтому у нас есть все основания изучать различные проявления милитаризма, их исторические траектории и взаимосвязи. Опираясь на работы исторических социологов, мы выделяем еще три типа: милитаризм национального государства, милитаризм гражданского общества и неолиберальный милитаризм. Полагаем, эта типология более адекватно отражает ключевые трансформации этой концепции в наше время и помогает лучше понять порочный круг «милитаризм — безопасность».
Введение
Исследователи милитаризма переживают непростой период. То же касается и КИБ: кому интересна эволюция политического насилия на фоне новых военных технологий, «либеральной войны» и концепций риска. Если бы не постоянный приток публикаций по теме (в основном, со стороны феминистских теоретиков в их СМИ), изучение милитаризма осталось бы уделом социологов и географов [1]. Исключение — теория секьюритизации — критический анализ способов превращения конституционной («нормальной») политики в политику «исключения» посредством речевых актов. Эта теория возникла в конце 1980-х годов как попытка сместить фокус исследований с вопросов безопасности вообще на военные вопросы. Эта теория позднее признала ведущую роль военной силы в разработке проблем безопасности и вдохновила целый комплекс исследований «милитаризма исключения». Рассмотрим вклад теории секьюритизации в сложившуюся в исторической социологии традицию исследований милитаризма.
Почему милитаризм?
Пока исследования безопасности изучают главным образом военную мощь, многое выносится за скобки и упускается: ведь область применения военной мощи четко регламентирована [2]. Уже больше 20 лет специалисты по КИБ топчутся на месте: принятые категории анализа не столько проясняют, сколько затемняют вопрос, не говоря уже об их несоответствии новым реалиям. Судя по содержанию основного учебника по КИБ [3], в расширенном виде этот предмет сейчас охватывает экологическую безопасность, здравоохранение, национальную безопасность и «войну против терроризма», безопасность границ и миграцию, а также технологии и ведение войны в век информации. Но самой концепции милитаризма не отведено специального внимания. Два ведущих журнала КИБ — «Международная политическая социология» (International Political Sociology) и «Диалог о безопасности» (Security Dialogue) — почти не публикуют статей на эту тему [4]. Хотя между экологией/охраной правопорядка и милитаризмом есть пересечения, названная литература всерьез не занималась военными ни как институцией, ни в терминах идеологии милитаризма. В целом, теория и аналитика КИБ, как правило, посвящены не вооруженным силам как ключевому институту власти, а привнесению «насилия» в области, лежащие вне сферы компетенции военных. Неудивительно, что недавно возник отдельный журнал о проблемах вооруженных сил — «Критические военные исследования» (Critical Military Studies) и целое научное направление с аналогичной критикой КИБ. Мы считаем, что КИБ систематически уклоняются от военных тем в силу собственной генеалогии: основатели течения с самого начала пытались увести изучение безопасности в сторону от изучения военных проблем. Их усилия не пропали даром: вклад КИБ в изучение других «секторов» безопасности, суверенной власти, политики и политического весьма весом. Но пора уже вернуться к милитаризму.
Важно признать, что эта концепция противоречива. В семантическом плане рост силового потенциала или относительного веса и значимости военных сил государства по отношению к обществу иногда сопряжен с тенденцией применять силу («милитаризм»); и исследователи спорят, что здесь причина, а что следствие. Еще глубже противоречивость концепции проявляется в социологии и философии. Например, для Джона Гиллиса милитаризм и милитаризация разграничиваются в контексте социальной стратификации и модернизации: его анализ учитывает разницу между классовым подходом (под милитаризмом понимается господство в обществе атавистического социального класса) и экономическим (термин «милитаризация» описывает форму индустриализации, руководимую военными). А если, вслед за Кэтрин Лутц, начать с альтернативной социальной теории, милитаризация окажется дискурсивным продуктом символических и репрезентативных военизированных реальностей [5].
В исторической социологии — и особенно в неовеберовской исторической социологии 1970–1980-х годов — концептуализация вращается вокруг двух основных вопросов: «насколько необходим милитаризм для политической и общественной жизни?» (т.е. характерен ли он для всех государств и обществ); и «как историчность понятия “милитаризм” задает рамку для нашего истолкования этого феномена?» М. Манн в контексте более широких исследований социальной власти изучил эти вопросы с применением макросоциологических и типологических рамок, которые позволяют рассмотреть фазы и коэволюцию милитаризма, с одной стороны, и различные типы государств, формы народного суверенитета и расовые идеологии, с другой. Он считает, что современное общество нельзя понять без пристального внимания к милитаризму, и определяет его как «набор взглядов и социальных практик, воспринимающих войну и подготовку к ней как нормальную и желательную социальную активность». Экспансивная концепция милитаризма по Манну может оказаться продуктивной для КИБ, поскольку связывает предрасположенность к милитаризму и социальные задачи. Приготовления к войне (включая институционализацию вооруженных сил, логистику и военную промышленность) будут везде, где военная мощь считается полезной как внутри страны (напр., для усмирения населения или экономического роста), так и за рубежом (напр., для экспансии). Таким образом, исследования милитаризма ориентируются на общие вопросы социального и политического порядка, а не на частные — вроде накопления военного капитала и гражданского контроля. Это вполне в русле КИБ по двум причинам. Во-первых, нас предупреждают об опасности агентов, действующих вне или параллельно государственным структурам, ибо на них (по Манну) лежит ответственность за самые жестокие проявления милитаризма в истории. Во-вторых, здесь подчеркивается, что военная мощь циркулирует без участия государства, в отличие от либеральных и институционалистских теорий, согласно которым ее с переменным успехом контролируют различные государственные субъекты.
В позднейшей работе [6] Манн определяет милитаризм уже с точки зрения идеологической власти, точнее — патриархата и маскулинности. Этот его тезис согласуется с КИБ, на этот раз через многочисленные феминистские и гендерные исследования по теме. Его работа сосредоточена на микроуровне и в целом стоит ближе к исследованиям культуры, но дает базу для макроисследований. Более того, в той мере, в какой социологов интересует объяснение свойств и действий отдельных агентов, в фокусе их внимания оказываются коллективные феномены, не сводимые к действиям, убеждениям или желаниям любого отдельного члена данного общества. Однако лучшие работы в этой сфере всегда рассматривают те отношения, процессы и механизмы, с помощью которых социальные (или социокультурные) структуры ограничивают индивидуальные действия и взаимодействия, а также те, посредством которых индивидуальные действия и взаимодействия создают социальные структуры. Нам нужно перемещаться между микро- и макроуровнями, чтобы получить более полную картина милитаризма, определить связи между микроконтекстами, способы распространения идей милитаризма, их интерпретации и применение в других контекстах. Мы также считаем, что этот подход важен для изучения глобального милитаризма, который уходит от «методологического национализма» в сторону учета «глобальных связей».
Манн очертил широкое макротолкование милитаризма, а Шоу задал основу типологии, наблюдая в милитаризме два основных детерминанта: «типичные социальные силы, мобилизованные в военной мощи» и «социальные отношения внутри военной мощи» [7]. «Типичные социальные силы» обозначают экономические, политические и культурные ресурсы, мобилизованные социальными группами — сложными конфигурациями субъектов, институций и практик, одновременно расположенных в конкретном обществе и в более широком социальном и историческом контексте. Как пишет Шоу, «мы говорим о роли социализированной войны в милитаризированной экономике и обществе». Таким образом, война и общество неразделимы, причем милитаризм — своего рода связка между ними. Второй главный детерминант милитаризма по Шоу — «социальные отношения внутри военной мощи» — относится к «всегда потенциально антагонистическим отношениям между военными и гражданскими лицами». Если общество не привержено пацифизму или, наоборот, не устроено так, что война и подготовка к ней являются для него самоцелью («большинство государств имеет вооруженные силы, но в Пруссии военные имеют государство», — гласит популярная карикатура), оно, вероятно, постарается наладить «рабочие» отношения с этим организованным насилием. Социальные отношения внутри военной мощи интересуют исследователей военно-гражданских отношений, как тех, кто работает над почтенными проблемами профессионализма и контроля, так и сторонников новых теорий, таких как «огражданствление» военных организаций,, маргинализация военных функций государства или пересечение гражданско-военных отношений с гендером, расой, классом, сексуальностью и постколониализмом.
В той степени, в которой КИБ имеют дело с милитаризмом, основное внимание уделяется анализу идей, дискурсов, политики, институций и процессов на определенных сайтах или в национальных сетях. Мы же считаем, что полезно взглянуть на милитаризм как глобальное и транснациональное явление; в частности, из историко-социологической перспективы по Манну и Шоу. С этой целью мы разрабатываем типологию «макродинамики» милитаризма.
В сторону типологии
Веберианские идеальные типы — абстракции, извлеченные из конкретных явлений, — служат для классификации, со- и противопоставления сложных социальных систем, а порой помогают наметить историческую траекторию социальных преобразований [8]. Нижеследующая типология задумана не в качестве трансисторической. Ее назначение — несколько упорядочить хаотическую действительность за определенный период времени, с помощью современных категорий. При этом используется «приблизительная методология» (по выражению Манна), а границы типов воспринимаются со «скептическим эмпиризмом». Эта типология признает исторические непредвиденные обстоятельства и контекст, присущие концепции милитаризма, — но основной упор делает на целенаправленное использование организованного насилия. Мы исходим из того, что «социальные силы, мобилизованные внутрь военной мощи» порождены технологическими революциями, господством рациональности и организационной логики, капиталистическим путем развития и другими факторами. Процессы их порождения также пересекаются с религией, гендером, расой, этнической принадлежностью, гражданством и другими осями идентификации, которые строят, воспроизводят и реструктурируют социальную реальность и человеческий опыт. Основываясь на предыдущих типологических исследованиях милитаризма, мы предполагаем, что это ключевой элемент социальных сил социально-экономической либерализации. Конечно, перед нами просто удобное упрощение. «Социальные отношения военной мощи», второй базовый детерминант милитаризма по Шоу, рассматривается в бесчисленных формах конфликтов и стратификации военных (и других силовых организаций) как организационных субъектов внутри сообществ и между сообществами. Это лучше всего видно в различиях форм разделения общества на «военных лиц» и «гражданских лиц», как и в понятиях «отделения» и «слияния» (или «размывания») — терминах из классических дебатов по военно-гражданским отношениям в либерально-институциональной традиции. Отделение обычно означает, что вооруженные силы являются «профессиональными», то есть аполитичными и подчиненными гражданской власти, но мы используем его в расширенном смысле, чтобы учесть структуры, где военные функционально отделены от гражданского населения и потенциально являются автономными субъектами в отношении политической власти. Слияние описывает крах привычного или формального разделения на гражданских/военных.
Подобно бинарным оппозициям, которые мы используем, чтобы думать о безопасности в КИБ (внутри/снаружи, общественное/частное, военное/политическое, война/мир, опасность/безопасность, милитаризации/демилитаризации, война/правопорядок), оппозиция «гражданское/военное» проблематична. Формальное отделение гражданских лиц в штатском в составе правительства от кадровых военных скорее маскирует, чем разъясняет, влияние милитаризма на общество. Так как значительная часть литературы по военно-гражданским отношениям посвящена порядку, можно развить мысль о порядке дальше в сторону беспорядочности «гражданского» правления и упорядоченности «военного». Наш подход предполагает, что военные являются институцией, противопоставленной в идеально-типическом плане политико-организационной власти государства. Такой подход позволяет провести различение военных институций по целям и процессу, а также выявить различные переплетения формальных и неформальных сетей власти, связанных с категориями «гражданские» и «военные» [9]. Следовательно, «отделение» подразумевает идеальный тип, где учреждения функционально разделены, а «слияние» — тот, где политическое/государство не может быть отделено от военного/организованного насилия.
Разные конфигурации и взаимодействия социальных сил и преобладающих отношений дают разные виды милитаризма. КИБ имели дело с «милитаризмом исключения». Но можно выделить еще три важных идеальных типа. Мы условно обозначили их как «милитаризм национального государства», «милитаризм гражданского общества» и «неолиберальный милитаризм».
Милитаризм исключения отсылает к понятию исключения, изобретенному юристом Третьего рейха Карлом Шмиттом, — но сейчас его активно употребляют левые теоретики, прежде всего Джорджо Агамбен. Эта идея переворачивает политическую и правовую конституцию суверенитета: при единогласной поддержке гражданского общества регулярные законодательные и судебные правила и процедуры приостанавливаются в целях борьбы с врагами и угрозами безопасности. Такова суть утверждения Шмитта, что «суверен — тот, кто принимает решение об исключении» [10]. Эта структура важна для концептуализации милитаризма: если какой-либо политический порядок может быть приостановлен с помощью чрезвычайных решений, принятых ради защиты государства от врага, то это означает, что разделение между вооруженными силами и государством всегда является условным и неопределенным. Точно так же если окончательная проверка для суверенитета — война, то милитаризм необходим для существования политического как такового.
Переформулирование государственного суверенитета через государство исключения очень заинтересовало авторов, исследующих в русле КИБ захваты власти, утрату индивидуальной свободы, исключающие и дегуманизирующие тенденции в контексте зон свободного передвижения и глобальных методов «либеральной войны», в том числе различные военизированные практики исключения, связанные с «войной с терроризмом», возглавляемой США, — концлагеря, экстрадиции и прицельные расстрелы с воздуха. Конечно, возможно и альтернативное шмиттовское прочтение милитаризма — к примеру, исследование его роли в построении номосов (термин Шмитта для распределения сфер влияния в международной политике, означающий пространственно распределенную внешнюю власть). Однако по веским причинам КИБ сосредоточились на либерально-демократической исключительности. Если оказывается, что современная система сдержек и противовесов в США не способна помешать решению суверенного правительства мобилизовать военную мощь в ответ на неотложные, чрезвычайные и экзистенциальные угрозы, то исключительный милитаризм может повсеместно стать побочным продуктом секьюритизации. То же касается социальных сил, участвующих в росте рыночного общества: если развитые либерально-демократические капстраны применяют исключительные милитаристские практики, то и у остальных государств развязаны руки. По сути, вполне возможно, что капиталистическое развитие неразрывно связано с исключительностью и вытекающими из нее юридическими, политическими и военными преобразованиями.
Милитаризм национального государства — установка по умолчанию для милитаризма в международном и всемирном масштабе. По Манну для этого вида милитаризма характерна некая форма гражданского контроля над вооруженными силами, а также экономическая и социальная мобилизация потенциальных «деструктивных сил» государством [11]. У государства монополия на законное насилие, в приоритете — территориальная защита; оно планирует, строит и потребляет из своих собственных арсеналов, а практика вербовки отражает преобладающие социальные структуры нации (профессиональная армия или воинская повинность). Этот тип включает в себя «авторитарный» и «либеральный» подвиды: абсолютистские государства и их авторитарные преемники в XX веке (Германия, Россия) — и государства, выросшие из конституционных режимов (Британия, Франция), породили разные виды милитаристской деятельности. Сюда же относится и милитаризм ядерного века, который подразделяется на «сдерживающе-научный» («техно-научный») и «зрительски-спортивный» [12]. Хотя его часто рассматривают как милитаризм прошлого, он постоянно подтверждает себя, и его приходится учитывать.
Третий тип милитаризма также проистекает из ярко выраженного этатизма, но сознательно размывает границы между военными и гражданскими лицами. Классическое проявление — то, что Манн называет «милитаризмом гражданского общества», — использование организованного военного насилия для достижения социальных целей, которое «поддерживается государством, но не управляется им». Эта концептуализация особенно полезна для размышлений о либеральных режимах Европы с точки зрения их колониальных империй в Северной и Южной Америке, Африке, Азии и Австралии. Действительно, оценивая грязную историю этой разновидности милитаризма, Манн сознательно проводит параллели с милитаризмом второго типа, в т.ч. «милитаризированным социализмом» СССР и «национал-расистским» милитаризмом нацистской Германии.
Хотя военная мощь не настолько распространена и сильна, как в эпоху колониальных империй, гражданские субъекты продолжают мобилизовать ее по сей день. Многие криминальные, террористические и повстанческие группировки относятся к «поддерживаемой, но не управляемой государством» рубрике, но их деятельность представляет собой лишь одно из измерений милитаризма гражданского общества. В последнее десятилетие экология пограничного контроля между Мексикой и США включала ряд так называемых групп бдительности, таких как ныне распущенный Корпус гражданской обороны «Минитмен» или Американский пограничный патруль, руководители которых сейчас стремятся поделиться опытом с администрацией Трампа. Там ветераны военных действий применяют военную технику и тактику (беспилотники и малые самолеты, занимающиеся разведкой, наблюдением и рекогносцировкой) и военную культуру (камуфляжная одежда, командная структура) для «слежения за границей», а также для пресечения попыток пересечь ее и задержания нарушителей [13].
Продолжающийся «кризис беженцев» в Европе привел к аналогичным явлениям в разных масштабах повсюду, от Испанской Северной Африки до Болгарии до Финляндии. Другие современные примеры включают вооруженные гражданские группы, которые участвуют в мероприятиях, подаваемых как борьба с преступностью (внесудебные убийства в рамках «войны с наркотиками» под эгидой нынешнего филиппинского лидера Родриго Дутерте или в Бразилии 1990-х), противодействие терроризму (против «Боко Харам» в Сахеле), антиповстанческие операции (восток Украины) и культурное патрулирование (защитники коров в Индии). Удивительно здесь, что вооруженные гражданские группы, подменяющие или вытесняющие государственных пограничников, полицейские и военные силы, не выродились, но намертво прикипели к современной жизни. Как эти группы определяют угрозы индивидуальной или коллективной безопасности, что они делают, чтобы проверить или устранить эти угрозы, как им удается сосуществовать с госструктурами и какие последствия все это имеет для разных программ безопасности — КИБ еще только предстоит систематический анализ всего этого.
Неолиберальный милитаризм описывает конфигурацию социальных сил и социальных отношений, при которой военная мобилизация осуществляется разом в рамках социоэкономической либерализации и формального разделения на (профессиональных) военных и гражданских лиц. Его концептуальный предшественник, либеральный милитаризм, изначально был разработан, чтобы объяснить уникальность британского опыта. Согласно Дэвиду Эджертону, для Британии давно характерен консенсус элит и масс в том, что необходимо перенести военные расходы на профессиональных солдат и иностранцев, и, как следствие, предпочтение должно быть отдано «капиталоемким» силовым структурам, ориентированным на высокотехнологичные боевые действия, перед теми, которые связаны с трудоемкими задачами, вроде длительной оккупации. Манн и Шоу доработали и использовали эту идею для описания эволюции милитаристской активности, западноевропейских либеральных демократий в XIX и XX веках (Манн) и в XIX веке (Шоу).
В своей недавней типологии либерального милитаризма, которая фокусируется на современной Западной Европе, Жан Жоана и Фредерик Меран (2014) убедительно показывают, что либерализация экономики после 1970-х и 1980-х годов значительно изменила милитаристскую активность. Распространение идей, институтов и практик неолиберального капитализма действительно трансформировало социальные силы, мобилизованные внутрь военной мощи: сначала в евроатлантическом регионе, а затем и во всем мире. Речь не только о маркетизации оборонных закупок и управления персоналом, а также о сокращении военного призыва, но и о расцвете частных военных субъектов, таких как неонаемники и охранные предприятия, о приватизации и распространении военной логистики (пересекающейся с корпоративной логистикой), о буме новых военных технологий (вроде «умного» пограничного контроля), а также растущей открытости и конкуренции на международном рынке вооружений. Опорой для этого послужила не только механика позднего капитализма как такового, но и неолиберальные фантазии о свободе и текучести.
Самая зыбкая граница пролегает между милитаризмом национального государства и неолиберальным милитаризмом. Социально-экономическая либерализация необязательно ведет к ослаблению национального государства. Несмотря на то что некоторые неолиберальные разработки нашли отражение в растущей географической дисперсии производства и потребления военных товаров и услуг, а также росте многонационального военного развития и производства, они повлияли не на все государства и общества, и, разумеется, повлияли по-разному. Например, армейский призыв по-прежнему действует в большей части мира за пределами Европы, и хотя ни одно европейское государство не отменило его в конституционном порядке, некоторые, как Швеция, в настоящее время вводят его заново. Несмотря на все сказанное, неолиберальные фантазии повлияли и, вероятно, будут продолжать влиять на убеждения, ценности и практику многих военных институций.
Что дальше?
Типологии помогают теоретикам отобразить различные аспекты изучаемых явлений и определить недостаточно изученные области. Задача этой типологии — показать, что КИБ требуется лучшее понимание милитаризма и его различных форм. Главная причина — важность меняющегося контекста. Если исторические социологи правы, то производство безопасности не может быть отделено от источников социальной власти и, следовательно, от взглядов и практик, связанных с войной. Типичные социальные силы и преобладающие социальные отношения, которые порождают разные формы милитаризма в различных исторических, социальных и политических контекстах, также могут придать различные смыслы безопасности. Как отмечают многие критики, в случае исследований секьюритизации государственники, либералы и западоцентристы, которые доминируют в этом научном направлении, не котируются на всемирном рынке всемирного масштаба.
Не слишком ли резки границы нашей типологии? Нет, если только не принять за альтернативу методологическую неопределенность. Идея типологии не в том, чтобы считать что-либо, попавшее в зазор между категориями, маргинальным или несущественным, но в том, чтобы продемонстрировать широкий спектр вариантов в рамках каждой крупной категории милитаризма. Типология также предназначена для содействия исследованиям в области КИБ: она показывает, как различные формы современного милитаризма встраиваются в более широкую область критической безопасности. Фокусирование только на одной форме милитаризма, как в работах по секьюритизации, рискует концептуально обеднить изображение социального и политического мира и, вполне возможно, деполитизировать изображение насилия.
Еще одно преимущество типологического восприятия милитаризма — оно помогает нам проследить его основные исторические линии. Исторический контекст необходим для лучшего понимания современной динамики военной мощи, для наблюдения не только за изменениями, происходящими сегодня, но и за их конкретными историческими траекториями. Если в нашей типологии есть историческое движение, то в настоящее время оно явно стимулируется социально-экономической либерализацией, а не смещением границ между военными и гражданскими лицами. Что делать с этим движением — другой вопрос.
Мы, возможно, хотели бы четко связать этот сдвиг с событиями в глобальном капитализме — несомненно, решающими, — но лучше будет связать траектории милитаризма с конкретными политическими и экономическими тенденциями, чтобы пролить свет на некоторые основные идеи исторической социологической литературы, на которые мы ссылаемся: прежде всего, на рассмотрение милитаризма и военной мощи как формы власти, опосредованно связанные с другими. Вот почему так важно не упускать из виду другие виды милитаризма, а также видеть, как легко милитаризм вписывается в преобладающие нормы и идеологии «полезности» военной мощи.
Если милитаризм гражданского общества характеризуется государственной поддержкой, то теоретический и аналитический акцент должен быть сделан на средствах, через которые материализуется эта государственная поддержка, способная вести за собой нормальные, исключительные и неолиберальные решения в разной степени и в различных сочетаниях. Более общая аргументация заключается в локализации милитаризма либо в точках решений государственной власти, либо в точках реконфигурации политической власти. Возвращаясь к Хардту и Негри («Империя»), милитаризм как измерение власти становится все более биополитическим в смысле управления населением по Фуко. Чтобы полнее понять эти реконфигурации, КИБ должен не просто рассуждать о милитаризме исключения, но и об определении его другими формами милитаризма.
Выводы
Проблема понимания различных форм милитаризма актуальна, как никогда. В фокусе внимания КИБ в настоящее время оказался «милитаризм исключительности», ввиду интереса западных ученых к «войне с терроризмом» под предводительством США. Но важно изучать и другие формы милитаризма, чтобы увидеть разнообразие его практик в современной глобальной политике, понять его исторические траектории и локальные разновидности.
Следует и далее диверсифицировать методы исследования. Полезны и типологический анализ, и верность историко-социологическому подходу, особенно рассмотрение милитаризма через глобальную, а не государственную призму — в контексте политических полей и историй, функционирующих не изолированно, но в связи с динамикой власти в мире. Понимание устройства «глобального милитаризма» станет большим шагом вперед для науки.
Реферат подготовила Яна Токарева
Примечания
Комментарии