Прошлому — будущее?

1. Европейский интеллектуал — специфически европейское явление.

Европейский интеллектуал, как и «западный философ» или «демократический политик», — локализованная реальность. Хотя использование ресурса разума для политической борьбы возможно в любой стране, но сам способ мобилизации этого ресурса у европейского интеллектуала другой: направленный не на непосредственный политический результат или создание новой политической формы, но на производство идей, ключевых сразу для нескольких политических форм. Такие идеи, как «Другой» (Левинас), «постмодерн» (Лиотар), «конец истории» (Кожев) или «деконструкция» (Деррида), оказывают воздействие не на политическую форму, а на способ коммуникации нескольких политических форм: бюрократии и низовой демократии, демократии и финансовой олигархии, демократии как системы институтов и демократии как системы ценностей и т.д.

2. Европейский интеллектуал — не эксперт и не политик, но он будет политиком.

Европейский интеллектуал отличается от американского интеллектуала (Фукуяма, Рорти, Хомски) тем, что он не претендует на роль эксперта или на прямое участие в формировании новых политических институтов. Наоборот, он заявляет о себе только как о производителе идей, каждая из которых должна быть воспринята разными политическими группами, чтобы нормально функционировать. Даже если европейские интеллектуалы создают собственные институции политического мониторинга (Фуко) или осуществляют такой мониторинг в рамках фондов и образовательных структур, результаты этого мониторинга не сразу воспринимаются. Задача будущего европейского интеллектуала — обозначить правила, по которым различные группы могут перестать быть только «группами интересов» и внести свой вклад в производство идей. Это и есть настоящее участие в политике: создание гражданских правил там, где гражданская честь утрачена.

3. Европейский интеллектуал всегда объясняет, что он делает.

Первым европейским интеллектуалом можно считать Данте Алигьери, который в письмах объяснял смысл своей «Комедии» и ее значение для человечества. Деятельность любого европейского интеллектуала, Вольтера или Беньямина, можно описать как постоянное объяснение не только своих идей, но и своих масштабных замыслов, направленных на изменение существующей политической реальности. Этим он отличается от интеллектуалов вне Европы, которые объясняют, как менять реальность, а не как они уже создали или создадут произведения, которые изменят реальность. Американские интеллектуалы могут очень удачно подражать европейским, но они сразу входят либо в политическую, либо в университетскую элиту, новая Арендт в ближайшее время вряд ли возможна.

4. Европейский интеллектуал всегда создает вокруг себя центр.

Европейский интеллектуал может жить и на периферии, но он оказывается в центре событий, благодаря самостоятельному созданию родственных связей, знакомств, системе переписки. При этом в тех странах на периферии Европы (Испания, Португалия, Греция, Восточная Европа), где интеллектуальной традиции внеуниверситетских дискуссий нет, а становление прессы идет неровным ускоренным темпом, интеллектуал должен создавать для себя усиленные родственные и деловые связи, позиционируя себя также представителем «поколения», голосом поколения (например, Лукач или де Унамуно). Французский интеллектуал не нуждается в том, чтобы представлять себя голосом поколения или среды, но нуждается в приходе из «ниоткуда» (значимость Алжира для карьеры Барта и Деррида).

5. В России интеллектуалы европейского типа выступали как литераторы и литературные критики.

Такие российские интеллектуалы могли быть радикально советскими, участниками советского репрессивного проекта (Л.Л. Авербах как родственник Свердлова и свойственник Ягоды) или антисоветскими (например, династия Струве). Но их производство идей было отчетливо литературоцентрично, и без прояснения природы этого литературоцентризма невозможно рассуждать дальше о возможности интеллектуала в России.

6. В России производство идей часто подменяется ссылками на прецеденты.

Ссылки на прецеденты, типологизация исторических явлений и попытка найти место новых явлений в готовых типологиях — самый распространенный вид российских политических дискуссиях. Отчасти это объяснимо тем, что производство идей осознается самими производителями как эксперимент по подбору той идеи, которая «сработает»: так подбиралась, например, идея «евразийства». В некотором смысле и Ленин — интеллектуал-экспериментатор. Отчасти такое положение дел объясняется кружковым характером русской философии: любой кружок основан на ритуалах взаимодействия, а значит, на намеках, которые запускают эти ритуалы, — экспликация этих намеков при анализе политики и есть отсылка к прецедентам. Тогда как европейский интеллектуал заранее знает хотя бы часть эффектов, которые вызовет изобретаемая им идея, и поэтому занимается разработкой и уточнением идеи, а не экспериментированием.

7. Европейский интеллектуал — не эссеист.

Ошибочно понимать европейского интеллектуала как эссеиста, ссылаясь на Монтеня (который отстаивал достоинство частного лица) или Честертона (который принадлежит британской внеинтеллектуальной литературной традиции). Эссе — это способ подвести итоги, тогда как тексты европейского интеллектуала — открытые структуры. В этом смысле важен опыт восточноевропейских интеллектуалов, начиная с Яна Паточки, изнутри жанра эссеистики оспоривших такое «подведение итогов», показав, сколь важна область непредрешенного, в которой аффект можно преобразить в этическое усилие.

8. Европейский интеллектуал обращается к совершенно разным аудиториям.

В современном мире эта сторона деятельности европейского интеллектуала поддерживается развитием не только медиа, но и средств сообщения: например, «Философ на поезде Интерсити» становится образом европейского интеллектуала в Германии. Именно поэтому нельзя сводить понятие «европейский интеллектуал» к понятию «публичный интеллектуал»: европейский интеллектуал должен уметь ежедневно выступать и непублично, в кругу единомышленников, в университетской аудитории, в лаборатории из нескольких человек или среди друзей-политиков, но при этом знать эффекты от этих выступлений.

9. Европейский интеллектуал все чаще будет оказываться у власти.

Образцовый европейский интеллектуал в этом смысле — Макрон. Его статус интеллектуала поддерживается не только его биографией, как ассистентство у Рикёра, но и критикой его за недостаточный «прагматизм». Можно сказать, что современные медиа своей критикой отчасти переизобретают фигуру интеллектуала в противовес «менеджерской» политике. Интеллектуал оказывается востребован как человек, способный разобраться в противоречивости законов и обычаев современного мира: за юридическими или политическими коллизиями, от законов экономической активности (криптовалюты) до норм сексуального поведения, стоит столкновение языков концептуализации реальности, в которых может разобраться только европейский интеллектуал. В самом широком смысле интеллектуалами можно назвать всех активных законотворцев, противостоящих принятию законов, исходя из текущих интересов отдельных групп.

10. Европейский интеллектуал должен стать предметом специальных исследований.

Ни социология в духе Латура, ни политология, оценивающая «вес» политических фигур, не подходят к изучению эффектов европейского интеллектуала. Необходима разработка особой теории публичного интеллектуала, исследующей такие его параметры, как коммуникативный ресурс, регулярность и частота выступлений, правила взаимодействия с новыми медиа, заимствование и совершенствование техник речи, наконец, возможности политического участия и законотворчества. Необходима «критика интеллектуалистского разума» как исследование способов противостояния интеллектуалов локальной конъюнктуре и способов интеллектуалов мыслить масштабно.

Главное направление исследования европейского интеллектуала — интеллектуал как субъект и объект выбора. Слишком часто освободительные, либеральные и демократические идеи прошлого становятся основанием нового угнетения. С другой стороны, слишком часто идеи подозревают в том, что они станут основанием угнетения, и предпочитают поэтому не продумывать их до конца. Страх перед «высокими» идеями как основанием фашизма и страх перед «освободительными» идеями как основанием контроля — две стороны одного страха перед «перехватом» идей. Задача нового европейского интеллектуала — создать такой дизайн институтов производства и обсуждения идей, который препятствует любому «перехвату», не снижая остроты дискуссий. Это и есть первая и главная политическая задача нового европейского интеллектуала.