17 тезисов о революции

Революция. Вчера, сегодня, завтра

17 тезисов о том, как ее понимали, понимают и, видимо, будут понимать

1. Политика XIX века была элитарной.

Она творилась в клубах и салонах. Она не боялась избирательных цензов. Об их полной отмене говорили популисты, обычно склонные к авторитаризму (например, Шаль Луи Наполеон Бонапарт, более известный как Наполеон III). Серьезные политики либеральных взглядов твердо проводили принцип: quod licet Jovi, non licet bovi. Само слово «демократия» (конечно, в руссоистском понимании этого термина) вызывало оторопь, столь неприятные воспоминания о Французской революции конца XVIII века. Больше никогда — эту мысль пытались обосновать авторитетнейшие авторы первой половины XIX столетия.

2. Французская революция была тем землетрясением, которое осмысливалось Европой в течение последующего столетия.

Правящую элиту эти воспоминания пугали, ее неприятелей — воодушевляли, давали надежду, что конвенциональные пути политики неизбежно ведут в тупик неразрешимых кризисов, за которыми следует массовое насилие. Правда, оставался неразрешенным методологический вопрос: можно ли это насилие спровоцировать или его только нужно будет возглавить?

3. Прежде, до конца XVIII века, в политической мысли господствовало представление о незыблемости порядка.

Теперь же — о его прерывистости. Одни полагали столь нестабильное положение неизбежным злом, другие — потенциальной возможностью.

4. Революция — это взгляд в бездну, которого было достаточно для переформатирования режима.

В любом случае такие разрывы в развитии объяснялись революциями, то есть встречей элитарной политики и бушующей силы истории, интеллектуалов у власти и мятежной толпы, рационального и неподдающегося разумению.

5. Такая революция воспринималась как естественное (и довольно прозаическое) проявление политической природы.

О ней деловито рассуждали на университетских кафедрах. О ней писали в учебниках.

6. В этом уникальность XIX века. Он был неустойчив в своих основаниях.

Европеец делал ставку на выборы, но не верил в демократию. Он создавал площадку для общественной дискуссии, но большинство представленных проектов не имело шансов быть реализованным. Наконец, он поставил себе на службу революцию, полагая, что этот зверь присмирел за истекшие десятилетия, обрюзг, обленился и только напоминает себя в молодости.

7. Мифология революции, так или иначе восходящая к 1789 году, постепенно наполнялась новым социальным содержанием.

Если в конце XVIII века она в значительной мере объяснялась стечением обстоятельств, то теперь возникли силы, которые собирались совершить ее целенаправленно, имея в виду возможность реализации большого социального проекта в скором будущем. Раньше, на закате «старого порядка», жизнь выталкивала людей в революцию — теперь появились революционеры, которые рассчитывали повести за собой жизнь.

8. Это не значит, что им во всем улыбалась удача. Скорее наоборот.

Это значит, что в условиях революции с неизбежностью наверх всплывали те, кто к ней специально готовился, то есть профессиональные революционеры, рассчитывавшие на прыжок в бездну нового, неизведанного. Пожалуй, первый эксперимент, имевший ошеломляющее значение для леворадикальной мысли, — это опыт Парижской коммуны.

9. Такая революция — это прыжок в бездну.

А следовательно, крушение (пускай в высшей степени локализованное) неустойчивого баланса сил, характерного для XIX столетия.

10. Российский политический миф, в свою очередь, строился на таинственности его социальных и институциональных оснований.

О них никто с уверенностью не мог говорить, можно было только догадываться. Соответственно, для одних русский народ был безусловным монархистом, для других — вечным анархистом. Для одних он был всегда верен престолу, для других — всегда склонен к революции.

11. В этой системе координат борьба революции с контрреволюцией приобретала метафизический характер.

Для адептов той и другой стороны социальное и политическое были областью воображаемого.

12. Контрреволюция как идеологический проект была вторична по отношению к революции.

В этом заключалась ее изначальная слабость. Она реагировала на вызов, а не формировала его.

13. К 1905 году идея радикального политического разворота охватила все слои общества (имея в виду т.н. образованное меньшинство).

Силы контрреволюции бесконечно ослабли. Это обусловило ход революции в 1905–1906 годах. Для общественной мысли России то был момент истины. Партийные интеллектуалы могли воочию рассмотреть массовое движение в различных регионах страны, общественное мнение, не сдерживаемое государственной цензурой, скоротечно менявшееся общественное настроение. Раньше некоторым казалось, что в России невозможна революция. Она произошла. Многие полагали, что в России никогда не будет законодательного представительства. Оно появилось. Жизнь с неумолимостью доказывала, что в России возможно все.

14. 1917 год разрушил все правила игры, поставив под сомнение дальнейшее существование былой оппозиции.

Различным политическим силам пришлось включиться в непривычную для них игру — конкуренцию воображений. Победитель хорошо известен.

15. Во всех конкурирующих построениях присутствовал народ-революционер, будто бы принесший России подлинную демократию.

Иными словами, участники политического процесса вольно или невольно признавали, что случился прыжок в бездну, назад дороги уже нет, теперь именно массы творят политику. Это — в первую очередь свидетельство драматического преображения общественной мысли периода Первой мировой войны. В условиях всеобщей мобилизации и трудовой повинности элитарное понимание политики было явным анахронизмом.

16. Новая для того времени революция — это не единовременный акт, это бесконечный транзит, который может принимать самые причудливые очертания.

Она может быть не только социалистической, но консервативной, националистической… Новая революция — это очнувшееся от многолетней спячки Просвещение, вера в прогресс, складываемый из стихийного творчества масс. Большая оптимистическая волна в истории человечества обернулась катастрофой XX столетия. За той волной последовала новая — слабее. Потом еще одна — слабее прежней. И так до тех пор, пока волны не сменились морской зыбью. Кому-то мог почудиться конец истории.

17. Революции начала нашего столетия, как бы к ним ни относиться, лишний раз напоминают, что история пока не закончилась и еще может преподносить сюрпризы.

Своей относительной будничностью эти революции напоминают своих предшественниц XIX века. К ним надо привыкать. Они становятся частью повседневности и так или иначе поспособствуют перекройке политической жизни современной Европы. Это значит, что современный мир, как и столетие назад, стоит на нестабильном основании, которое может быть легко поколеблено даже не очень сильным революционным ветром.