Андрей Лустенко
Язык и параллельные пути в истории: Россия и Турция последних веков
Попытка дрейфа между языком и политикой: исследовательские опыты на Gefter.ru
2 512 
© Фото: Karl Moor [CC BY-NC-ND 2.0]
Всякий язык, разговорный или научный, высокий литературный слог, профессиональный сленг или криминальный жаргон, существует в сугубо своем конкретном социуме; испытывает на себе воздействие его состава, генезиса, характеристик, особенностей; фиксирует в своей лексике и в своей семантике как стационарные, так и изменяющиеся формы бытия данной социальной общности. Это верно для процесса существования всякого языка.
Так же верно и обратное. Жизнь социума осуществляет себя через языковую коммуникацию, диалог между членами, через вербальную и текстовую трансляцию знания. Ввиду этого, анализ различных социокультурных, субкультурных, этносоциальных единичностей, производимый в свете общенаучных категорий «общее», «различное», «универсальное», «особенное», «единичное», значим для науки и культуры.
Мы обращаемся к предмету, который на уровне эмпирического источника обладает немалой злободневностью, а для современной картины политических и межэтнических взаимодействий является едва ли не провокационным. Ведь речь пойдет о семантической «перекличке» между турецким и, что совершенно парадоксально, русским языком, и в статье будет приведен ряд примеров смысловых совпадений в разговорной лексике этих двух народов.
А проблема межнациональных, межрелигиозных, межгосударственных отношений России и Турции знает многовековую историю противоречий и конфликтов; и нынешние позиции и приоритеты, выражаемые обоими государствами в отношении военных действий на Ближнем Востоке, а также в отношении западных притязаний на цивилизационное лидерство в планетарном масштабе, подтверждает это.
В статье мы пытаемся объяснить социально-историческую специфику происхождения таких смысловых параллелей. Ведь в разных странах аналогичные процессы в организации общественного бытия, государственного управления, аналогичные комплексы проблем, перед которыми ставится общество в определенную эпоху, способны воплощаться в виде аналогичных конструкций коммуникации, словоупотребления.
Примечательно то, что такие процессы не обязательно предполагают формирование общих черт этнической ментальности и действуют, таким образом, «через голову» процессов образования и трансформации так называемого «духа народа», иными словами, национального характера. Переклички и параллели языкового и социально-исторического плана существуют совершенно объективно; но, если бы мы попытались очертить здесь общий духовно-психологический континуум, качественно характерный для русского и для турка, мы получили бы образы, весьма различающиеся.
Семантические либо семантико-фонетические совпадения, которые встречаются при сопоставлении различных языков, неродственных в историко-лингвистическом плане, с позиции социальной аналитики могут быть отнесены преимущественно к одному из трех направлений. Первое направление составляют многочисленные переклички и параллели между языками и пластами народной культуры, принадлежащими различным этносам. Пословицы и поговорки разных народов, которых, казалось бы, совершенно невозможно заподозрить в культурных контактах, что протекали бы в период их формирования, парадоксальным образом обращаются к одним и тем же образно-смысловым ассоциациям.
Вот один из поистине бесконечного множества примеров. Всем известная русская пословица «На ухé ожегся, так и на воду подуешь» [10, с. 489] обладает устойчивыми эквивалентами в таких языках, далеких и друг от друга, и от русского, как французский и уйгурский. Поскольку в подобном случае француз говорит: «Chat échaudé craint l’eau froide» — «Ошпаренная кошка и холодной воды боится». А уйгуры, десятимиллионный народ, населяющий Синьцзян-Уйгурский автономный район КНР, резонерствуют: «Ағизи көйгән пүвләп ичәр» (адаптированная транскрипция: «Агизи кейгэн пювлэп ичэр») — «Обжегши рот, будешь пить, подувши» [15, с. 17].
В высшей степени красноречивым является здесь полная смысловая идентичность примененной ассоциативной антиномии: «беда, несчастье, случившееся по причине собственной опрометчивости» — «горячее» / «излишняя осторожность, мнительность» — «холодное». Совпадения, которые встречаются в области лексики, ассоциаций, метафор, используемых в пословицах и поговорках, объясняются тем, что этот уровень коммуникации и соответствующей (суб)культуры отражает универсальные, общечеловеческие практики, ситуации эмоционального, ценностно-смыслового, рационального существования человека в контексте заданных практик.
Выдающийся советский паремиолог Г.Л. Пермяков, автор ряда классических трудов по истории фольклора [8], под редакцией которого выходил процитированный выше сборник уйгурских пословиц и поговорок, таким образом объясняет универсальность перекличек и совпадений в данной области: «Главная причина сходства уйгурских и русских пословиц, как, впрочем, и пословиц других народов, заключается в общности их основных языковых и фольклорных функций… пословичные изречения представляют собой прежде всего специфические языковые знаки и словесные (образные) модели одних и тех же типовых жизненных и логических ситуаций или типовых отношений между вещами. Именно поэтому все пословичные изречения — пословицы, поговорки, народные афоризмы и присловья — в принципе могут иметь (и, как правило, имеют) соответствия в любом иноязычном пословичном фонде» [9, с. 5–6].
Второе направление составляет область прямых лексических заимствований. Такие примеры языковых заимствований, как «водка» или «перестройка» — для англо-американской коммуникативной среды, «офис», «менеджер» — для русского языка конца ХХ века, а «обер-офицер», «пакгауз» или «аустерия» — для русского языка первой половины XVIII века, способны многое сказать в деле анализа социальной, экономической, культурной жизни для соответствующего временного среза.
Еще больший исследовательский интерес представляет прослеживание того сопротивления, которое социум и соответствующий коммуникативный код оказывают заимствованиям, пытаясь сберечь свое лицо. Чтоб убедиться в этом, достаточно попытаться представить тот путь, каким проходит русская культура в лице своих наиболее значительных представителей, пусть и прерывистый, но протяженный. Путь, начиная от галантных комплиментов, которыми светскую красавицу Марью Турсукову одарил один из ранних славянофилов, адмирал А.С. Шишков: «без румян ты, девка, румяна» (и, как следовало ожидать, оскорбивших их адресат, хотя у лирически настроенного адмирала намерения были самые благородные!) [5, с. 59–64], и заканчивая вложенной Владимиром Войновичем в образ и лексику Сим Симыча Карнавалова из романа-антиутопии «Москва 2042» едкой пародией на стремление А.И. Солженицына уберечь русский язык от заимствований.
Основанием прямых лексических заимствований, в результате которых слово переходит из одного коммуникативного тезауруса в другой, выступает доминирующее влияние одной цивилизационной идентичности на другую. Как правило, такое доминирование с самого начала опирается на элитарно-политические основания и в силу этого пользуется для своего времени мощной идеологической поддержкой.
Вспомним, кто на деле выступал двигателем адаптации российской общественной жизни и соответствующего языкового кода на иноземный манер: «под Голландию и Германию» — в 1710–1740-х годах, «под Францию» — в 1740–1780-х годах, «под США» — в 1980–1990-х. И каким административным ресурсом поддерживались эти процессы! В результате социум, признавший и в прямом смысле расписавшийся в своем цивилизационном подчинении, испытывает массированный и принудительный импорт чужой бытовой сферы, предметов обихода, техники, профессий, должностей, социальных статусов и, как следствие, лексики, маркирующей и сакрализующей их присутствие в обществе, с самого начала чужом и чуждом для них.
Следует сказать, что в турецком языке бытует достаточное количество слов, заимствованных из европейских языков, которые обозначают предметы бытового обихода, его инстанции и соответствующие формы поведения. В силу доминирующего на протяжении XVIII–XX веков влияния французской и англо-американской цивилизаций здесь доминируют слова, изначально принадлежавшие к данному вещно-смысловому пространству. В качестве примеров заимствований с французского укажем на «pencere» — «окно» (франц. la fenêtre), «asansör» — «лифт», «bűfe» — «буфет». Наиболее часто употребимое слово, обозначающее школу, — «okul» — также имеет французское происхождение при существовании в турецком языке собственного аналога «mektep». Вернее, данный аналог является также результатом заимствования, поскольку он пришел из фарси и отождествляется скорее с религиозным учебным заведением.
Специфически французский словесный оборот, с ароматом либертинажа и кануна Великой французской революции — «faire l’esprit», «проявлять остроумие» — в турецком словоупотреблении претерпевает калькированную замену глагола французского «делать» — «faire» на турецкий аналог — «yapmak» и бытует как «espri yapmak».
Примеры заимствований с английского: «berber» — «парикмахер», «ofis» — «офис» (при наличии собственного аналога «şirket»), «gazino» — бар, ресторан западного типа (однако никак не обозначающий ни игорный дом, ни аналог ресторана в турецком языке — «lokanta»).
Третье направление семантического параллелизма, а именно случаи многократного совпадения разговорных метафор, ассоциаций, семантических многозначностей одного и того же слова, синонимических и омонимических рядов, идеоматических выражений, представляет, на наш взгляд, наибольший интерес для социолингвистического анализа. Феномен таких смысловыразительных параллелей не может быть объяснен прямыми заимствованиями словарного запаса или процессами межэтнических взаимодействий. Такой параллелизм не может иметь в качестве причины ни этническое, ни лингво-генетическое происхождение, ввиду изначального факта принадлежности русского и турецкого этносов к различным этническим группам, а соответствующих языков — к разным языковым группам.
Обратимся к примерам таких семантических совпадений, перечень которых, безусловно, далеко не полный, является результатом работы автора с коммуникативной лексикой турецкого языка (Таблица 1).
Материалом послужили различные художественные тексты, представляющие лексику турецкого разговорного языка в рамках различных нарративных жанров: бытовой анекдот [6, 12, 16], мелодрама [11], историческая мелодрама [13], социально-философский роман [2].
Таблица 1. Сравнительная таблица примеров семантического параллелизма в коммуникативной лексике турецкого и русского языков
| Турецкий язык | Эквивалент в русском языке | Семантический комментарий |
| tekerine çomak sokmak | вставлять палки в колеса | дословно |
| göz koymak | глаз положить | дословно |
| yolsuzluk | беспутство | yol-suz-luk yol — путь suz — суффикс, обозначающий отсутствие luk — суффикс субстантивации |
| sınıf | класс — и школьный, и социальный | дословно |
| kűplere binmek | побить горшки (скандалить, окончательно рассориться) | лезть в горшки |
| zor geliyor | тяжело идет | дословно |
| akıldışı | зуб мудрости | дословно |
| soğukkanlık | хладнокровие | soğuk-kan-lık soğuk — холодный kan — кровь lık — суффикс субстантивации |
| dil | язык — и часть тела, и лингвистический | дословно |
| kendi başımıza | своей головой | дословно |
| gözű var | глаз положить (на кого-то) | дословно |
| topla kendini | соберись | toplamak — собираться, объединяться kendini — с собой, в себе |
| sarhoşluktan ne söylediğini | спьяну чего не скажешь | sarhoş-luk-tan sarhoş — пьяный luk — суффикс субстантивации tan — суффикс исходности, переводится как «от», «из-за» |
| teklifsiz | без претензий | дословно |
| kendini iyi yokla | о себе подумай | yoklamak — сверяться kendini — твой, тебя iyi — хорошо |
| Kavram | понятие | kavramak — брать рукой |
| gelmek | «Приходить» в значении «следовать», «находиться после чего-то». Пример: «За первым учебным корпусом у нас идет второй». Другие случаи ассоциативного использования глагола «идти, приходить»: «műzik sesi geliyor» — «идет (доносится, звучит) музыка» | дословно |
| girmek | «Входить» в значении «детализировать», «углубляться»; «özel konulara girmek» — входить в личные проблемы |
дословно |
| göz gibi sevmek | беречь пуще глаза | любить, как глаз |
| sora Kâbe bulunur | язык до Киева доведет | bulunmak — находить; «спрос и до Каабы доведет» |
| ucundan öteki ucuna | из конца в конец | uç, ucu — конец, острие |
| herşey su yűzűne çıkıyor | все всплыло на поверхность | дословно |
| senin aklın başında değil | ты не в своем уме | твой ум не в твоей голове |
| takma kafana | не бери в голову | takmak — засовывать kafa — голова kafana — в твою голову |
| hangi rűzgar attı? | каким ветром занесло? | дословно |
| şaka bir yana | шутки в сторону | дословно |
| basmak | печатать — газету, шаг, и «припечатывать» кого-то |
дословно |
| vakti gelince | по прошествии времени | дословно |
| topraklar | земля (в значении «грунт»), и территория (турецкая земля) | дословно |
| çıft | пара: в значении и «пара перчаток», и «влюбленная (брачующаяся) пара» | дословно |
| yokum | «меня нет» — в том же значении, как во фразе «скажите, что меня нет» | дословно |
| sonra | употребляется не только во временнóм значении, но и в значении следования, перечисления, синонимично выражениям «и далее», «а кроме того» | потóм |
| bir kenarda acı içine gömmek | в уголке внутри себя прятать свое горе | прятать свое горе внутри себя |
| işleri yűklenmek | дела навьючивать, грузить | нагружать делами |
| yuva | «гнездо» в значении «семейное гнездо» | дословно |
| pencere bakar | окно смотрит на… | окно выходит на… |
| gőz koymak | закрывать глаза на что-то (в значении «намеренно не обращать внимание») | дословно |
Не будем слишком наивно и некритично воспринимать такой параллелизм. В коммуникативной лексике, омонимии, разговорных метафорах турецкого языка можно найти как парадоксальные совпадения, так и словесные обороты, в которых запечатлено собственное лицо языка и той народной ментальности, которой язык дает слово. Приведем несколько примеров, в которых шум караван-сараев и базаров, аромат кондитерских лавок и наргиле-ханэ, звучание восточной речи «приблизившись, приобретают явность» (Табл. 2).
Таблица 2. Сравнительная таблица примеров семантических различий в коммуникативной лексике турецкого и русского языков
| Турецкий язык | Эквивалент в русском языке | Семантический комментарий |
| Hava alırız | Останемся ни с чем | Воздух поймаем |
| Yarım ağızla | Нехотя | Половиной рта |
| Bala gibi olur | Еще как бывает | Бывает, как мед |
| Dűnyanın masrafını yapmak | Потратить кучу денег | Сделать мировую трату |
| Onların ayranını kabartmat | Сбивать их с толку | Мутить их айран |
| Göz kulak olmak | Следить, присматривать | Быть глазом и ухом. Однако по-русски можно сказать: «вы будете моими глазами и ушами» |
Ситуация постоянной, длившейся многие столетия военной конфронтации при исходной чужеродности коренных этносов и их языков уже сама по себе делает невозможным пояснение таких семантических параллелей «положительным», мирным лингвистическим влиянием. Чтобы проиллюстрировать глубину и значимость таких взаимоотношений, обратимся к истории военных столкновений российского и турецкого государств [4, 14].
Приведем здесь краткий перечень войн, которые они вели между собой за временной период, начатый первой войной между ними в прямом межгосударственном масштабе (что в отношении Османской империи означало прежде всего действия своими собственными военными силами, а не посредством своего сателлита — Крымского ханства) и заканчивающийся изменением социально-политического строя в том и другом государстве по окончании Первой мировой войны.
1735–1739 годы — русско-турецкая война (Россия в союзе с Австрией) за выход к Черному морю и для пресечения набегов крымских татар. Русские войска под командованием фельдмаршала Миниха взяли Азов, Очаков, Яссы, Хотин, дважды занимали Крым. Война закончилась подписанием Белградского мира в 1739 году, инспирированного отколом Австрии от военных действий (сепаратным миром), а также дипломатическими усилиями Франции, действовавшей через императорский двор Анны Иоанновны.
1768–1774 годы — русско-турецкая война, начата Турцией после отказа России вывести войска из Польши. Разгром турецких войск при Ларге и Кагуле, турецкого флота в Чесменском сражении, занятие Крыма заставили турецкое правительство подписать Кючук-Кайнарджийский мир в 1774 году.
1787–1791 годы — русско-турецкая война, начата Турцией с целью возвращения Крыма и других территорий. Победы русских войск под командованием Суворова (Кинбурн, Фокшаны, Рымник, Измаил), русского флота под командованием адмирала Ушакова (Килиакрия). Завершилась подписанием Ясского мира в 1791 году.
1806–1812 годы — русско-турецкая война, начата Турцией с целью возврата бывших владений в Северном Причерноморье и на Кавказе. Победы русских войск и дипломатическое искусство Кутузова привели к заключению Бухарестского мира в 1812 году.
1828–1829 годы — русско-турецкая война как часть борьбы европейских держав за раздел Турции. Русские войска взяли в Закавказье города Карс и Эрзурум, разгромили турецкие войска в Болгарии и подошли к Стамбулу. Завершилась война подписанием Адрианопольского мира в 1829 году.
1853–1856 годы — Крымская война, в которой союзниками Турции против России выступили Австрия, Франция и Англия. Война была развязана в результате ультиматума, предъявленного Николаем I Турции с требованием особых прав для христиан, проживающих в Палестине.
1877–1878 годы — русско-турецкая война, начатая Россией для укрепления влияния на Балканах. Сражение на Шипке, осада и взятие русскими войсками Плевны, Карса, Андрианополя. Война завершилась подписанием Сан-Стефанского мира, решения которого были пересмотрены на Берлинском конгрессе 1878 года.
1914–1919 годы — Турция вступила в Первую мировую войну на стороне Германии, после поражения в Турцию вошли войска Антанты.
Итак, за 179 лет происходит восемь войн, которые вели либо непосредственно Россия и Турция, либо государства и соответствующие народы выступали на стороне противостоящих военных блоков. И даже в последнем случае ввиду своего территориального положения они неизбежно вступили в прямое столкновение.
Получается, в среднем на каждые 22 года из исторического периода с 1735-го по 1914 год приходится по одной войне, а поскольку ни одна из них не занимала времени менее двух лет, то такой «среднестатистический» промежуток приходится сократить еще более. Таким образом, с обеих сторон весьма значительным было число тех профессиональных военных, от простых солдат до главнокомандующих, на долю которых пришлось участие в русско-турецких войнах целых два раза: условно говоря, в молодые и в зрелые годы.
Приведенные семантические параллели, образные и емкие, свидетельствуют не о межэтнических контактах, а о долговременном, переходящем из поколения в поколение процессе формирования сходных черт общественного сознания и социальной психологии. Комплексом причин, которые обуславливали этот процесс в таких непохожих друг на друга государствах, как Турция и Россия, являются многочисленные аналоги протекания социальных процессов. Они касаются особенностей социальной стратификации, специфики функционирования общественных институтов, формирования отношения к межцивилизационным контактам. Преимущественно в роли партнера таких межцивилизационных отношений, а также момента преломления форм этносоциальной самоидентификации выступает Европа как социальное, экономическое и культурное пространство, которое, начиная с XVIII века, устойчиво претендовало для обеих стран на роль социокультурного лидера.
Кратко обозначим ряд общих тенденций в истории общественного бытия и сознания Турции и России [1, 7].
1. В период формирования основной социокультурной парадигмы в качестве модели государственности выступает многонациональное, управляемое по принципу твердой централизованной власти государство — Российская и Османская империи. Таким образом, империя выступает в качестве макромодели организации общественного бытия, в ее рамках происходит одновременное взаимопритяжение и взаимоотталкивание населения двух стран.
2. На социально-административной плоскости главенствующая роль в управлении и формировании общественного сознания принадлежит сановной бюрократии, обслуживающей административный центр, и представителям фамильного благородного сословия, выполняющего в обществе военную функцию (захватническую — вовне и охранительно-репрессивную — внутри страны).
3. Доминирующая роль религии, религиозной детерминации мировоззрения и соответствующих институтов.
4. В религиозной картине мира и соответствующих практиках, конфессиональных и неконфессиональных, происходит синтез их надэтнического, «мирового» содержания и смысловых, ценностных, эмоционально-психологических, не лишенных уникальности черт народной жизни. Как понятие «русское православие» является гораздо более широким, нежели простая констатация единства этнического и конфессионального, так и о «турецком исламе» следует говорить как об особом духовном феномене.
5. В процессе социального существования обеих этноконфессиональных идентичностей движения и события, связанные с проявлением воинствующего религиозного фанатизма, относительно редки и в значительной мере оказываются инспирированными «сверху». Они включаются в «игру» благодаря силам и факторам политического, идеологического характера, внешним и чуждым «народной» психологии.
6. Опыт европеизации, протекавшей на протяжении XVIII–XIX веков, носит избирательный, искусственный, элитарный, верхушечный характер. Знакомство с элементами культурного бытия Европы (относящимися, как правило, к области так называемой «высокой» культуры: искусство, философия, политические идеалы, дорогостоящие предметы обихода) соседствует с консервацией жизненного уклада подавляющего большинства социума в его старых формах.
7. При этом институты власти, образования, культуры служили мощным и надежным буфером, предохраняющим от знакомства с «обратной стороной» технической и социальной модернизации — ее общей неопределенностью, оборачивающейся в обеих странах социально-экономической незащищенностью населения. В странах Европы опыт капиталистического развития способствовал как прогрессу либерально-экономической модели, так и выработке механизмов по преодолению целого ряда дегуманизирующих тенденций. Тогда как население Российской и Османской империй, столкнувшись в конце XIX — начале XX века с аналогичными процессами, оказывалось в своей массе или слабо адаптированным, или просто беззащитным перед ними.
8. Во второй половине XIX века, то есть на момент, когда в Европе и Северо-Американских Штатах происходит резкий промышленно-экономический скачок, начаты радикальные политические трансформации, преимущественная масса населения России и Турции остается в сфере аграрного производства.
9. Обладание значительными материальными, человеческими, культурными ресурсами, которые аккумулируются, включаются в действие и легитимируются посредством «старых» технологий, форм общественного бытия и сознания, позволяя обходиться без заимствований новых научных, экономических, политических технологий, которые развиваются в это же самое время в Европе и Америке.
10. В свете вышесказанного общественное мнение характеризуется значительным обострением взаимоотталкивания и взаимопритяжения «собственного» и «европейского», которое пронизывает область социально-экономических и политических коммуникаций, а также получает отражение в сфере культуры, общественного сознания, идеологии.
11. Конец XIX — начало XX века знаменуется обострением социально-политических, экономических проблем, общим кризисом управления страной, приводящим, в конце концов, к революции. На это же время приходится перенесенный обоими народами опыт поражения в войне, в значительно большей степени детерминированный социально-политическими, чем военно-стратегическими причинами.
12. Значительную роль в этих событиях играет позиция государств Европы, стремящихся к ослаблению двух опасных геополитических противников.
13. На протяжении ХХ века в общественной жизни наиболее весомую роль играет принадлежность государственной власти светскому, воинствующе-атеистическому тоталитарному режиму, который совмещает черты личной и партийной диктатуры, а в конфессиональном смысле стремится к полному исключению религиозного измерения из массового сознания. В результате этого складывается устойчивый механизм противопоставления государственной власти и народной религиозности.
14. Культурно-этническая специфика тоталитарных режимов состоит в колебании между интернациональной моделью общественного устройства и идеей национальной гегемонии. Первая модель представлена разнообразными вариантами космополитизма, подражания Европе, в разное время охватывающими общественность Турецкой Республики. Для советской идеологии это идеал интернационализма, транснациональное единство пролетарского сознания, братская помощь народам развивающихся стран, идея торжества мировой революции. Модель вторая может быть проиллюстрирована такими примерами из истории СССР, как понятие «русский народ» в речах и идеях И.В. Сталина, «борьба с безродным космополитизмом» конца 1940-х годов. Для Турции это постоянное тяготение к национальной идеологии, пролегающее вектором от политики Мостафы Кемаля Ататюрка по формированию турецкой идентичности до политики паносманизма Реджепа Тайипа Эрдогана [3, с. 154–165].
15. Общая для обеих стран идея национальной гегемонии состоит в том, что значительный акцент в обоих случаях делается не на то или иное традиционное наполнение национального бытия (национальная одежда, приоритет национального языка и т.д.), а на мощный скачок в области социальных, экономических, индустриальных технологий. Это особым образом выделяет практики обоснования национального идеала в российском и турецком государствах (от начала ХХ века и в принципе до настоящего времени) с помощью моделей, обычных для националистических политических режимов и национально-почвеннических идеологий.
Смысловые параллели, бытующие в языках, наподобие тех, о которых мы говорили в начале статьи, ни в коей мере не являются основанием для взгляда на проблематику взаимоотношений народов через «розовые очки». Скорее даже наоборот. Такие параллели можно расценивать как «высказанные помимо желания» свидетельства об общих оценочных ракурсах, бытующих в коллективном сознании или подсознании, о сходных мотивах эмоциональной жизни социума.
Такая общность способна выступать в роли как основания для взаимопонимания, так и благодатной питательной среды для столкновения интересов прежде всего потому, что «за спиной» у народов или государств, выступающих как сторона длительного конфликта, оказывается неразменный, но сходный опыт, выстраданный веками собственной истории. Поэтому, на наш взгляд, лингвистический эмпирический материал с анализом исторической специфики общественного бытия турецкой и российской государственности обладает исследовательской ценностью и научной новизной.
Литература
Комментарии